– «Они» – это кто?
– Сразу не сформулируешь. Но по моему разумению – все зло, которое здесь копилось годами… Даже, десятилетиями.
– А «когда» – это насчет чего?
– Боюсь, что не «когда», а «уже».
И взяв в руки ружье, он любовно провел по его стволам ладонью.
* * *
Не выпуская руки своей спутницы, Зарубин провел её по тропинке сквозь густую поросль неразличимых в темноте кустов, толкнул ногой калитку в ограде, отделявшей просторный двор от огорода, пошел было через двор к дому. Свет от единственного освещенного окна отчетливо высветил их почти не видные до сих пор в темноте фигуры. Надежда, которая до этого покорно шла рядом, неожиданно остановилась.
– В дом не пойду, – прошептала она. – Даже не мечтай. Это во мне злость и хмель… Наговорила там, самой противно.
– На кого злость? – тоже остановился Зарубин.
– На всех. Мой под видом пьянки целое совещание срочно собрал. Первым делом как Василия устранить…
– Именно «устранить»?
– Именно. А потом про тебя…
– Я-то с какого боку? – делано удивился Зарубин.
– Непонятный ты для них человек. До сих пор непонятный. После того, что с вами случилось, ни к кому за помощью не пошел. Даже в милицию не обратился. Попа зачем-то пригласил.
– Какая церковь без батюшки?
– Кто его знает, батюшка он или еще кто?
– Пуганая ворона куста боится.
– Да нет, Рома, их так просто не напугаешь. Думаю, кто-то сигнал им дал. Мой предлагает из города «крутых» на разборку звать, а батя ни в какую. Не таких, говорит, ломали, сами управимся.
– С кем?
– Они, похоже, сами еще не знают. А тут Шевчук прибежал, докладывает: – Васька к Роману пошел. Они, как услыхали, вовсе сдурели. Представляешь? Муж и отец родной к любовнику посылают. Ну, думаю… – А что, говорю, и пойду. Коньяку стакан хватанула и ручкой помахала: – До утра не ждите.
– Какие мы любовники? Доиграешься ты, Надежда.
– Так это они так считают. Что до меня – я хоть сейчас, сам знаешь. Ты ведь не против?
Она вдруг приникла к нему всем телом, обхватила руками.
У одного из темных окон, выходящих во двор, стояла Маша. Ей хорошо были видны две обнявшиеся фигуры. Она всхлипнула и закрыла лицо руками.
* * *
Через огороды Василий вышел к реке, серебрившейся от выбравшейся из-за сопок луны. Остановился посреди луговины.
Было тихо и чисто вокруг. Чуть слышно плескалась о пологий галечный берег вода, пахло сырой травой и дымом костра, далеко-далеко тарахтела моторка, ныли комары. И вдруг впервые за все последние после освобождения дни Василий почувствовал себя по-настоящему свободным. Можно было лечь на траву, раскинуть руки и лежать неподвижно до самого утра, глядя в небо и ни о чем не думая. Он глубоко вдохнул холодеющий ночной воздух, неторопливо намотал на руку широкий ремень с тяжелой солдатской пряжкой и быстрыми решительными шагами пошел в поселок.
Плохо освещенная редкими фонарями, длинная, с деревянными тротуарами улица, начинаясь у маленькой площади с памятником Ленина, уходила в темноту. В этот час на ней не было ни души.
Василий неторопливо шел по деревянному тротуару. Гулкие шаги еще больше подчеркивали его одиночество и настороженную окрестную тишину.
Он заранее наметил несколько мест, где его могли поджидать. Если, конечно, Надежда всерьез раскололась.
«Зачем ей, спрашивается, придумывать? А зачем предупреждать? Мечется бабенка – всегда шальная была. Никто ни в чем никогда не отказывал».
Первое место, которое он наметил – высокое, покосившееся крыльцо почты.
«Трое-четверо за ним запросто, если пригнутся. Остальные могут с той стороны подбежать. Вроде шевельнулся кто-то… Ну, Надька, проверим сейчас – окончательно ты или нет? Меньше пяти они вряд ли рискнут. Выйти на середку – окружат. Преимуществ им лучше не давать».
Он уже подходил к крыльцу. Ухватился за перила и махом легко перекинул тело сразу на верхнюю ступеньку. Метнулся к противоположной стороне, заглянул вниз. Никого! Спустился с крыльца, пошел дальше.
«Тогда у магазина. Там за воротами целая рота укроется. Ворота не заперты. Значит, там!»
Поравнялся с воротами и резким ударом ноги распахнул одну их половину, почти одновременно что было сил толкнул рукой вторую. Ворота с грохотом распахнулись до упора, но за ними никого не было.
«Так… Прикупила Надеха. На испуг брали. Чтобы задумался. Спешат. А если спешат, значит, боятся. Боятся, значит, есть чего. Есть – отыщу. Из-под земли вырою».
Почти не опасаясь, пошел дальше. До дома уже недалеко. С одной стороны – глухие заборы, с другой – болотистая поскотина, за которой снова заборы. А там и дом.
На поскотине они и поджидали. Сразу всей толпой кинулись, окружая полукругом.
«Пятеро! Уважают! Ага, еще один! Крепко уважают. Ну что, посмотрим, мужички, что вы умеете!»
Он спокойно стоял на месте, повернувшись спиной к забору и внимательно оценивал расстояние до каждого нападавшего. Было заметно, что они заранее распределили роли.
«Распределились, козлы. Тем лучшей. Я им сейчас разом козыря перепутаю. А самостоятельно соображать кодла никогда не умела. Начнут суетиться, что и требуется. Ну, кто первый?»
Первый, как, очевидно, и было между ними сговорено, метнулся в ноги.
«На дурака!» – успел подумать Василий и, чуть откачнувшись, сильным и резким ударом носка тяжелого ботинка поймал скулу кинувшегося.
«Этот надолго успокоился». – И коротким ударом обмотанной ремнем правой руки достал слишком близко сунувшегося долговязого неловкого парня. Тот, хрюкнув, согнулся пополам и присел на корточки. Можно было бы тоже ногой добавить, чтобы больше не возникал, но заходивший легким крадущимся шагом слева, явно требовал усиленного внимания. В руке у него что-то блеснуло.
Еще можно было убежать: нападавшие, заходя с двух сторон, открыли центр. Там только этот на карачках сидел, блевать собрался. Перепрыгнуть его – и на поскотину, ловите хоть до утра.
«Не получится, мужики», – продолжал он свой внутренний монолог. «Если я с первого разу слабину дам, вы потом в наглянку попрете. Я здесь для того, чтобы вы меня боялись, а не я вас. Так и запишем. Придется теперь дорогого старлея Бровина вспомнить. Приемчики для дураков, какие они и есть. Кроме того, слева. Тот посерьезней. Вроде на Степку Добрецова смахивает. Поглядим. Не забывай о нем, Васька, не забывай!»
Он прыгнул к тем двоим, что заходили справа, увернулся от прямого удара в лицо, перехватил занесенную руку с цепью, легко заломил её и, приподняв обвисшее тело, отшвырнул его под ноги тому, который был слева. В это время тот, от удара которого он отклонился, достал – левую скулу обожгло.
«Тоже, гад, не пустыми ручками размахивает. Уважают! Ну, сейчас я тебя приложу…»
Он согнулся, сделав вид, что удар серьезней, чем на самом деле, и когда нападавший раскрылся в развороте для нового удара, в прыжке точно попал каблуком в колено.
«Теперь пора о том, что слева думать. Где он? Ага, уже сзади. Если бы я не прыгнул, он бы меня уже подколол. Руку уже заносил. Теперь мы с тобой «тет-а-тет», как говорил старлей. Куда, пидор, пятишься? Мне тебя чуть поближе надо».
И вот тут он дал маху. Шестой, который в сторонке, в тени где-то держался, труса из себя разыгрывал, непонятно, как рядом оказался. Удар железным прутом пришелся бы по голове, не дернись он в последние полсекунды, Бог знает как угадав почти неслышное движение позади себя. Но плечу досталось так, что левая сразу онемела – не поднять, а в глазах от боли на раз-два-три – круги поплыли.
«Водочка, Вася, водочка…» – сказал он себе, в падении едва увернувшись от повторного удара.
В это время тот, что был слева, замахнулся ногой в лицо. Блок одной рукой – «несерьезно, но придется еще покататься по травке. А теперь – вот так…».
Подсечка получилась коронная.
«Молодец, старлей, не жалел времени, ни своего, ни моего. Вслепую учились, на звук. Теперь ты покатайся, а мне пора».