— Что делала?

— То же, что и теперь, приму-балерину. С шести лет. А что я тогда понимала? Мне если и не нравилось, Вика умела уговорить. Меня и растягивали, и подъем ломали (3) специальной штукой деревянной, это лучше, чем под диван ноги засовывать, но больнее. И бесконечный коврик (4), а потом палка, палка, палка — середина. Прыжки, пальцы, прыжки, пальцы. Ты и сам знаешь, как это, только у меня раньше было, чем у всех.

Конечно, я стала первой, гордилась. А Вика радовалась. Мне такие костюмы шили! Я была как Фея кукол, мальчикам нравилась. Только не так… Все же знали, кто я, в класс их приглашали, со мной лучших ставили. Они мечтали со мной танцевать, а Вика выбирала. Когда я Машу в «Щелкунчике» танцевала, Принца пригласили из Королевского балета, а спектакль на меня ставили. Вся школа участвовала, и все знали, что это ради меня. Мы и во дворце выступали, перед королем и королевой. И с тобой будем, куда денемся. — Она вздохнула, нахмурилась. — Вилли, это Принц Щелкунчик, он говорил, что любит, но обманывал. Дурачок, решил, что Вика позволит или смирится, когда узнает. — Катя опустила глаза, даже не сказала, а прошептала: — Он приставал… Думал, я не расскажу. А я рассказала, его выгнали из театра, теперь он меня ненавидит, наверно. А говорил, что любит. Многие говорят, но я-то знаю, что из-за денег. Не надоело еще слушать мои жалобы?

Сергей покачал головой, что говорить, он не знал. Представил себе пятилетнюю девочку, из которой методично лепили вундеркинда, девочку-подростка, девушку… У Кати было все, о чем многие только мечтают, но самого простого, человеческого не было. Виктуся поработила ее любовью, танцем, заставила проживать чужую судьбу. А он, выходит, пособник.

— Вот и тебя Виктория выбрала, может, она тебя любила, а? Когда рассказывала мне, какой ты — прямо окрылялась. А когда мы «Жизель» с ней делали, то через каждое слово «Сережа то, Сережа се, мы с Сережей вот так», фото мне ваши показывала и твои, когда ты у Манфея работал. Я про тебя много знаю. Но про Макса она не говорила.

— И до Макса всякое бывало, а до Манфея я из балета уходил. В гимнастику. Обычно наоборот ходят, взять хотя бы Мессерера, он в шестнадцать лет пришел в балет с гимнастики. Знаешь, ты не обращай внимания на дурацкие планы Макса и Вики, если бы я знал, то не согласился бы ни за что.

— Я думаю, они и сами не знали, сначала только про спектакль. А теперь и это придумали. Ты уедешь теперь?

— Нет! Виктуся не все тебе рассказала, не так все было безоблачно. Подставил я ее крепко, перед самой премьерой. Просто ушел и все.

— Почему?

— Думал, любовь…

— Ну и не надо нам ее, проживем. Вот у Альберта с Жизелью была, а что вышло? Ты куда смотришь, Сережа? На лебедей?

— Нет, они спать ушли. А хочешь, ко мне пойдем, еще записи посмотрим?

Сергей не мог признаться Кате, что не хочет оставаться в домике один. В душе он молился, чтобы она согласилась.

— Ты меня в гости зовешь?

— Ну да. И обещаю, что обхаживать не буду. — А сам обнял ее за плечи. — Хорошо, что ты мне все рассказала.

— Да.

— Идем, а то ветер задул, спину протянет. В гостевом у меня тоже камин можно разжечь, я дрова там видел.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Они поднялись и пошли в обнимку, обоим стало легче, что прислонили друг к другу свои одиночества. Про странные сны и вилис Сергей рассказывать Кате не стал.

Впереди маячил Международный конкурс, а до него еще столько надо успеть. И, конечно, «Жизель».

Так началась у Кати и Сергея их странная совместная жизнь. Мало того, что все окружающие подталкивали их к сближению, что подготовка к Конкурсу и работа над спектаклем длились двадцать четыре часа в сутки и время это они проводили вместе, преимущественно в тесном контакте, они и сами хотели близости. Больше — духовной.

В репетиционном зале, в поисках содержания и смысла образов, в оттачивании до идеального дуэтов они настолько привыкли касаться друг друга, доверять, угадывать, что это стало чем-то гораздо большим обычного влечения, какое бывает между мужчиной и женщиной. К этому их и не тянуло. Любовь Альберта и Жизели, неосуществленная, разбросанная смертью по разные стороны границы мира живых и теней и все же настоящая, реальная всего на несколько часов, от полуночи до рассвета, провозглашала свои законы близости. И они становились единственно правильными, непреложными. Доверие, желание оберегать и, более всего, стремление закрыться от недружелюбного окружающего мира. А для этих двоих мир оказался именно таким. Противопоставить ему они могли лишь одно — желание быть вместе. Не только во время репетиций или прогулок. Всегда.

Катя перебралась в домик для гостей. Виктория не спорила, не запрещала, она с беспокойством смотрела на племянницу, угадывая неладное, не то, чего хотела бы. Сергею только один раз сказала:

— Ты, Сережа, ее не обижай, и так ей досталось. Я хочу, чтобы у вас все хорошо было.

А Сергей не стал ни разуверять ее, ни упрекать в дурацких замыслах. Планы Максима, странные при тех отношениях, что были между ними, но вполне объяснимые в мире рекламы, бизнеса и театра — Сергей еще не принял, но уже и не отвергал. Виктории он ответил уклончиво:

— Я постараюсь так сделать, чтобы Кэтрин было хорошо. И не обижу так, как тебя когда-то…

Больше они с Викой это не обсуждали.

Максиму дали карт-бланш на общение с прессой, и он развернул целую кампанию по созданию и продвижению романтической истории Альберта и Жизели, которые в реальной жизни оказались более счастливы, чем на сцене, и близки к тому, чтобы приобрести обручальные кольца и объявить о помолвке.

Мсье Поль — все называли его так — Поль Шарден, балетмейстер с мировым именем, в жизни производил впечатление весьма странного человека. Самым первым, что бросалось в глаза, была его всклоченная шевелюра. Он поминутно запускал пальцы в темные с проседью мелко вьющиеся волосы, особенно когда с воодушевлением что-то объяснял. Он их дергал, крутил, откидывал со лба, при этом глаза излучали добрый свет, а видел мсье Поль человека насквозь. В душу заглядывал. Он не был строг, не вызывал благоговения, и с трудом верилось, что этот земной, доступный человек поставил спектакли, которые уже вошли в историю мирового балета.

Каким образом Максу удалось заполучить Шардена, при том, что рабочий график у того был расписан на два года вперед, никто не знал, но удалось. Максим слетал в Париж и вернулся вместе с мсье Полем и подписанным им контрактом на возобновление «Жизели» и концертных номеров. Предполагалось, что и к конкурсу готовить Кэтрин и Сергея будет он же. Конечно, Шарден не мог бросить все и жить в Лейдене, но он периодически прилетал для уроков, оставался на неделю, на две, и тогда работа кипела во всех направлениях.

Что касается «Жизели» — над ней мсье Поль думал неотступно, возил с собой сканы дневников и все те архивные записи, что откопал Макс.

Шарден свел Максима с кутюрье, и бренд модного дома Жана Клода Бертье осенил заведомой славой костюмы, которые шили по старым эскизам, добавляя что-то новое. Театральные художники охотно взялись сотрудничать с кутюрье, и результат превзошел все ожидания. Костюмы получили особый шик подиума высокой моды. Материалы, отделка, концепция. Два мира — живых и вилис — вдохновили Бертье на новую рождественскую коллекцию, он назвал ее «Сны». Это было неожиданно, нравилось прессе и подогревало интерес к премьере «Жизели».

Бертье лично разработал костюмы и для конкурсных номеров. Особенно хороши оказались «Весенние воды».

— Водопад в половодье и прилет лебедей, — так говорил о содержании этого образа Жан Клод, главным считая движение. — Ни секунды статики. Ткань живет, живет, летит… Немного блеска, зеленое на белом. Это как таяние снега и ледоход, подснежники и вода, вода, всюду вода.

Невероятно легкий струящийся материал для туники Кэтрин Бертье выбирал сам. Он воодушевлялся, заражая идеей всех окружающих.