Литмир - Электронная Библиотека

«Дорогая мамаша, – с конкретной теплотой обращалась дочка к матери. – Пишу прямо с вокзала. Скоро новосибирский поезд. Попрошу проводницу бросить письмо в Татарке – быстрее получишь. Мне нужны деньги. Николаю жилья пока не дают. Живём у прежней старухи. Бабка сволотная попалась, вечно лезет доглядеть, чем я занимаюсь да что делаю. Откуда бы тогда Николаю всё знать? А тут заявил, что ему за меня стыдно. Я ушла – пусть поищет. Попросилась на ночь к Верке Салтыковой. Помнишь, у которой отец инвалид? Верка говорит, что я ещё красивей стала. Сели ужинать, я, от душевной простоты, всё и рассказала про Сергея. А инвалид этот как завёлся! Вертихвостка, говорит на меня! Тебя, говорит, на одной осине рядом с матерью твоей надо повесить. Оказывается, мы с тобой Сергея загубили. Я не стерпела… А на дворе уже ночь была. Иду – кругом ни души. Какая-то ограда с будкой попалась. Постучала. Сторожиха открыла. Я прикинулась беженкой. Она раскудахталась, давай чаем поить, давай рассказывать: сын у неё на фронте. Карточку достаёт. Ой, какой капитан! И холостой! Я тоже наврала, что одна живу. Сторожиха сказала, что из нас хорошая бы пара получилась. Адрес дала. Я ему фото своё пошлю. Пусть хвастается всем, какая у него невеста. А пока поживу с Николаем. Если мне вернуться в Татарку, там ни одного путёвого мужика не найдётся… Разве что аптекарь. Так он со своей Кларой из одного яйца вылупился. Чего на него рассчитывать… Мария».

Письмо оборвалось, будто яблоко с ветки. Но Осипу вполне хватило прочитанного.

– Ну и ну! – покачал он головой. – Не приведи господи – нагрянет! Натворят они тут с Фёдором, никаким золотым веслом не разгребёшь. Надо устраиваться куда подальше, пока не поздно…

Глава 5

Начало ноября взялось мудрить: то удивляло ростепелью, то ударяло стужею, да такой, что ночами в небо взлетали световые столбы. Дыханье перехватывало, звуки становились резкими, словно удары тарелок в погребальном оркестре.

Мимо узловой станции Татарская торопились на запад тяжёлые составы. Обратным путём везли раненых солдат, осиротевшие семьи, оборудование заводов, крытое брезентом…

Казалось, мечется туда-сюда один сумасшедший состав-оборотень. Но стоило прислушаться, как тут же приходила уверенность в необходимости происходящего. Эшелоны, спешащие на запад, сообщали колёсным перестуком – сол-да-та-ми, сна-ря-да-ми… Завершал их отчёт паровозный гудок – помо-о-о-жи-им. Встречные им поезда отзывались иным слогом. Такие уверяли – одо-ле-ем, пе-ре-си-лим, по-бе-ди-и-им!

Эти составы проносились почти без задержек. А вот эвакуационным поездам приходилось сутками простаивать в тупиках. По привокзалью бродили беженки. Они собирали всё, что могло гореть. Жгли на пустырях костры, чтобы хоть скудным, но горячим варевом покормить ребятишек. Взрослым же еда тогда перепадала, когда думать о ней уже не хватало сил.

Рельсы от движения колёс наледью не покрывались, зато на деревянных лежнях настывали такие катыши, какие зачастую не брал никакой заступ – приходилось их сбивать ломом, отгребать лопатой. Но боже упаси повредить при этом шпалу!

Четвёртую ночь Фетиса работала на путях. Бригада её была временно расформирована и подчинена дорожной службе. А Лопаренчиха привыкла быть себе хозяйкою. Потому злилась и ворчала – всяк нахал тебе генерал…

Бесило её ещё и то, что нынешней ночью в Славгороде должна была она принять из рук на руки мешок просяной крупы. А уж если говорить об остальном, так выворачивала Григорьевну мездрой наружу невозможность заглянуть в гостевой чемодан. Похоже было, что в нём укрывалась уверенность приобретать не только спирт…

– Эх! Марию бы сюда… – откидывая осколки льда под железнодорожную насыпь, вдруг сказала себе Фетиса и поняла, какой «газетный листок» читал Осип Панасюк, когда неделю назад она застала его в летнике…

Ночь, словно варом, затопила темнотой землю. У пристанционных фонарей хватало сил высветить лишь её студёную плотность. Но Фетисе хотелось переколотить и эти лампочки, чтобы во тьме стало возможным крушить ломом всё подряд.

Когда мимо проходили беженки, она старалась долбить настывы так, чтобы ледяные сколыши летели им прямо в лица. При этом шипела:

– Х-ходют! Ишшут! Никак не нажрутся!

Со стороны работающих с нею рядом женщин наконец послышалось:

– Уймись! Лайка! Креста на тебе нет!

Фетиса ударила ломом так, что тот просёк наледь и застрял в земле. Она попыталась высвободить его, не справилась, ругнулась и только что не бегом кинулась в темноту.

В досаде, сотканной из неугодной работы, упущенного прибытка, тайны чужого чемодана и непрочитанного письма, душа её нарывала и уже была готова отторгнуть накипевшую дрянь. Спазмы закладывали дыхание. Только разум всё ещё не поддавался приступу необузданной натуры.

Лопаренчиха миновала здание вокзала, приметила в стороне прилавок пустого перронного базарчика, добежала до него, повалилась на струганые доски грудью, подвывая взялась кататься по ним головой.

– Эй! Бабынька! – услыхала она почти рядом старческий, надтреснутый голос. – Тебя чё, милая, не рожать ли приспичило?

Не поднимаясь, Фетиса спросила:

– А ты повитуха ли чё ли? Подставляй ладони, сщас навалю.

– Тьфу, срамота! Пьянь поганая! – выругался сердобольный дед, но, увидев, что «пьянь» грозно поднимается и расстёгивает на полушубке ремень, затрусил мелким бегом вдоль насыпи, приговаривая: – Царица Небесная, чё деется…

Фетиса догнала бы деда, опоясала бы его ремнём, да оступилась на насыпи, покатилась под откос, влетела в сугроб и тут же услыхала сверху довольный голос:

– Вот она, Божья-то справедливость…

Покуда Григорьевна кувыркалась в сугробе, платок распустился, опояска потерялась… Такой рассупоней и вошла она в вокзал. Не было у неё никаких сил после душевной встряски привести себя в порядок и вернуться в бригаду…

Кроме одиночества и бессонницы, нет на земле более подходящего места для раздумий, чем зал ожидания. Звуки и лица сливаются в своём изобилии, словно морские волны. Разница лишь в том, что море увлекает человека своим ожиданием чуда; вокзальная же суета уверяет всякого, что золотая рыбка имеется, но никакого её волшебства не хватит на такую уйму народа. И в этом Лопаренчиха сразу убедилась, постольку в зале были заняты людьми даже подоконники.

Чтобы успокоиться, ей занемоглось всех пересчитать. Но она скоро сбилась со счёта и стала думать: «Понаехали! Утром расползутся по Татарке. А где взять хлеба на такую прорву? Скоро всю Сибирь выжрут! Одного того бугая целой буханкой не уговоришь, – отличила она глазами крепкую шею сидящего к ней спиною парня. – Да и пигалица его не говно клюёт…»

Последние слова Григорьевна додумывала медленно, узнавая в «пигалице», одетой в белый заячий полушубок и такой же беретик, накинутый бекренем на копну каштановых волос, дочь свою Марию. Она подобралась к парочке вплотную, услыхала басистое: «Ну чё, пойдём», – затем дразнящее: «Погоди, надо узнать в диспетчерской, когда мать дежурит…»

Эти слова дали Фетисе понять, в чём суть разговора.

– Опять новый зятёк завёлся, – прошептала она. – Не-ет! – возразила, не зная кому. – Не пушшу! Катитесь вы оба к чёртовой матери!

Она заторопилась отступить прочь. Подумалось – надо быстрей отпроситься у начальства, чтобы явиться домой прежде Марии с новым хахалем. Но как назло, парень оглянулся и басовито спросил именно её:

– Эй, бабка, ты не знаешь, где тут диспетчерская?

– Ты меня спрашиваешь? – от неожиданности показала Фетиса на себя. Когда же парень кивнул, взорвалась сдуру: – Я те чё тут, дежурная?!

Вопрос её прозвучал так гулко, что Мария отшатнулась от парня, подхватилась на ноги и заверещала плаксиво:

– Мамочка! Он меня с вечера домой не пускает…

Этого хватило, чтобы Лопаренчиха хрипло громыхнула на весь вокзал:

– Тебе што, шалашовок мало?!

8
{"b":"715225","o":1}