– Понятия не имею, где сейчас этот загадочный профессор Гольдберг, – пожимаю плечами. – У израильской полиции к нему сегодня претензий нет, и мы не следим за его передвижениями.

– Мне кажется, что если он занимался какими-то манипуляциями с этим псевдо-Столыпиным, то вполне может вызвать интерес – как ваш, так и наш. И находится он, по-моему, где-то совсем неподалеку.

– С чего вы так решили? «Неподалеку» – очень растяжимое понятие. Подобное переселение душ можно производить в любом месте. Хоть на квартире на пятом этаже, хоть в джунглях Латинской Америки. Можете мне поверить.

– Вот в этом бы и не мешало всем нам убедиться.

– Хотите, чтобы мы разыскали его для беседы с вами?

– Думаю, встречаться пока преждевременно. Побеседовать с ним мы ещё успеем. Нам важно, чтобы вы помогли прежде всего разобраться с нашим клиентом, а там посмотрим.

– Предлагаете мне поехать в командировку в Киев и делать выводы уже на месте?

– Ваше начальство в курсе и возражать не станет. Завтра и полетим, если не против. Оформление документов, полагаю, много времени не займёт.

– Что с вами поделать! – только и развожу руками.

И спускаюсь со своего солнечного холма всё ниже и ниже. Туда, где мрак и ожидание беды…

Посидеть со мной в кафе и выпить пива после работы Омельченко отказывается, сославшись на то, что жутко устал после перелёта сюда и бесед со мной и моим начальством. Лучше, мол, он отправится в отель и завалится спать. А завтра с утра нам предстоит снова явиться к майору Дрору, чтобы уладить все дела с командировкой в Киев и составить хотя бы приблизительный план дальнейших действий. Что они там задумали с моим шефом, даже предположить не могу. Да и чем придётся заниматься в Киеве, тоже не очень хорошо представляю. Конечно, побродить на казённый счёт по замечательному городу ни один нормальный человек не откажется, но я, видно, не совсем нормальный, потому что мне никуда не хочется. Меня и дома всё устраивает.

Я не возражал бы недельку поболтаться по полицейскому управлению без срочных дел, степенно приходить утром к девяти и до шести гонять на компьютере преферанс или трепаться о всякой чепухе с коллегами, потом возвращаться домой к жене, неторопливо ужинать и смотреть до самого отбоя дурацкие милицейские сериалы по телевизору. Может, я постепенно превращаюсь в жлоба, которому ничего от жизни не нужно? Вероятно, в этом есть какой-то своеобразный кайф… Но, согласитесь, недельку, пока на тебя не навалили новых дел, высасывающих мозги и отнимающих всё свободное время, можно походить и в жлобах. Мне – не зазорно…

Подбросив Омельченко до отеля, в котором он снял номер, и пожав ему на прощанье руку, обещаю утром заехать за ним, а потом укатываю дальше. Время ещё детское, поэтому можно позвонить другу и коллеге ещё по российской милиции, а потом полиции, Лёхе, которого с моей лёгкой руки с тех достославных времён все зовут Штруделем за его пухлый живот и неистребимое пристрастие к сладким булочкам. Он сегодня самоотверженно вкалывает в убойном отделе, не щадя своего немалого живота, и дослужился уже до заместителя начальника. Бывает, когда работы немного, мы по вечерам пьём пиво, вспоминаем свои прежние ментовские приключения, и, мне кажется, он дорожит этими редкими посиделками не меньше, чем я.

Но Лёха отвечает не сразу. Почти минуту слушаю в трубке длинные гудки и недоумеваю, ведь мой приятель, как бы ни был загружен, всегда отзывается, особенно если видит, что звоню я.

– Слушаю вас, Даниэль, – на иврите и официальным тоном наконец откликается Штрудель.

Так он разговаривает со мной, когда рядом посторонние.

– Ты занят? А я хотел тебя на пиво позвать…

– Перезвоню вам через десять минут, – этот барбос незамедлительно вырубает телефон, и я принимаюсь раздумывать, что же с ним такое произошло.

Хотя подобные ситуации не редкость. Наверняка случилось какое-то происшествие, и Лёха вместе со своей командой выехал на пленэр. А если ещё и разговаривает со мной по телефону официально на иврите, значит, находится при исполнении и рядом с ним начальство. Прикидываю, что рабочий день уже закончился, и если даже в восемь часов вечера начальство выехало на дело вместе с ним, то приключилась какая-то из ряда вон выходящая бяка. Впрочем, такое совсем не в диковину в наших нескучных полицейских буднях.

Что ж, подождём, пока Лёха сам позвонит, лишний раз беспокоить его сейчас не стоит. Спасибо ещё, что меня вместе с ним не вытащили.

Паркую машину у нашего любимого румынского ресторанчика с уличными столиками под синим матерчатым навесом, занимаю место в уголке и заказываю стартовую бутылочку пива «Маккаби». Нам, конечно, годится любое, но с этого мы традиционно начинаем.

Долго ждать не приходится, Штрудель звонит ровно через десять минут.

– Тут у нас нештатная ситуация, понимаешь ли, – он говорит негромко. Вероятно, рядом всё ещё крутится какой-то шеф из тех, которые рангом помельче. – Подарочек всем нам под вечер – бандитская перестрелка и куча трупов. А так хорошо и спокойно день начинался…

– Криминал непобедим?

– Естественно. Все подстреленные ребята – наши давние пациенты. Красавцы, чёрт бы их побрал, стенка на стенку попёрли. Рынок наркоты опять не поделили. У них в последнее время разборки, словно по расписанию. Друг дружку исправно раз в месяц отстреливают. Голливуд, блин…

– Моя помощь нужна?

– Нет. Тут и нашей публики перебор. Даже беднягу Дрора из дома вытащили. Он приехал в тапочках и злой, как чёрт, говорит, что ему давно на пенсию пора, а мы не даём расслабиться… А ты где сейчас?

– В нашей любимой румынской харчевне, пиво пью без тебя.

– Завидую…

– Так заканчивай скорее и подъезжай. Подожду, если не очень долго.

Пока Штрудель не приехал, заказываю ещё бутылку пива и принимаюсь размышлять о нашем разговоре с Омельченко.

С одной стороны, нет ничего необычного в том, что украинские спецслужбы обратились именно к нам, ведь засветившийся у них профессор Гольдберг по происхождению израильтянин, некогда разработавший передовую технологию погружения пациента в глубокий транс, во время которого тот мог перемещаться во времени и пространстве. Конечно, не физически, а виртуально. И очень правдоподобно, между прочим. На мой непросвещённый взгляд, можно было бы до конца жизни прекрасно рубить капусту на подобных эффектных трюках и заработать на этом целое состояние, но Гольдберг всё-таки настоящий учёный и едва ли полез бы в такую запредельную сферу, как переселение душ и общение с потусторонним миром, только с такими утилитарными целями. Хотя… чужая душа – потёмки.

Надо отдать должное, он добился великолепных результатов. Может быть, его открытие так и осталось бы блестящим экспериментом в теории, но некоторые алчные люди быстро сориентировались и нашли применение этому на практике. Гольдберг же, увы, оказался не совсем бескорыстен и предан чистой науке, то есть пошёл у них на поводу. Всё в итоге закончилось достаточно печально, и к этому приложил свою руку ваш покорный слуга.

Закончилось, и слава богу, что закончилось. Главное для меня теперь состояло в том, что, казалось, возврата к этому больше не будет. Не знаю, как прекращение полузапретных экспериментов можно было расценить с точки зрения науки, но с точки зрения закона, то есть меня как полицейского, никаких вопросов к профессору больше не возникало. Я искренне надеялся, что Гольдберг получил то, что заслужил, и на этом успокоился, а мне большего и не требовалось. Уж больно всё это было неприятным и весьма болезненным для меня. Даже вспоминать, честное слово, не хотелось, разве что в тёплой компании с близкими друзьями вроде Штруделя, не более того…

Через полтора часа, то есть во время употребления третьей по счёту бутылки пива, Лёха, наконец, появляется. Он устало погружает свою немалую тушу в кресло напротив меня, залпом выдувает протянутую ему бутылку и молча закуривает. Никаких вопросов пока не задаю, потому что по собственному опыту знаю, не стоит гнать лошадей. То, что Штрудель решит рассказать, он и так расскажет, а лишнего мне не нужно. Не хватает ещё грузиться его проблемами!