На следующее утро в моём коридоре опять лежат мёртвые тела. Эти выполнены по особой технике красочных мазков. На этот раз их трое и все - индейцы. Среди них видится лик Мудрого Волка. И поэтому я опять жду следующей ночи, чтобы вновь отправиться на пустырь. Всё это время я думаю лишь о том, что если ко мне придёт участковый по-поводу вчерашних выстрелов - если его кто-то вызвал, - то объясниться будет ой как не просто.

  Я всегда хотел, чтобы моя жизнь была похожа на что-то необычное и теперь она как раз такая. Моя жизнь напоминает жизнь сторожа из фильма "Ночь в музее", а это - согласитесь - весьма необычно.

  Вот только необычно - не значит весело и я начинаю это осознавать. За всё необычное в нашем мире нужно расплачиваться. Я расплачиваюсь нервами, угрозой жизнью и здоровью, а так же возможным лишением свободы и жуткой бессоницей. В зеркале ванны моё лицо напоминает лик панды. Если так пойдёт и дальше, то скорая деменция мне обеспечена...

  Всё это доходит до меня, когда пальцы в очередной раз сжимают черенок от лопаты и я смотрю на дно новой ямы. Впору тут устанавливать кладбищенскую ограду.

  Где-то вдалеке лает собака. Я тоже начинаю лаять - это успокаивает нервы.

  Гав. Гав. Гав.

  Собака начинает со мной перелаиваться. Я же - не отстаю. Интересно, что значит для неё мои гавканья?

  Главное делать это тихо - чтобы никто не услышал.

  Ваза может оживлять картины.

  Но ещё она может оживлять и скульптуры. Это я узнаю на четвёртый день, когда захожу на шум в зал скульптур (а, по-совместительству, - гостиную). В паре миллиметров от моей шеи захлопывается гипсовая клешня.

  - Вышел! Я же не одета!!!

  Венера Милосская всячески прикрывается всем, чем только можно и визжит как резанная.

  - Истеричка! - кричу я.

  Я выскакиваю и тут же захлопываю за собой дверь. Если бы клешня схлопнулась на 3 мм ближе, то я бы истёк кровью и умер в течении 15 или 20 секунд. Теперь по-вечерам мне нельзя заходить в собственную гостиную: вот до чего я докатился.

  Дни шагают как солдаты в строю, а картины и скульптуры изводят меня всё сильней.

  Повар требует еды.

  Пётр требует всего.

  А золотое копытце требует отдать долг. Несколько дней назад я взял у него в кредит кучу драгоценных камней под 100% дневных. Сумма успела набежать немаленькая. Я думал, что их я смогу продать за кругленькую сумму в ближайшем ломбарде.

  Оказывается, что драгоценности, которые на вид такие, будто их нарисовал экспрессионист, не считаются за драгоценности вовсе.

  Если я пытаюсь использовать бластеры пришельцев или любые другие добытые из картин вещи сам у - себя в коридоре, - то ничего не происходит. Персонажи же других картин могут ими пользоваться сколько душе угодно. Так весь мой бизнес-план идёт боком. От такой несправедливости на лицо наползает "выражение вселенской боли" и мне хочется выть. И я вою.

  Когда я пытаюсь обнулить кредит и вернуть всё, как было, то "Деловое серебряное копытце" в пиджаке от армани говорит мне, что я должен ему вдвое больше.

  - У тебя со мной контракт. Договор. Помнишь?

  Я смотрю на дорогие швейцарские часы, которые обвиты над каждым копытом и молчу. Они сверкают огромными деньгами.

  - Если не вернёшь, то вот эти ребятки с тобой по-другому говорить будут, - говорит копытце. Двое амбалов рядом противно ухмыляются.

  Не могут оживать те картины, которые нарисовал ты сам. Это правило я вывожу эмпирически, когда вешаю на свободные места свои собственные картины. Одна из них называется "Долг для серебряного копытца", а другая - "Женщина на ночь". И когда наступает следующая ночь, то не оживает ни та, ни другая.

  Каждый вечер в моей гостиной оживают картины. И в их числе "Кулинария с непорочными прешельками". А ещё "Бордель на перекрёстке". Каждый вечер их персонажи зазывают меня с собой, но я отказываюсь, потому-что они - страшные как смерть.

  Этой же ночью двое амбалов вылезают из картины, затаскивают меня на кухню и начинают меня избивать.

  - Я вам всё верну, честно, обещаю! Завтра, завтра!!.

  Или я тихо говорю, или моя челюсть меня больше не слушается, но мои слова остаются не услышанными. Меня бьют до тех пор, пока я не теряю сознания.

  На другой день я не иду в институт. Ноги несут меня в ближайший травмпункт и я очень рад, что хотя бы они сейчас целые. Рёбра в груди пульсируют болью при каждом шаге и очень больно дышать. А ещё мне - кажется - отбили почки. Лицо теперь напоминает огромную синюю тень. Так себя чувствуют те, кого сбил КАМАЗ.

  Или те, кто вовремя не вернул кредит...

  В пыльной, заполненной людьми, "ожидальне" я жду два часа. Всё это время мой взгляд тупо ползает по полу и я отрубаюсь, а прихожу в себя, когда моё плечо трясёт чья-то рука. Подняв взгляд я понимаю, что пришла моя очередь.

  Седой врач в смешной белой шапочке, говорит, что у меня много ушибов, как будто-бы я с кем-то подрался.

  - По крайней мере у вас нет переломов, - говорит он. - Если будете хорошо отдыхать, что через недели две как огурчик будете (ага - солёный и закатанный в банку огурчик). И где вас только так угораздило?

  - С лестницы упал.

  Он мне не верит.

  - По правилам я обязан сообщить в полицию.