Вадим слушал его и думал об одном: "Только бы не застонать. Откуда этот стыд?". Попытавшись ответить, он с трудом услышал свой голос. Говорить тоже было больно. Говорил он ртом, а больно было всему телу. Это было непривычно. На войне если разворотило руку и кровью всё вроде бы залито, но там не так. Там болит только рука, да и то лишь до тех пор, пока не обезболят перед операцией. Вадим проходил это, знает. Сейчас не было ни рваных ран, ни крови, ни увечий, а боль была во всём теле. Такого он не проходил. Голос его был еле слышен:

  - Нормально. Почти как на войне.

  - А ты был на войне? - все, кто сидел на корточках, и кто стоял вокруг - все смотрели на него. Даже шум голосов вокруг утих. Всё внимание было на него.

  - Помогите мне сесть, - вместо голоса он услышал свой шёпот. Сидевшие перед ним взялись за него, опустив ноги на пол, а туловище приподняли вверх, уперев спиной в стену. Движения их были неумелыми, неуклюжими, как и полагается при их положении в гражданской жизни. От первых прикосновений Вадиму казалось, что он здохнётся в диком вопле. Боль с новой силой разбушевалась по всему телу. Но он только тихо простонал, усаживаясь на скамье. Сквозь боль проступала мысль: "Непривычно. Странно. Ни капли крови. Всё целое. Но вместо тела сплошная боль. Скажу парням - не поверят". Рядом с ним сразу присели несколько человек на свободное место. Вадим видел, что все стоявшие вокруг смотрят на него. В воздухе не слышно было гула отдельных разговоров. Для всех них он теперь был вместо памятника, только не в центре площади, а здесь, на этой лавке неизвестно где. Ничего он им говорить не собирался, но заговорил, превозмогая боль и морщась:

  - На войне я был, но вот здесь оказаться никак не собирался. Где я и сколько времени нахожусь здесь? - это был не голос, а тихий шёпот. Паренёк в белой рубашке сидел рядом:

  - Мы находимся в камере полицейской. Задержаны за проведение митинга на площади. Сейчас десять часов вечера. Утром составят протоколы, штрафы оформят и отпустят. Я тоже хочу так, как ты, - добавил он.

  - Чего? - прошептал Вадим. - Так же стонать? - он попытался усмехнуться и поплатился за это новым приступом боли.

  - Нет, я хочу один против троих чёрных! Не только я. Мы все должны этому научиться. Мы не будем подставлять спину, тогда нас не возьмут, - парень ещё что-то говорил, но боль снова захлестнула все чувства Вадима, лишив способности слушать. Он сидел в забытьи. В ухо бубнил голос, а он вдруг вспомнил своё последнее ранение.

  Полевой госпиталь. Соседняя койка. Он вспомнил. Может, это тело взмолилось о помощи, заставило его сжалиться и унять нестерпимую боль, изгнать её прочь. Он вспомнил. Рядом с ним лежал боец с соседней заставы из нового призыва. Они никого с той заставы не знали. Звали его Шукри, и он больше походил на изурхеда, чем на бойца. В первые дни Вадим по привычке бросал в его сторону напряжённые взгляды. Видимо, Шукри заметил их и рассказал о себе. Он, действительно, был изурхед, выросший на нашей территории. Даже язык забыл своего народа. Вадим ни разу не видел улыбки на его лице. Шукри был старше его раза в два, не похож на призывника. Смуглолицый, черноволосый, жилистый, с худощавым лицом, он выглядел изношенным жизнью стариком. Но молодые уступали ему в выносливости. Изурхеды убили его жену. Так он оказался на войне и не собирался её оставлять.

  После операции Вадима мучили жуткие боли, рана плохо заживала, и он стонал по ночам. Однажды вечером Шукри подсел к нему на кровать:

  - Твои стоны не дают никому спать. Я тебя сейчас вылечу от боли, не от болезни. Ещё бабушка моя научила. Дай мне твою ногу, - пальцами он начал ощупывать стопу, а потом надавил в одном месте и замер на несколько минут. Вадим равнодушно наблюдал, ещё не зная, что больше не будет никому мешать своими стонами. Боли утихли и больше не появлялись. Вадим не придал этому никакого значения и забыл по привычке забывать о прошлых болячках. А теперь вот вспомнил.

  Он открыл глаза и на полуслове перебил паренька:

  - Тебя как звать? - Видимо, тому показался лестным вопрос. Оглянувшись на всех, он ответил. - Саша. Все зовут меня Алексом.

  - Значит, Саша. Слушай, сделай доброе дело. Видишь мою ногу, - показал он на свою правую ногу, тот кивнул.

  - Закинь мне её сюда, на колено, чтоб я мог до пятки дотянуться, только потихоньку, - боль мешала говорить. Говорил он медленно, чуть слышно. Саша встал перед ним на колени и приподнял правую ногу. Согнув её в колене, он положил её на левую ногу. Вадим выдохнул. На прикушенной губе выступила кровь. Лоб покрыли капельки пота:

  - Ну вот, Саша, у тебя уже получается лучше, чем у меня. ... А теперь ... сними обувь с ноги, и будешь совсем молодец, - прошептал он ещё тише. Немного посидев, Вадим дотянулся правой рукой до правой ноги и ухватился за пятку. Он думал, что у него не получится. Рука подчинялась боли, а не его желаниям. Не с первого раза, но у него получилось. Левая рука висела бесчувственной плетью. Он отлежал её на лавке и в ней не было даже боли. Пальцы нащупывали точку на стопе. Не такая уж она и большая, чтобы не вспомнить куда Шукри нажимал. Где-то тут, под пальцами. Он надавил большим пальцем и замер. Голосов вокруг почти не было слышно.

  Когда Вадим открыл глаза, то не сразу обратил внимание на то, что это не причинило ему никакой боли. Он сидел в нормальной позе, обе ноги обуты, руки на коленях. Вадим попытался пошевелить пальцами и те охотно и с лёгкостью подчинились: "Никогда не думал, что придётся испытывать удовольствие от того, что пошевелил пальцами. Это здорово, когда шевелишь, и ничего не болит. Ну, Шукри, поставлю ему самый большой кувшин вина. Спас, иначе не скажешь".

  Вадим медленно поднял руки и похлопал по коленям, по груди. Чуть побаливали мышцы, как после марш-броска. Кости, суставы были целы. Сидевший рядом Саша - Алекс нарушил молчание:

  - Чёрные умеют работать. После их дубинок ни крови, ни травм. Только делать ничего не можешь, тело не слушается.

  - Да, я уже понял, - откликнулся Вадим неожиданно для себя громким голосом и сбавил тон, - их работа не убивать, а запугать. За что они вас пугают? - вокруг себя он видел одни молодые лица. Своих ровесников он не замечал среди людей, столпившихся вокруг него в тесноте. Было не только тесно, но и невероятно душно, тяжело было дышать, как он теперь это понимал, начиная приходить в себя. Стоял полумрак. Свет попадал только снаружи, из коридора, судя по низкому потолку, квадратным светлым пятном маячившим сверху. Видимо, в коридоре включили освещение. Потолок посветлел и можно было лучше разглядеть лица окружающих. Рядом по-прежнему сидел Саша, а слева на лавке он увидел молоденькую девчушку. Уже не ребёнок, но ещё и не налившаяся красотой девушка. Он тут же вспомнил голоса и снова спросил: