Опоздавшие влезали в это самое окно, шли через всю комнату к двери, через неё в коридор, и дальше – разбегались по своим каморкам.

Ситуация усугублялась тем, что койка Олега располагалась как раз под этим самым окном (единственным в комнате).

И все гости с подоконника обязательно наступали на его кровать, заботливо прикрытую покрывалом и газетой.

В общем, в конце концов, Олег от этих ночных налётов не просто устал – они его, мягко говоря, достали. А внутренний голос его перешёл на исключительно русский матерный язык.

И решил Олег из этой комнаты съехать.

Случилось это в середине первого курса, аккурат перед новым годом, когда человекопоток через кровать Олега необычайно усилился.

Однако, одно дело – решить, а другое – дело исполнить своё решение. Было это непросто. Не знаю, как у вас, а в нашем общежитии шестого факультета существовала негласная традиция: на первом этаже должны жить исключительно первокурсники.

Но Олег находился в состоянии, прямо скажем, взвинченном и чувствовал, что грядущую сессию обязательно завалит, если эту жилищную проблему не урегулирует.

Набравшись храбрости, он отправился к комендантше – невысокой и шарообразной женщине неопределённого возраста с испитым лицом отъявленной алкоголички.

Заходит и с порога говорит:

– Переехать бы мне. А то я чего-то заколебался на такой проходной находиться. Помогите, чем можете.

Комендантша испытующе посмотрела на Олега заплывшими поросячьими глазками.

Олег взгляд этот выдержал.

Комендантша насупилась, велела дверь ему прикрыть и, прокашлявшись, деловито изрекла:

– Значит, такса такая: коньяк три звезды – будешь ты, товарищ, жить на первом этаже. Только в другом крыле (удалённом от оживлённого «пятачка»). Ну а если пять звёздочек – этажность, соответственно, поднимается. Усёк?

– Ещё как усёк! – обрадовался Олег; тут же сбегал в магазин и вручил комендантше целых две бутылки пятизвёздочного коньяка.

– А ты понятливый, – заулыбалась комендантша. – Ну что же… выбирай этаж!

Вот такой вот широкий комендантский жест себе позволила.

И Олег не преминул воспользоваться.

Грузинчик

Случилось это во время моей учёбы в ТУ-89 – с первого захода мне в институт поступить не удалось, и, осваивая математику с физикой по вечерам, днём я притворялся, что учусь на фрезеровщика.

Таких, как я, «непоступантов» из МАИ, в этом подмосковном училище нас было человек 30. Все мы надеялись получить красный диплом, все очень сдружились на картошке и поначалу ездили из Болшева в Москву большой компанией, благо электрички ходили туда-сюда каждые 20 минут.

И вот стоим мы как-то на Болшевском перроне, ждём электричку, хохочем над очередным анекдотом, и вдруг ко мне откуда-то сбоку подходит дама лет под 40 романтично-потасканного вида.

Подходит и говорит:

– Грузинчик, пойдём палочку кинем?

Я сперва не понял, с кем дама разговаривает.

Во-первых, какой из меня грузинчик? Я же рыжий, голубоглазый. Ну, разве что нос немного искривлён в процессе детских драк.

Хотя, конечно, существует такая легенда, что настоящие грузины, в смысле грузинская аристократия, такими и были – рыжими и голубоглазыми.

Впрочем, такая же легенда существует и про настоящих персов, и про настоящих евреев, а также гуннов, арийцев и негров.

Так что, с некоторой натяжкой за грузинчика меня можно было принять.

Но оставалось во-вторых: пресловутая «палочка».

Мне было 17 лет, я был довольно наивен, а в вопросах секса совершенно непросвещён. И как-то так случилось, что в этом нежном возрасте подобного выражения про палочку просто не слыхал.

А дамочка улыбается и куда-то за угол показывает, в кусты.

А ребята смотрят на меня и ржут.

А я стою и не понимаю, почему они ржут.

Уж и тётка, пожав плечами, ушла. И электричка приехала. И мы в электричку завалились.

А они всё ржут.

С тех пор ко мне эта кличка и прицепилась: «грузинчик». И держалась до самого лета, пока я в МАИ не поступил.

Груша

Фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина или, коротко говоря, Грушинский фестиваль, в просторечье Груша – предел мечтаний начинающего барда.

Хотя и с мечтаниями и с сокращениями не всё так просто.

Валерий Грушин, студент из Куйбышева, героически утонул, спасая ребёнка. Памяти Валерия его друзья, туристы и гитаристы, стали ежегодно проводить туристический слёт, постепенно разраставшийся в размерах и, наконец, превратившийся в коммерческое предприятие, недавно лопнувшее пополам, что внесло известную дезориентацию в редеющие ряды поклонников авторской песни.

В общем, в любом случае, называть «Грушей» мероприятие памяти Валерия Грушина, мягко говоря, некорректно; да чего там! – просто кощунственно. Но тем не менее это сокращение плотно вошло в обиход и его никакой нагорной проповедью уже не выкорчуешь.

Я ездил на Грушу два раза, с огромным промежутком – в 1986-м году и в 2000-м. Оба раза вполне весело, но не вполне удачно.

В 86-м слёт разрешили – кажется, после пятилетнего запрета – и наше альтернативное КСП МАИ-2 во главе с бессменным Президентом и вечным студентом Женей Меренковым погрузилось в плацкарты поезда «Москва-Куйбышев» и тронулось – на юго-восток, к фестивалю.

По пути между мной и Женькой произошёл несчастный случай, настороживший Женьку и, видимо, отвернувший его от меня на всю оставшуюся жизнь.

Мы оказались на верхних полках через стенку. И Женька, когда ему хотелось мне что-то сказать, не слезая, высовывал из-за стенки свою голову. И говорил.

Дорога была длинная – почти сутки. Петь песни всю дорогу – утомительно. И Женька своими вопросами, и своей вертлявой головой, то и дело появлявшейся из-за угла, стал явно злоупотреблять.

А меня стал мучить соблазн – вытянуть ногу и пихнуть легонько эту занудную президентскую голову.

Голова Женьки продолжала свои миграции.

Соблазн мой усиливался…

…усиливался…

…и, наконец, воплотился. Уж не знаю, чем я думал, но я-таки сделал это. Пихнул легонечко Женькину голову ногой.

Женька, естественно, обиделся. Вся радость его сразу улетучилась куда-то за угол. А обиженная голова сказала: «вообще-то за такие вещи морду бьют!»

Мне стало очень стыдно. Ну и страшновато немного. Я уже давно не дрался.

Я стал глупо извиняться – мол, чёрт дёрнул, не знаю, что на меня нашло, но всё-таки согласись, Жень, соблазнительно же вот так вот – когда голова из-за угла – пихнуть легонько…

Женька (26 лет) внимать моим оправданиям не стал. Голова его исчезла за перегородкой и больше до самого Куйбышева не появлялась. Мне даже стало её не хватать.

Дальше мы, кажется, пересели на электричку. Потом топали ещё километра три. Потом ставили палатки. Ели-пили.

Потом я пошёл соревноваться со своими песнями и пролетел на первом же туре.

И, загрустив, пошёл бродить по лагерю. И окрестностям.

Грусти моей поприбавилось, когда на лесной тропинке я вляпался в говно.

Пришлось потом долго отмывать кроссовку в местной канавообразной речушке.

И это впечатление, наряду с гадкими архаичными туалетами типа «уборная» (дырки в земле, никаких перегородок, и всё это обтянуто по бокам полиэтиленом, и перегородка между мужским и женским отделением – также полиэтиленовая и рваная) напрочь заслонило все остальные фестивальные впечатления.

Наша интеллигенция научилась читать умные книжки и петь умные песни. Но обустраивать места интимного пользования не научилась и до сих пор.

А, может, в самом деле, зря я рефлексирую? Может, подавляющему большинству соотечественников очень нравится коллективно справлять большую и малую нужду?

Вечернее-ночное сидение на горе я помню смутно. Помню, занимали заранее места на горе. Потом сцена в форме гитары внизу, на реке, осветилась электрическим светом, и часов на пять-шесть-семь затянулся концерт.