— Тогда к чему зря болтать? — Барокар заговорил сипло, сильно коверкая слова то ли из-за акцента, то ли из-за разбитого лица.

— Верно, — согласился юноша. — Шею вы не убережете. Совершили свои ошибки и понесете наказание. Однако вопрос в том, чтобы прочие хутора не повторили тот же путь.

— Какое мне дело до прочих, раз наше поселение обращается в пепелище? — Барокар попытался усмехнуться, но скривился от боли.

— Вы же не рядовой воин, сударь. Вы вожак и обязаны смотреть хоть чуточку дальше собственного носа. Вместе с вами в Гердонезе очутились сотни, тысячи ваших соратников. Отстроились, привезли семьи, наплодили детей. Неужели вам безразлична их участь? Не желаете помешать им превратиться в такой же пепел? Тогда нам вправду не о чем болтать. Ответь ваши товарищи так же, останется лишь проводить всех к перекладине.

Бородач хмуро заворочался.

— Что, думаете эдак выжечь и остальных? Надорветесь. После нас-то все начеку будут. Не хватит вам ни людей, ни твоей, парень, сноровки.

— Это спорно. А главное… я ведь не заявлял, будто наша ватага сама уничтожит всех переселенцев. Зреют глубокие потрясения, командир. Не знаю, уцелеют ли в них ваши хозяева, мелонги, но уверен, вам перепадет в первую голову. У гарнизона-то всегда есть шанс отсидеться за стенами крепостей, а вот вы с семьями да хозяйством… Нужно описывать чувства, которые вызываете вы в Гердонезе? Разве мало хуторов погорело во время восстаний?

— Сызнова смута? — проворчал пленник.

— Возможно и большее. Однако в любом случае при масштабных волнениях вам не поздоровится.

— Во времена восстаний… сударь, горели только поселения, отпустившие основную часть воинов. Пока те усмиряли одних бунтовщиков, другие жгли их дома.

— А полагаете, в сей раз получится иначе? — хмыкнул Шагалан. — Полагаете, Империя позволит вам укрываться за частоколами вместо ее защиты? Нет, серьезно? Вы сами, сударь, в такое не верите. Если же мелонги здесь отступят… а я приложу к тому все усилия… вас не спасут никакие стены. Это, по крайней мере, осознаете? Переселенцев примитивно вырежут. Всех. До последнего человека. И вовсе не потребуется геройство нашей ватаги.

Барокар насупился еще пуще, вроде бы даже скрипнул зубами.

— И чего же вы ждете от меня, обреченного на казнь? — буркнул он.

Шагалан поднялся, медленно прошелся к выбитому окну. Зарево за ним изрядно разрослось. Под всеобщий галдеж повстанцы сгоняли в кучу лошадей, груженных мешками с добычей.

— Для начала хочу услышать, сударь, честный рассказ о вашем ненормальном племени, о странных людях, проливающих кровь за своих поработителей. Ненависть в Гердонезе вы успели породить, однако знают про вас по-прежнему очень мало. Некоторые прямо считают переселенцев околдованными, лишенными человеческой души. Подобные слухи не улучшают отношения, а сами вы всех чуждаетесь. Полагаю, правда уже не в состоянии испортить дело.

— А зачем вам какая-то правда?

Шагалан обернулся к пленнику.

— По совести, я теряю здесь время вовсе не из внезапной любви к вам или человечеству. В грядущей схватке на стороне мелонгов могут оказаться сотни и тысячи таких, как вы, сударь. Своих хозяев они едва ли оградят, но неприятностей доставят изрядно. Моя же цель — избежать напрасных жертв. Объяснение устраивает? Тогда я слушаю ваш рассказ. И не затягивайте, а то огонь скоро доберется и сюда.

Барокар поглядел, прищурившись, на юношу, осторожно облизнул языком разбитую губу.

— Руки развяжите.

— Потерпите, не девица.

— Я никуда не убегу.

— В этом не сомневаюсь, — пожал плечами Шагалан. — Не за себя боюсь, а за полноту вашего, сударь, повествования. Отчаянная глупость способна оборвать его слишком рано. Потому приступайте.

— Начнем с того, что ваши приятели лукавят, уверяя, будто ничегошеньки о нас не ведают. Разве вы, молодой человек, явились издалека? Расспросите-ка их получше. Я четвертый год в Гердонезе, и все эти годы вместе с осенними сборщиками податей по стране колесят вербовщики. Каждый год в каждой Богом забытой деревушке принародно оглашают условия найма. Их тут, должно быть, выучили наизусть все от мала до велика. И голытьба ваша лесная ежегодно норовит ограбить вербовщиков. Это ли незнание? Мне сказывали, уже несколько тысяч молодых гердонезцев соблазнились посулами. Когда-то и я прислушался к такому зазывале.

— Тогда почему вы по-прежнему здесь чужаки?

— Заковыриста природа людская, — криво ухмыльнулся пленник. — Ваши люди упрямо не желают уразуметь, что их поддавшиеся на уговоры парни и мы — суть одно и то же. Мы — это они через десяток лет… если доживут, конечно. Однако же им сочувствуют, а нас продолжают люто ненавидеть! Что тут поделаешь? Мы ведь инородцы, захватившие вашу страну, растоптавшие ваше королевство, отнявшие вашу землю. Нас положено ненавидеть. А то, что вашим милым ребяткам суждено захватывать другую страну и отнимать землю там, — это нормально. Ненавидеть их тоже будут там, зато в Гердонезе — вспоминать и любить.

— Допустим. Вернемся все же к движению барокаров.

— Барокаров? Забавную, право, кличку здесь измыслили. Мелонги нарекли нас «барг-ок'каар», по-ихнему означает примерно «солдат, нанятый за землю». Очень меткое название. Слыхали что-нибудь о Дигулсе, провинц-советнике Императора? Занятный молодчик, один из той компании, что и затеяла нынешние потрясения. Довелось пару раз его зреть. Из себя ничего не представляет: плюгавенький, плешивый человечек, сладострастец и зануда. Удивительно, но именно он, вовсе не подходящий для ратных подвигов, сумел изобрести самую совершенную систему войны. Вообразите, в деревушку приезжает вербовщик и предлагает всем молодым парням послужить в имперской армии. Те, разумеется, кипят негодованием — страна едва-едва захвачена, еще пожарища до конца не разобраны и не заросли могилы убиенных. Впору о восстании мечтать, не о пособлении мелонгам!.. Однако вербовщик разъясняет на пальцах: отслуживший десять лет получает чертову уйму земли. В свободное владение, безо всякого сеньора. И парни тотчас призадумываются. Понимаете?

— Не очень.

Пленник вздохнул.

— Откуда вы такой взялись, юноша? В каком зачарованном замке взлелеяны? Вы ни разу не видели, как на клочке пашни копошится дюжина человек, пытаясь хоть что-то вырастить? Как с ужасом ждут каждую зиму, когда будут драться с мышами за последнее зернышко? Земли мало, народу, без устали плодящегося, много — обычное дело. Все из поколения в поколение тянут подобную лямку. Легче всего стервенеет молодежь. Кто посмелее, пускается на поиски лучшей доли: в странствия, в разбойные дружины или в эти… крестоносные воинства. И бунтующие лапотные толпы большей частью строятся из таких же. А хитрец Дигулс лишь сообразил, как взнуздать и направить эту стихию. Уж если крестьянские сыны готовы за кусок земли рвать врага голыми руками, пусть попробуют заняться тем же самым в латах и за приличный надел. Толково?

— Это все равно остается предложением захватчиков, — покачал головой Шагалан. — Да и крестоносцам, помнится, уже сулили нечто похожее.

— В отличие от них мелонги выполняют свои обещания. И я тому живой пример. Что же касаемо захватчиков… Да, сперва не по себе. Однако вербовщик опутывает дальше и дальше: деньги семье немедля, скромное, но ежемесячное жалование, хорошее содержание, разовая выплата для обустройства на новой земле. Вдобавок доля от военной добычи. Вдобавок солидная выплата семье в случае гибели. Каково? Кто на такое не соблазнится, а?

— Вы, прям, будто меня самого вербуете, сударь? — хмыкнул Шагалан.

Барокар пристально посмотрел на него. Опустил взгляд.

— Почему-то сдается, это была бы безнадежная затея. Но многие соглашаются. И охотно. Мелонги же всячески подхлестывают события. Об «имперском слове» слыхали? По нему сеньорам запрещают препятствовать вербовке своих крестьян, даже если те кругом должны. Мало того, подчас долги вообще списываются с семьи, поделившейся сыном. Часто для людей это единственный выход, а господин остается несолоно хлебавши.