© Котина О. И., 2017

© Издательство «Союз писателей», оформление, 2017

Франсуа проделал долгий путь, чтобы почтить своим присутствием необычную на вид лачугу. Материалом для её постройки служило дерево, а крыша напоминала воздетые кверху руки. В Японии такие дома, не принадлежащие привилегированным слоям общества, носили название «минка». Именно здесь обитал знаменитый нэцкэ-си, мастер по изготовлению нэцкэ – брелоков-противовесов. Они крепились к традиционной японской одежде-кимоно, уравновешивая предметы, подвешивающиеся к поясу. Мастер сидел на татами[1], скрестив ноги, перед низким столиком из чёрного дерева, на котором лежали нужные инструменты, и выполнял заказ Франсуа – миниатюрное нэцкэ, изображавшее одного из семи божеств счастья. Казалось, что ничто не может взволновать его или отвлечь от трудного дела, требующего внимания и решимости доверять собственной пластике, чтобы передать её изделию.

Любой на месте Франсуа был бы так же заворожён, увидев мастера за работой. Этому способствовал и аромат, царивший в лачуге. Кое-где (прямо на полу) стояли вазы, вылепленные из грубой глины. Сосуды были наполнены отнюдь не пустотой, в них расставлялись цветы и ветки деревьев. Присутствие цветов было необходимо, чтобы смягчить запах лака и самшита, пользовавшегося популярностью у мастеров данной специализации ввиду красивого оттенка и плотной структуры. Ни слоновой кости, ни янтаря, ни коралла, ни других, кроме дерева, материалов для изготовления и украшения нэцкэ в помещении не присутствовало. Кость и дерево давно уже считались основными материалами для изготовления этой миниатюрной скульптуры, но кость была материалом крупных японских городов, тогда как жители окраин довольствовались и деревом. За окном стрекотали цикады, в комнате отзывались инструменты мастера. Дыхание Франсуа, частое и напряжённое, когда он входил в жилище, замедлилось и снова приобрело свой обычный спокойный ритм. Франсуа не заметил и сам, как весь обратился в зрение и слух. Но мастер Макито уже ощутил присутствие гостя. Он церемонно поклонился, сев на колени и опустив голову до татами.

– Мастер Макито… – начал Франсуа.

Снова принявшийся за свою работу, мастер как будто бы не обратил внимания на эти слова. Только тёмные глаза на секунду-две задержались на чуть вытянутом лице иностранца и снова обратились к работе.

– Я потратил достаточно времени на ожидание. Прошли ровно две недели с тех пор…

– …с тех пор, как вы спасли мою жизнь, – продолжил японец, – и я обещал изготовить нэцкэ для вашего властителя.

Мастер снова замолчал, но это была лишь пауза перед произнесением главных слов.

– Поверьте, я дорожу своей жизнью. Хотя она, как цветущая сакура, – эфемерна. И я уважаю вашего монарха. Хотя его власть не распространяется на страну богини Аматэрасу[2]. Гораздо большее значение я придаю не громким словам, а поступкам и чувству долга. Но даже «он[3]» не может заставить меня ускорить процесс. Ничто не может повлиять на вечность. А вечность и искусство – это одно и то же.

Руки Франсуа яростно взметнулись к волосам и стали мять и рвать их, будто бы намереваясь и вовсе выдрать с корнем. Чёрные, как смоль, волосы Франсуа отличались от огненно-рыжих вихров, принадлежащих голландским путешественникам и купцам, недавно прибывшим в Нагасаки. Но здесь, на окраине островного государства, никто из живущих не видел ни французов, ни голландцев. Никто не слышал о Людовике XIV – короле Солнце, Анне Австрийской или кардинале Джулио Мазарини. Никто. Кроме 69-летнего Макито, который, не обращая внимания на действия Франсуа, снова занялся своей работой.

– 16 августа, когда голландский корабль, на котором, помимо команды, купцов и искателей приключений находился и я, достиг берегов Японии в целости и сохранности, не подвергшись опасности со стороны непогоды и пиратов, я возблагодарил Бога. Когда за день до этого наши моряки втащили на борт знаменитого мастера Макито, лодка которого перевернулась и пошла ко дну, я возблагодарил Бога. Ибо целью моего плавания было найти мастера…

Пока Франсуа говорил, Макито неторопливо продолжал свою работу, изредка замирая, будто бы прислушиваясь к шуму на улице, временами заглушающему слова его гостя.

– Лишь теперь я понимаю, что лёгкая смерть в волнах стала бы для меня благом, а смерть мастера по причине козней морского дьявола не дала бы повода к пробуждению у короля сомнений в моей АБСОЛЮТНОЙ преданности.

– Взгляните, – тихо произнёс Макито, поднося нэцкэ к глазам иностранца, – моя работа может показаться вам завершённой. Но поверхностный взгляд часто не замечает то, что есть на самом деле. А мои пальцы ясно говорят мне, что я ещё не передал достаточно тепла и совершенства своему изделию. То, что сейчас находится перед вами, запросто изготовит любой ремесленник школы Эдо, но если вы хотите увидеть работу, которую выполнил мастер Макито, – придётся подождать.

– Сколько? – сухо спросил француз.

– День. Месяц. Год. Это всего лишь время. Я не даю гарантий, я лишь делаю свою работу. Нэцкэ – часть моей жизни. Так же, как рис и рыба, которыми я питаюсь. Как воздух, которым я дышу. Как цветок, который я созерцаю, чтобы познать блаженство и внести ясность в мои мысли.

Макито неторопливо поднялся с колен. И сделал он это с достоинством человека, над которым нет ничьей власти. Франсуа наблюдал за ним, чувствуя, как с каждой минутой в нём растёт уважение к этому невысокому, тощему, но сильному духом мужчине. По мере того, как японец поднимался, его левая рука опускалась к поясу оби. Минута – и в руках сверкнула пережившая не одно сражение сталь короткого меча вакидзаси, за какое-то мгновение покинувшая плен своих чуть изогнутых ножен. Захваченный врасплох Франсуа схватился за шпагу, но он неправильно истолковал действия мастера. Макито уже перехватил рукоять вакидзаси правой рукой – в знак доверия к гостю, а затем покорно протянул меч Франсуа.

– При нашей первой встрече я сказал вам одну вещь. А именно, что по истечении выделенного срока вручу вам одно из двух – завершённое нэцкэ или свою жизнь. Я готов сдержать своё обещание, – произнёс он, вкладывая оружие в руки Франсуа.

Даша проснулась и села в кровати, о чём сразу же пожалела. От резкого движения обрывки красочного сна стали быстро покидать её сознание. Они ещё продолжали исчезать, тая, как воздушные пузыри, соприкоснувшиеся с землёй, когда где-то вдалеке загремели барабаны и запели трубы. Это будильник, заведённый на 9 утра, призывал к порядку. Даша вздохнула и проснулась окончательно.

Умывшись и расчесав длинные тёмно-каштановые волосы, Даша с минуту всматривалась в своё отражение в зеркале, висевшем в ванной комнате, будто бы всё ещё надеясь обнаружить там следы пропавшего сна. Но вместо этого зеркало, видимо, по привычке, показало Даше лишь её отражение. Живые карие глаза, чуть вздёрнутый нос, светлая кожа – в общем, ничего нового, кроме пары веснушек, облюбовавших себе участки у крыльев носа, к большому Дашиному неудовольствию.

Однако у девушки больше не оставалось времени, чтобы вспоминать сон или разглядывать своё отражение, ей следовало торопиться на открытие выставки нэцкэ из частных коллекций в Эрмитаже. Ноги и руки хорошо знали своё дело, и в скором времени Даша успела одеться, позавтракать и, прихватив под мышку блокнот, выскочить из дому.

Японские нэцкэ, выставленные на всеобщее обозрение в середине июля, произвели фурор среди петербуржцев и гостей города. Эти миниатюрные скульптуры, несмотря на свой размер – всего каких-то три-семь сантиметров, или немногим больше, приковывали к себе взгляды посетителей, не делая исключений.