Огашка-Сирота смекнула, что Штурочка ожила, криз прошел и она, перекрестив больную, сказала:

–Мама, я вижу, тебе полегчало, усни с Богом в душе, и совсем поправишься.

–Да, милая, спасибо, оживили меня твои горячие ладони, божьей силой они у тебя обладают, только об этом никому ничего, будем об этом знать только мы с тобой. Аминь.

–Мама, а я о ладонях давно знаю. Я ими кошек и собак лечу. Вот и тебя воскресила. Мамочка я тебя так люблю, ты у меня очень мудрая и всевидящая. Так люди говорят, а они зря не скажут. Спи, потом еще наговоримся, поправляйся скорее. Я тебе песенку спою о весне. Весна сейчас на дворе. Светит солнышко, светит ясное… И под музыку нехитрой детской песенки Штурочка уснула, чтобы проснуться совсем здоровой.

Да в ворожбе и целительстве старая мордовка знала толк. Под ее наблюдением Огашка-Сирота научилась менять температуру ладоней, усиливать и ослаблять их живительную силу, управлять собой, своей энергией, людям ее передавать.

И в избушке, само собой, дела пошли в гору. На их обеденном столе появился достаток. В большом кованном медью сундуке у Штурочки завелись свободные деньги. Она их копила на приданное приемной дочери, А как же, ведь у нее росла невеста.

Штурочка за несколько лег Огашку-Сироту научила грамоте, покупала ей книги рукописные по знахарству, печатные по лекарству Девочка оказалась любознательной, с интересом читала вслух, желала и дальше учиться на доктора в колледже. Но у мордовки еще не было таких денег, но и надежды она не теряла. Любимым изречением у нее было: «Деньги – голуби, у людей будут и к нам прилетят».

И Штурочка добилась своего, сумела пристроить Огашку-Сироту на курсы сестер милосердия. Не ахти какая профессия, дорого было получить диплом – то, что необходимо для Огаши-Сироты с ее способностями, позволившими ей законно оказывать медицинскую помощь, заниматься целительством.

В тринадцать лет Огаша-Сирота подросла, похорошела, вошла в характер, самостоятельной стала, в избушке повела себя хозяйкой. Радовалась Штурочка, да недолго.

Где тонко – там и рвется. Родная мать объявилась у Огашки- Сироты. Это когда девочка встала на свои ноги. Спрашивается: А где ты раньше была? Для старой мордовки это было смертельным ударом.

В крепости это случилось, на толкучке. Штурочка торговала настоями лекарственных трав, мазями, сухими пучками зверобоя, мяты и другими лекарственными травами. А Огашка-Сирота торговала рыболовными крючками, поплавками, грузилами, украшениями разными. Около нее бойкой, веселой, с шутками, да с прибаутками толпилась молодежь. У старухи и юной барышни торговля шла с немалым наваром. Зря время на толкучке, они не вели.В разгар торговли и притиснулась к Огашке-Сироте непутевая Авдотья с повязкой на лице. Было такое впечатление, что у женщины зуб болит.

Старая мордовка узнала разбойницу с большой дороги, вдову сосновского казака Степана Грязного – телохранителя Стеньки Разина.

«Вот, шалую, черт принес», – подумала она. – теперь жди какой- нибудь беды, деньги будет вымогать, или еще что…».

Авдотья молча кивнула Штурочке головой, а Огашке-Сироте сунула, как маленькой, конфетку с мохром и сказала ей на ушко:

–Золотце, наслышана я о твоем целительстве от своих людей. Помоги, детка, мне, озолочу. Сними с моего лица безобразие, на людях стыдно показаться, хожу вот с повязкой. Слышала я, что ты можешь и никому не отказываешь, Богу буду за тебя молиться. Надежной крышей буду.

Авдотья сняла повязку и обнажила красный шрам во всю правую щеку и склонилась к сидящей Огашке-Сироте.

Девчонке не приятно было дотрагиваться до безобразного лица, но она пересилила брезгливость и, заставила себя дотронуться до безобразного рубца.

–Отче наш, иже, еси и на небесах… – стала читать вслух при всем народе Огашка-Сирота. Толпа молодежи безмолвствовала. Старики и старухи, глядя на юную целительницу, крестились.

Авдотья почувствовала прикосновение к лицу нежных горячих ладоней, от которых пошло по ее телу живительное тепло и она встрепенулась. Она вспомнила свою двухлетнюю дочь, у которой тоже были такие же приятные и горячие ладони. Злая судьба разлучила ее с ненаглядной Огашечкой.

«Господи, Иисусе Христе, – запричитала про себя взбудораженная воспоминаниями, верующая в Бога Авдотья и стала пристально вглядываться в лицо девчонке – целительнице, – да ведь это моя дочка, так и есть. Те же у нее большие зеленые глаза и мордочка родная. И вся эта Огашка-Сирота такая, какой я была в четырнадцать лет. Вот радость-то, какая, наконец-то я нашла свою кровинушку".

У Авдотьи на лице засияла счастливая улыбка. Она не вытерпела и тут же призналась Огашке-Сироте:

–Золотце, вот лечишь ты меня, а не догадываешься, что родная мать стоит, нагнувшись перед тобой. Да, родненькая, истину я тебе говорю и не могу сдержать слез, плачу от радости.

До Огаши-Сироты дошел смысл сказанных ей женщиной слов. Она побледнела, оторвала от чужого безобразного лица руку, вскочила и уткнулась головой в подол Штурочки.

–Мамочка, я боюсь эту женщину, мне страшно, не отдавай меня никому. Только тебя я могу любить. Давай пойдем домой! – голосила Огашка-Сирота.

Старая мордовка обняла Огашку-Сироту, оттолкнула от нее Авдотью.

–Что мелишь, непутевая, спьяну, что ли? Оставь нас в покое, иди куда, шла. Не пугай дитя.

–А я не пугаю, наоборот, я с лаской. В четырнадцать лет я такой же была, как вот она. Видишь, Штурочка, глаза у нее мои зеленые и мордочка схожая. Дурак глянет и поймет, что она моя дочь. Или у тебя, юродивая, сомнения есть?

Маленькая, худенькая, старенькая Штурочка приняла воинственную позу, готовая умереть, но защитить приемную дочь. Она тяжело дышала, по ее лицу молнией сверкали судороги. Авдотья улыбнулась и сказала:

–Не паникуй, юродивая, сейчас у меня времени нет. Как-нибудь я к вам загляну в избушку с гостинцами. Рубец – шрам на лице мне надо полечить, срам снять. Вы, я слышала, это можете. Ждите.

Кончилась в избушке спокойная жизнь. Хуже ничего нет, чем ждать да гадать. Штурочка с Огашкой-Сиротой решили, чтобы не мотать себе нервы, признать Авдотью родной матерью, но стойко, до последнего стоять за себя, чтобы их не разлучили. Было оговорено много вариантов совместной с Авдотьей жизни, но расклад не получался. Совместная жизнь с беспутной Авдотьей их не устраивала. От ожидания и переживаний у Штурочки сердце стало шалить, грудная жаба стала душить.

А Авдотья не заявлялась. Так, в кошмарном ожидании прошел целый год, наступила весна второго года. Наконец-то весть пришла от Авдотьи. Монашка ее принесла, помолилась на образа и сказала:

–Мир вашему дому. От Авдотьи я. Сама она к вам не может прийтить, царские слуги ее в острог засадили и надолго. Велела она дочке передать, чтобы на свиданку пришла. Рубец у нее рассосался, хочет ее отблагодарить и слово сказать.

Штурочка нахмурилась и ответила:

–Ничего нам с дочкой от тюремщицы не надо, пусть оставит нас в покое, обойдемся без ее подачек и благодарностей, от непутевой все можно ожидать, может за долги дочерью расплатиться. По ней, непутевой, петля давно плачет.

–Ты, старая, не задирайся, сама знаешь, какая Авдотья, прихлопнет тебя как муху и только от тебя мокрое пятно останется, у нее руки длинные, она и из острога достанет. Ничего она с дочерью не сделает. Ей надо только с ней свидеться и слово сказать. Пусть поговорят родненькие, может в последний раз.

С тяжелым сердцем Штурочка собирала передачку тюремщице. Огашке-Сироте наказала вести себя на свиданке настороже и ничего Авдотье не обещать.

–Огаша, за какие грехи нас с тобой Бог наказал, породнил с не путевой, нет нам до нее дела, раз села то пусть и сидит, грехи перед людьми и Богом замаливает.

Острог находился в крепости Самара. Большой деревянный дом с узкими решетчатыми окнами, рядом изба-столовая и баня были огорожены высоким частоколом. Самарская тюрьма гляделась, как крепость в крепости. Огашка-Сирота со страхом шла мимо часового по коридору тюрьмы, ноги у нее были как ватные.