— Объясни мне, пожалуйста, — обратился тогда Медведев с вопросом к воронежскому парию, — что этот Ленин из себя представляет?

— Слышь, из-за границы едет. Стало быть, полагаю, что это наш, должно быть, революционер, по пятому году из России скрывавшийся, как преследуемый царизмом. Если тебя, Медведев, интересует тот, о ком спрашиваешь, завтра айда его встречать на Финляндский вокзал.

Пулеметчики прибыли на серую привокзальную площадь чуть ли не одними из первых. Потом шли демонстрации от заводов. Вокзал оцепили матросы, красногвардейцы, железнодорожники. Временное правительство хотя и командовало Петроградом, но препятствия народу чинить боялось. Со ста пятьюдесятью пулеметчиками Андрей стоял «в затылок» почетному караулу. Никогда он еще не видал такого напора человеческих сил: крики «ура!», музыка, над головами народа шапки летали…

Андрей ждал Ленина. Ждали Ленина и многие-многие тысячи людей. Ждали — вот-вот выйдет какой-то великан… И вдруг из боковой двери вокзала показался простенько, но чисто одетый человек… Человек! Его подхватили на руки, подняли на броневик. И на всю жизнь Андрей Медведев запомнил тот день. Досада только его брала — не слышал, что тогда сказал Ленин, мешал зашипевший броневик.

После встречи Владимира Ильича Андрея положили в госпиталь, обещали вынуть давно сидевшую у него в плече пулю.

Бездомного заречинского солдата оперировали и отпустили «по чистой». Так и не довелось ему услышать сигнал «Авроры».

В девять часов тридцать минут из корабельного орудия раздался выстрел по царскому дворцу и по всем «временным». Земля русская вздрогнула, и народ объявил свою Октябрьскую революцию. Эхо «Авроры» догнало Андрея Медведева, когда он вышел из вагона в Нижнем Новгороде.

На площади у московского вокзала он увидел наскоро сколоченную деревянную трибуну, построенную на месте, где в 1905 году стояли трехдюймовые орудия и из них стреляли в рабочих, превративших вокзал в баррикаду.

Вокруг трибуны развевались знамена сормовичей, канавинцев. Тут Андрей услыхал зачитанный ленинский декрет: «Вся власть Советам!..»

Пять лет Зинаида жила без мужа. В работе оставалась по-прежнему старательной. Справлялась с хозяйством, не уступая мужикам. Жить Зинаида Асафьевна умела. Лишней копейки зря не потратит. При встрече с мужчиной бровью не поведет. Она не только «сорочины» ходила в китаешном сарафане, но и по истечении пяти лет не помышляла менять наряда. Всегда на ней видели платок в роспуск. Молилась до полночи. Свекра давно волновала ее красота, но она своим холодом усыпляла его грешные помыслы. Он как-то решился обнять сноху, но она отстранила Ивана Федоровича и молча отошла, будто ничего не произошло. И все же про Зинаиду говорили: ходит она будто в Семенов к богатому вдовцу, живет он по-староверски и уговаривает Зинаиду перейти к нему в дом. Уверяли, что она не согласилась, а к нему приезжала только баню топить.

Однажды Андрей сделал над собой усилие, приблизился к ней.

— Дай хоть за руку подержать. Винюсь перед тобой, Зинаида, а нужно — перед всеми добрыми людьми повинюсь. Я пришел сказать, што тебя взял бы со всеми грехами… И поклялся б любить тебя. Не отказывай… Все равно без мужика не проживешь. Так возьми лучше того, кто тебя лелеять станет!

— Врешь! Проживу без мужика, а тебя не возьму… Уйди, Андрей… Я не слышу, што ты сулишь…

— А я вот выйду на волю, — осмелел Медведев, — и первому, кто попадется, скажу, што тебя засватал.

— А што сташь делать-то, как не будет по-твоему? Нельзя, Андрей… Слышишь, клятву Илье дала.

Андрей сжал ее и почувствовал — Зинаида задрожала. На ее глазах навернулись слезы. Вдруг она нахмурила брови, вырвала руки и оттолкнула его.

— Ты што же, пришел меня травить? Чего ты хочешь?

— Просить пришел… да только боюсь, может, правду болтают про семеновского-то старовера?..

После этих слов Зинаида переменилась в лице, заулыбалась и тихо попросила:

— Уходи, слышишь, Андрей, уходи… — повернулась к нему спиной и отошла.

Андрей пытался еще исправить свою ошибку.

— Обидно мне, Зинаида, что я тебя огорчил семеновским старовером… но я еще приду.

Зинаида внезапно обернулась, подошла к Андрею, обняла его за шею и заплакала:

— Никакого семеновского старовера я не знаю… А теперича ступай, дай одуматься.

Андрей ушел, но по-прежнему искал с Зинаидой встречи. Дней через пять после их разговора он ее увидел на порядке. На ходу она ему сказала:

— Не приходи.

Эти слова выбили Андрея из колеи, но он по-прежнему стерег Зинаиду. Как-то пришла она из Хомутова и захворала. Медведев взял пучок сушеной полыни и понес ей. Она встретила его приветливо, а когда он уходил, шепнула:

— В субботу, когда все уснут, приходи в мою баню… да поаккуратней будь.

Счастье Зинаиды с Андреем было коротким.

Он вернулся в Заречицу и, как до солдатчины, ничем особенным не выделялся. Был по-прежнему стройным, но только в плечах как будто стал шире. По признанию заречинцев, «все было при нем». Натруженные руки, казалось, ему достались по наследству от Ильи Муромца. О нем говорили в шутку: «Марья-то Афанасьевна Андрюшку в каком-то колодчике у Керженца напоила чудесной водицей».

Он с ранних лет работал на богатых — пахал им землю, пас скотину, разрабатывал лес. И всех удивляло, как он легко уживался с бедностью. Богачи, посмеиваясь, нагружали на него бревна, как на лошадь.

И не кто иной, а он, Андрей Медведев, первым заговорил в защиту бедноты. Андрей первым пошел и наперекор Дашкову. Он не боялся, что Тимофей Никифорович задавит его капиталом.

Старики, нерешительно переглядываясь, больше думали о весне. По их мнению, зима предвещала неурожайный год и виной этому были только большевики и революция. В Заречице природу понимали по старинке: в каждой кочке, в каждом дуплистом дереве видели таинственные существа. В каждой елке усматривали живую душу и, подрубая вековые сосны, стонали вместе с ними. По лесу угадывали погоду. В нужде вспоминали бога. Любой лыковский старожил, взглянув на лес, разгадывал его думы. Казалось: в Заволжье нет у природы от людей тайн.

— Что дальше будет? — спросил Медведева его зять — Иван Макаров.

— Ленин сказал: земля крестьянская, — значит, будем нашу землю пахать… Земля человеком человеку продаваться не будет.

На первой сходке Дашков кричал на Андрея:

— Это не закон!

— Теперь, Тимофей Никифорович, закон будет наш, — отвечал за всех Медведев.

Шумно делилась земля в Заречице. Сосед наступал на соседа. Началась непримиримая вражда с Дашковым. Андрей собрал бедноту.

— Мужики, — сказал он, — земля горит под ногами. Драться за землю надо… Нам нужен комитет бедноты.

Дашков кинулся на Андрея.

— Терзайте его, антихриста!

Зинаида, стоявшая в стороне, взвизгнула от испуга. Медведев со всей силой оттолкнул от себя богача.

— Осади назад, Тимофей Никифорович… Организую бедноту, мы с тобой еще поговорим.

— Большевик, подзаборник! — кричал Дашков. — Земля мной куплена, удобрена!..

После неутихающих споров Андрея впервые в жизни одолевали страшные сны: то падал на него потолок, то его сжигали в Гришенькиной келье, то Дашков заносил над его головой топор. А страшнее всего, когда колокольня Ивана Великого валилась на него. Гришенька, глядя на Андрея, вздыхал:

— Сердешный… До чего тебя большевики-то довели… Ай, ай, головушка!.. Горяч ты больно, парень.

— Без драки, дедушка, вижу — ничего не выйдет. Пожалуй, как бы и впрямь не задавил нас Дашков… В солдатчине у меня дружок был, не вспомню — то ли он тульский, то ли рязанский, — так он баил: придет время, во всю твою деревню состроят дом и ты, Медведев, стать жить справно. Пахать будешь общую землю. И будут все сыты.

Медведев сердился на себя, что не пришлось ему усмирить ретивого Тимофея Никифоровича. Недолго спорил Андрей с ним о земле. Снова ему дали в руки винтовку — Революция была в опасности.