– Так и есть? Полонез… танцующий сам себя?
– Даже не танцующий… просто… существующей сам по себе.
– Я знаете, что заметил…
– А что такое?
– А вот посмотрите… чем дальше в будущее… тем больше вижу вот таких танцев, которые сами по себе… без людей…
– М-м-м… размножаются?
– Да нет, тут, мне кажется, другое…
– Что… другое?
– Ну… такое впечатление, что больше некому танцевать танцы…
Стараюсь подхватить, что в будущем у людей могут быть другие заботы, уже не до танцев им будет…
Хочу ответить так.
Не отвечаю.
Что-то подсказывает мне, что не все так просто…
Не все…
– А вот это что может быть?
– Г-где?
– Да вот же!
Хочу ответить – вальс, не отвечаю, хочу сказать – чардаш, тоже не отвечаю, потому что это не то и не другое, вернее, и то, и другое вместе взятое.
И снова танец сам по себе.
Без людей.
Хлопаю себя по лбу.
Понимаю – осененный.
– Это же… это же… слушайте, они размножаются!
– К-кто?
– Танцы, кто… был чардаш, был вальс… встретились, станцевали друг с другом… и вот вам…
– Думаете, – он смотрит на меня, он сомневается, – нет, кажется, тут другое что-то… другое…
– А знаете… я понял.
Смотрю на него, уже не сомневаюсь – он знает.
Знает…
– Просто… некому танцевать танцы, мы это уже поняли, да?
– Ну… и?
– Ну и вот… танцы сами друг друга танцуют… по очереди… сегодня чардаш станцует вальс, завтра вальс станцует чардаш…
Оторопело смотрю на него, в жизни не думал, что все так просто.
– Понять бы еще… – он смотрит в темноту подступающей ночи, – почему их никто не танцует…
– …ает…
– А?
– Да давай же скорее, умирает он!
– К-кто?
– Да танго же, танго!
– К-какое манго?
– Да не манго, а танго же!
– И…
– …умирает.
Вываливаюсь из спальни, смотрю на нечто, в чем с трудом узнаю танго, отчаянно думаю, чем мы можем ему помочь. Вспоминаю, когда я последний раз занимался музыкой, сам себе отвечаю – никогда, и что-то подсказывает мне, что есть только один шанс…
…только один…
– Мы должны танцевать, – говорит он.
Меня передергивает.
– Ты из ума выжил, или как? Сказанул тоже…
– Ну а что предлагаешь? Смотреть, как оно умирает? Так, да?
Протягиваю руки. Осторожно. Бережно. Касаюсь умирающего танго.
Обнимаю что-то бесплотное, невесомое.
Отчаянно пытаюсь припомнить движения танца – танго само подсказывает мне, так, так, так, так…
Крепче… крепче…
Танго оживает, вспыхивает, расправляет крылья.
Кланяется.
Благодарит.
Спрашиваю.
То, что хотел спросить с самого начала:
– А… а почему вы друг друга танцуете? Там… впереди? – неумело показываю в будущее, – больше вас не танцует никто, или… или…
Не договариваю, что – или.
Не договариваю…
Василиск, которого нет
– Вздор.
Я уже знал, что они это скажут —
– Вздор.
Вот так, ни больше, ни меньше.
– Вздор.
И вскинут ружья.
Жуткое такое чувство, поганенькое такое, это не я, это не я, это не со мной…
С трудом выжимаю из себя слова:
– Я… могу доказать…
– Уж не собираетесь ли вы продемонстрировать нам живого Василиска? – офицер смотрит на меня с презрением.
Мотаю головой:
– Не собираюсь.
– Так что же вы…
– …я могу показать вам доказательства… что он здесь был.
– Здесь? – в голосе офицера первый раз проскальзывают тревожные нотки, – в городе?
– К счастью, не в городе… только на окраине… драконы не дали ему пройти…
– Позвольте, как они могли не дать пройти, если они бесследно пропали?
– Не пропали… они… впрочем, пойдемте, и вы сами все увидите…
Веду их по улицам Лондинуума, дальше, дальше, замираю на набережной.
– Вот… смотрите…
Офицеры оторопело смотрят на каменное изваяние, не понимают, что я, собственно, показываю.
– Это… что вы…
– …то, что осталось от вашего дракона… уж не знаю, какого по счету… по имени…
– Но… но это же…
Договариваю:
– Камень.
– Но…
– …здесь был василиск… здесь… у городских ворот…
– У этих ворот?
– Не только у этих… готов поклясться, он был у всех врат… у всех восьми врат города…
– Откуда вы знаете? Вы видели?
В меня снова целятся.
– Не видел. Но знаю.
– Но… поче…
– …они все окаменели… понимаете… все! Я проверял… Я обходил посты… они все… все…
– Чудовищно… – выдыхает офицер, опускает оружие, – вы думаете… он… вернется?
– Васи…
– …чш-ш, не говорите этого страшного слова…
…драконы…
…вспоминаю крылатых ящеров, которые охраняли город, сидели у врат, закованные в стальные ошейники…
…я учил их обороняться щитом…
…я учил их отдавать честь…
– …Вер ар ю фром? – спрашивал я.
Они отвечали.
Неумело пытался повторить непривычное для нашего слуха название.
– А там как? – спрашиваю я.
Они рассказывают.
Я знаю, что драконы воют по ночам.
Я знаю…
…прислушиваюсь к шорохам ночи за окнами, к шелесту дождя.
Он не придет.
Не прилетит.
Не…
…еще много-много всяких не.
Василиска не будет.
Просто.
Не будет.
Я говорю себе так – я сам не верю в то, что говорю, почему чашка дрожит в моей руке, почему я поворачиваю кресло спиной к стене, почему смотрю в полумрак коридора, почему разглядываю каждую тень на стене, вздрагиваю от шороха занавесок, от стука в дверь…
…показалось.
Нет.
Не показалось.
Стучат.
Смотрю на офицера, думаю, что лучше ответить, к вашим услугам, или имею честь…
– Разрешите осмотреть ваш подвал.
Вот так. Ни здрассьте, ни про погоду, ни про что.
Понимаю, что не могу сказать – не разрешаю. Открываю узехонькую дверь, веду гостя в темноту, бормочу что-то, счас, счас свет найду, этот выключатель еще поискать надо…
– Глина, – офицер щелкает фонариком.
– Глина, – киваю я.
– Вы что… скульптурой увлекаетесь?
Киваю.
Есть такое.
– Так я и думал…
– Почему… думали?
– А вы на ногти на свои посмотрите.
Меня передергивает, заливаюсь краской, чер-рр – рт, надо же было так…
Я так понимаю, драконы…
…не договаривает.
Смотрю в почтовый ящик.
Почему-то надеюсь получить от них весточку.
Хотя знаю – не получу…
– ….слышали, Василиск-то опять сегодня…
– А? – оторопело смотрю на булочника.
– Да василиск, говорю, ночью сегодня объявился…
– Видели?
– Да кто ж его видел, он же в камень обращает! Сегодня на площади офицера нашли окаменевшего… Жуть такая, глаза навыкате, что-то страшное углядел…
Меня передергивает. Еле-еле начинаю приходить в себя, ну еще бы, полночи не спал, потом кое-как продрал глаза в три часа пополудни, разбуженный колоколом на башне…
– Ужас какой… – еле выжимаю из себя, набираю корзину кренделей к чаю.
– Этот-то, говорят, офицера резать собрался…
– Кто этот?
– Да этот этот… следователь там какой-то… Картман, кажется…
Киваю.
– Вот, говорят, разрезал, а там внутри нет ничего, ни сердца, ни легких… вот он и думает теперь…
Молчу. Думаю, что скоро окаменевших фигур станет больше…
Не наша память
Хочу увидеть, как я родился.
Не успеваю.
Хочу хотя бы увидеть, как встретились мои родители – на этот раз смотрю пристальнее, внимательнее – все равно не успеваю, еле-еле вижу краешком глаза, как мой отец бросает в лужу палки…
Ты не так смотришь… не так…
Гедда лучше знает, как смотреть, Гедда умная, Гедда показывает мне – не понимаю, снова не понимаю, и еще раз не понимаю, и уже когда отчаиваюсь что-нибудь понять – до меня доходит, как надо смотреть, чтобы увидеть во всех направлениях.
