Я мечтала заниматься плаванием, но мама отдала меня в фигурное катание. Не могу сказать, что я это не люблю, со временем ко всему привыкаешь. Просто сам факт. Потом я хотела поехать на олимпиаду, но мы с матерью поехали в Турцию на собрание акционеров общества Данпром. Именно там она и подцепила Владимира. Уже в четырнадцать я стала понимать, что мое мнение не будет учитываться нигде. Никогда. Оно просто никого не интересует. И судя по последнему разговору с Петей, он собирается успешно продолжить эту традицию.

В больнице, куда мы подъехали пятнадцать минут спустя, он был по виду весьма здоров. Только разглагольствовал, как ему хочется поскорее найти Германа и сломать нос в ответ. А лучше вообще оторвать голову.

А пока все ему поддакивали – ну еще бы… Сын главы учредителей клиники – я осматривала навороченную палату. Цветы и шары, которыми она была завалена не делали ее уютнее. Здесь было как в могиле. Идеально и безлико. Неестественные улыбки на лицах. Непротивно ли им с самих себя? Быть настолько лицемерными.

Где внутренний «стоп», позволяющий человеку спросить самого себя, а не хватит ли жрать чужое говно. Именно так я вижу эту ситуацию. Деньги… Конечно, все ради них, и я начинаю понимать, что это никогда не изменится, что и я привыкну к роскоши настолько, что буду точно так же себя вести. Со временем превращусь в собственную мать и, если потребуется, буду продавать свою дочь. А Герман… Он останется настоящим. Он будет всегда идти впереди, потому что его лицемерие людей никогда не волновало. Он сам по себе.

Жгучая зависть к его образу вызвала желание расплакаться. Именно поэтому я улыбнулась шире.

– Мама, – привлекаю внимание и вижу, с каким укором на меня она смотрит. Ну правильно. Перебила историю Пети. Он этого не любит. – Где здесь туалет?

– По коридору и направо, – подсказывает медсетра и делает ко мне шаг. – Пойдемте, я покажу.

– Только сумку оставь, – кивает мама и поворачивается к Пете. Тот на меня почти не смотрит. И как они хотят, чтобы мы жили вместе? Мне надеть мешок на голову? Или применить к нему волшебство, чтобы забыл, что не ему отдана была честь лишения девственности. Насильно или нет, никого не волнует.

Оставляю сумку, но только потому что несколько минут назад вытащила кошелек. Можно и без вещей. Не проблема. Главное деньги при мне.

Медсестра уже убежала, а я, сделав все маленькие и большие дела, умывшись, выглянула за дверь.

Палата принца была за углом и меня видно быть не может. Выхожу и почти сразу выбираюсь на лестницу.

Если маме хочется подставить пизду, чтобы быть богатой. Пусть подставляет свою. Мне это неинтересно, я не собираюсь улыбаться и действовать, как марионетка.

Еще немного и парковка. Еще немного и улицы. Автобус и свобода. Ее приближение приносит в душу ощущение эйфории, тело наполняется негой, и я даже начинаю бежать от переизбытка чувств.

Бегу, бегу, не замечая прохожих, все дальше и дальше от боли, отчаянья, от лицемерия.

Теперь я сама себе хозяйка. Нет ничего лучше, чем чувствовать, что можешь… Можешь… Даже можешь купить себе мороженное.

Мама никогда не разрешала, потому что это портит зубы и фигуру, но сейчас я могу купить любое. Представляете, любое…

Самое большое.

И наслаждаться, пока жду своего автобуса. Оно такое сливочное и легкое, словно кто-то достал мне с неба облако и дал попробовать.

И не знаю, что делает его вкуснее, надежда на новую жизнь, друзей, любовь или снятие груза вины? Ведь я успела забежать в отделение и забрать заявление на Германа.

Рядом люди.

Их так много, но меня они мало волнуют. Даже те мужчины, которые зачем-то сели по обе стороны от меня.

Я просто жду, когда начнется посадка, и облизываю мороженное, утопая в его вкусе. Наверное, оно еще такое сладкое, потому что первое мороженное за много-много лет. А может быть потому что я делаю что-то впервые для себя, а не для матери. И думаю с иронией… Ведь я так обязана ей за свое рождение. А ведь она могла сделать аборт, а родила меня. Мучилась. Бедная.

Про то, что она делала кесарево, она предпочитает не упоминать. Это не комильфо.

Доедаю последний кусочек мороженного, облизываю пару пальцев и хочу полезть за салфеткой, но понимаю, что у меня с собой ничего кроме кошелька нет. Но вдруг платок мне протягивают. Сбоку.

Я автоматически беру, кивая и благодаря, вытираю рот и хочу вернуть его, но замираю, когда вижу эмблему на куртке мужчины.

Сердце начинает стучать сильнее, по спине ползет страх, и я медленно, словно в рапиде поворачиваюсь в другую сторону.

И здесь точно такая же куртка с эмблемой тигра.

Это знак одного из подотчетных охранных агентств моего отчима. Думать, что они пришли сюда просто посидеть, глупо. Глотаю непрошенные слезы и медленно встаю.

За мной тут же поднимаются эти двое. И я словно падаю вниз, так быстро и стремительно, что дыхание от обиды перехватывает. Все мечты, надежды, фантазии разбиваются вдребезги об жесткую поверхность реальности.

– Пойдемте, госпожа Демидова, вас ждут родители.

Глава 9.

*** Герман ***

Дождь на улице не прекращается уже вторые сутки, заполняя тротуары и дороги водными потоками. Сквозь них пытаются прорваться тачки и тёмные массы людей, спрятанных под зонтами.

Впрочем, меня погода устраивает – она вполне импонирует тому холоду, который окутал сердце и ежедневно проникает в сны.

Юная, обнажённая, такая прекрасная, окрашенная следами укусов и поцелуев. Залитое слезами лицо и пересохшие от криков губы, умоляющие о пощаде – такой была Сонечка в ту ночь.

Я знал, что творил зло, но не мог остановиться. Должен был, но не мог.

– Герман! Пожалуйста, не надо! Ты не в себе. Опомнись! Это же я, Соня! Твоя сестра!

– Конечно, это ты. Наконец-то это ты, – шептал я, стирая слёзы с заплаканных покрасневших щек.

Я резко открываю глаза и сажусь на пропахшей кровати, озираясь по сторонам. Я вновь проснулся от крика. Пытаюсь сообразить: кричал сам или же Соня из моего сна?

Я не знал ответа на этот вопрос, но точно знаю, что в полной мере заслужил всё то, что со мной происходит: и ночные кошмары, и одиночество, и боль в сердце. И преследование полиции. Я должен сдаться с поличным, прийти и понесли наказание, но слишком труслив для этого. Я никогда не мог сидеть в клетке. Я готов даже к линчеванию, но не к тюрьме.

Какое-то наказание я все-таки должен буду понести.

За то, что предал. За то, что не рассказал о своей одержимости, которая преследовала меня с той первой встречи.

Знать бы, что она готова к той силе эмоций, что я хочу на нее вылить, заковать в цепи похоти и страсти. Никуда не отпускать… Знать бы, что хоть немного ей дорог не как брат, тогда бы и ошибок можно было избежать.

– Герман, мне подходит эта юбка? А белье какое под него одевать? Ты же знаешь, маме нет до меня дела. Помоги? – она стояла в дверях своей девичьей комнаты, и я понимал, что если поведусь, то окончательно потеряю разум. Утону. Умру. В ней.

Так и случилось. Я смотрел, как она готовится на свидание с другим, а вечером драл другую. Кричал любимое имя и выл, изливаясь в резинку.

Я потёр лицо руками, нащупал сигарету, чиркнул и тут же затянулся, падая на подушки и наблюдая, как надо мной клубится дым.

И в нем она. Такая невинная, такая наивная. Хихикала, когда просила застегнуть ей платье, хихикала, когда случайно задевала твердый как сталь член. Скорее всего даже не понимала, почему я резко выдыхаю. Как от боли.

– Тебе больно, Герман? Я могу помочь?

Можешь. Своими руками, ртом, узкой, как перчатка дыркой.

Я должен был уже тогда взять ее за волосы, нагнуть и показать то, что так ее веселило. Чтобы перестала смеяться и начала сосать. Но собственная тупость и страх перед отцом, а главное безденежьем, которым он грозился, сделали своё дело. Я потерял её.

Еще пара затяжек и легкие заполняются дымом.

Убить себя я не могу – слишком легко, а эта зараза вполне в силах сократить жизнь на пару-тройку десятилетий. Последняя затяжка, бросаю недокуренную сигарету в уже полную пепельницу и пошёл к стулу, где висит грязная, поношенная одежда. Уже и не помню, когда последний раз ее стирал. Да и помыться не помешает.