– Что такое? – спрашивает Герти.

Мне снился город по ту сторону провала… там, в будущем…

У Герти горят глаза, ей тоже снится город.

– Понимаете… – говорит Уго, – вот идет городок ваш из прошлого в будущее, а потом пропасть…

…что-то случилось, что история вашего городка оборвалась пропастью, и теперь вы не можете попасть в будущее, – продолжает Уго. Уже в церкви продолжает, куда его Герти повела, чтобы он всё рассказал.

– …город пропал, а он вам все мерещится, и вы в пропасть бросаетесь…

Ропот в толпе:

– Так это он нас в пропасть гонит!

– Это он, он!

– Да я видела, он людей жрет!

Люди бросаются на Уго, Уго шипит, это у него хорошо получается. А людям что, люди знают, что у Уго клыки так, для виду, не ядовитые.

Толпа вздрагивает.

Оборачивается.

Уходит прочь в пустоту улицы, человек за человеком, ускоряют шаг, срываются на бег, скорее, скорее, боятся не успеть в пропасть, как будто в пропасть можно не успеть. Уго не выдерживает, хватает Герти, хватка у Уго что надо, Герти вырывается, пусти-пусти-пусти, Уго не пускает.

Выжидает.

К вечеру безумие заканчивается. Уго осторожно выпускает Герти, успокаивает, шепчет что-то, все, все хорошо.

– А что… что было-то?

Уго молчит, и так понятно, что было.

Ветер гонит по улице обрывки газет. Уго подбирает несколько страниц, читает новости, пожар на мельнице, открылась новая ярмарка, у городского лекаря родился первенец… И ни слова о том, что происходит там, на краю обрыва. Уго уже и в архивах смотрел, и в архивах, и в библиотеках – ни слова.

Уго оборачивается, ищет Герти, Герти нет, Герти уже в конце улицы, бежит к обрыву, подпрыгивает, взмахивает руками….

…Уго не успевает, Уго беспомощно смотрит на пустоту за обрывом. Спускается пот отвесной стене, хватает первый попавшийся труп, тащит на улицу, проглатывает.

Уго пьет чай у викария.

Осторожно пытается втолковать:

– Вы меня поймите… у нас тоже так было… шел город из прошлого в будущее…

– Как шел? – не понимает пастор.

– Ну, вот так… три тысячи первый год, три тысячи второй, три тысячи третий… а потом преграда какая-то была во времени… провал там какой-то или наоборот, гора…

– И они дальше не пошли?

– Отчего же, пошли… просто в другой реальности пошли вперед, в будущее. Там к провалу подходишь и чувствуешь, что город где-то тут, рядом… а нету. И надо просто чуть-чуть дсвинуться в другом измерении… – Уго показывает игральную кость, вертит, – вот три измерения… вот время… – Уго показывает расстояние от начала до конца улицы. А тут надо в пятом измернии шажочек в сторону сделать…

Пастор отчаянно пытается понять.

– Давайте… я вас научу…

Уго протягивает пастору руку, тот вырывается, боится…

Уго спускается по отвесной стене.

Выискивает тело Герти, находит то, что от неё осталось.

Заглатывает.

Хочет подняться наверх, уже не может, устраивается в ущелье.

В этой реальности у людей прыгучие лапки и шерсть.

А в реальности Уго у людей чешуя и длинные хвосты.

В реальности Уго сделали мост в будущее.

А в этой реальности нет.

…ближе к весне Уго выбирается из ущелья, больше там поживиться нечем.

Смотрит на пропасть.

На город, который там, за пропастью, его не видно, его можно только почувствовать.

Шагает в город.

Снова шагает из города.

Снова.

Снова.

У Уго получается.

У людей нет.

Уго делает мост, по которому могут пройти люди, камень за камнем.

Уго не знает, как делать мосты.

Но делает.

Сегодня будет пастор.

И завтра будет пастор.

И Аглая будет завтра.

Не та, правда, другая уже, сколько веков прошло.

Но будет.

И Герти.

И все-все будут.

Потому что есть мост.

Уго на праздничном ужине сидит, ножом мясо режет, по кусочкам ест.

Кофе пьет.

Отчаянно вспоминает, что здесь в кофе кладут, сахар или соль. Можно Аглаю спросить, так она из вредности скажет не так.

Завтра все будут.

Все-все.

Только бы мост не упал, все-таки не умеет Уго делать мосты.

…Уго просыпается, смотрит в окно подвальчика, Уго в подвальчике живет.

Люди спешат по улицам. Толпами. Толпами. Уго ищет в толпе Аглаю, не может найти.

Люди подбираются к мосту, примеряются…

…прыгают в пропасть.

…выжившие собираются в церкви.

Благодарят кого-то за спасение.

Идут сеять зерно.

Весна.

Уго смотрит на дорогу, по которой уходили люди.

На которой прыгали в пропасть.

Зачем, спрашивает Уго.

Так надо, отвечают ему.

Уго спускается по отвесной стене.

Выискивает труп Аглаи.

Долго смотрит.

Потом проглатывает.

Устраивается на дне ущелья.

Аглаи на неделю хватит, не меньше.

Пять минут до конца света.

Все прячутся по своим кольцам.

Кто все?

Да все, кто остался.

Я их не вижу.

Они сами себя не видят.

И я не вижу себя.

Меня нет.

Но я есть.

И у меня нет кольца, чтобы спрятаться.

У нас украли день, говорит Элис.

Элис никто не слышит, Элис сама себя не слышит, Элис гонит велосипед – дрын-дрын – по улочкам городка, развозит свежий хлеб.

А какое сегодня число?

Четырнадцатое.

А какое должно быть?

Тринадцатое.

То-то и оно.

А день сегодня какой?

Суббота.

А пятница где?

Вот-вот.

…я снова погружаюсь в бесконечный темный туннель, чуть подсвеченный сиянием, я лечу через него, через пустоту, я ищу свое пристанище – и не нахожу…

Ну, никто ничего не говорит, нет, так нет, только вдова викария сказала что-то вроде, что оно и к лучшему, мало ли что там в пятницу тринадцатого случится, вот уже и указ издали, чтобы черных котов на улицу в пятницу тринадцатого не выпускать.

А день пропал.

День пропал, – говорит Элис в полиции. У Элис золотые волосы до плеч, а у корней черные.

День пропал, – пишет полицейский. А у полицейского бакенбарды рыжие и глаза зеленые с золотой искринкой.

Составляет протокол. Так, на всякий случай.

Объявления развешивают по городку, тоже на всякий случай, не видел ли кто потерянный день.

Пятницу.

Тринадцатое июня.

Особых примет нет.

Люди руками разводят, ну, пропал день, так пропал, у булочницы тоже вот третьего дня сережка пропала, так её потом в пироге нашли в семье Бишепов… Кто-то отличился, принес в полицию четырнадцатое июля тысяча семьсот восемьдесят девятого, люди возмутились, чего вы вообще день взятия Бастилии принесли…

…я пытаюсь уцепиться, но не знаю, за что, я пытаюсь найти хоть какой-то причал, на котором можно остановиться, замереть, жить – и не нахожу. Напрасно я плыву по реке времен, снова и снова опускаюсь в бесконечно длинный туннель временного потока, я пытаюсь найти хоть один день, хоть один час, хоть одно воспоминание, за которое можно уцепиться, остаться там, в каком-то дне, хотя бы в каком-то часе, где ничего не происходит, где никого не убивают, где не думаешь о том, что завтра война, или вчера была война, или сегодня…

Элис едет по вечернему городу – дрын-дрын – развозит по домам хорошие сны. И не очень.