Очень трудно было бы молодым помешать. Они уже заранее переговорили о том, над чем думали сейчас их родители. Зинаида еще три года назад сказала Илье: «Што бы ни было, пойду только за тебя».

— Значит, Асаф Иваныч, по рукам?

— По рукам, Иван Федорович, а задаток у нас слово… Только давай подумаем, как бы это нам сейчас помолиться.

За печью у Асафа Ивановича имелся отгороженный угол. Там у него висели спрятанные от посторонних глаз иконы. В переднем углу избы, на полочке, стояла для всех одна общая расхожая иконка. Когда обо всем договорились, Асаф Иванович причесал голову и позвал дочь.

— Ну, Зинаида, бери жениха и делайте «начал», а тетка Марфа сходит за Платонушкой. — И Асаф Иванович пропустил Зинаиду, а за ней и Илью в «каюточку» за печью, где только они молились своей семьей. — Ты жениха-то учи, как по-нашему «начал»-то делать.

Только молодые приступили к молитве, тетка обратилась к сидевшему у стола Инотарьеву:

— Пока я тебя, Иван Федорыч, сватом называть еще не стану, время для этого не пришло, но и ты давай тоже «начал» положи.

— Но я не знаю, как он, этот «начал», делается по-вашему. Ты, буде, меня подучи.

Тетка энергично повернула Ивана Федоровича на общую «горничную» икону и стала учить:

— Три раза перекрестись и поклон в землю.

Безо всяких возражений, улыбаясь, Иван Федорович делал все, что заставляла его Марфа, а она не протестовала, когда он поглаживал ее пышные телеса.

— Ну, тятенька, и ты, любезный батюшка, благословите нас Христа ради, — попросили молодые, опускаясь на колени.

— Бог вас благословит на доброе дело, — крестя иконой, сказал Асаф Иванович.

Пришел Платонушка и стал по благословению родительскому венчать.

Поставили молодых на подножие, а Платонушка заставил их положить земной поклон, пока он читал молитву от скверны. Асаф Иванович зажег две свечи, начетчик передал их в руки жениха и невесты и приступил к чтению молитвы животворящему кресту. После канона и евангелия прочел брачащимся поучение Златоуста. После всей церемонии Илья и Зинаида поцеловались. Их посадили рядом на лавку, в переднем углу.

— Сейчас мы, Иван Федорыч, молодую к вам не отпустим, — сказал Асаф Иванович, — три денечка она побудет после «начал» дома, а тогда уже пускай за ней приезжает Илья Иваныч, мы еще раз невесту благословим, дадим ей икону. Илья у нас немного погостит — и с богом, пускай увозит. Вы же дома от себя дадите им благословенье и скажете, штоб Илья Иваныч три дня не сходился с Зинаидой, — так требует наш обряд.

Стали ужинать. Кипел самовар. Асаф Иванович, тетка и дочь чай не пили, а только угощали гостей. Илья с Зинаидой устроились у печки, она впервые ела из одной чашки с церковником. Ивану Федоровичу налили щей в отдельную посудину.

— Не обессудь, сват, — предупредил Асаф Иванович, — хлебец есть, а винца нет и в заводе не бывает.

— И не надо, я ведь тоже не очень-то до него охоч.

После щей Инотарьеву подали мясную лапшу, а за лапшой — молочную кашу. Выйдя из-за стола, Инотарьев перекрестился.

— Иван Федорыч, — заметила тетка, — я вот смотрю на тебя: молишься ты усердно, а неправильно. По-нашему, крест надо сложить твердо, большой палец штоб под ноготки упирался. И ты должен уж коли положить крест на лоб, так штоб стукнуло, со лба перенести к пупу, и в правое клади плечо, клади, да тверже.

— Прости Христа ради, — шутя взмолился Иван Федорович, — больно по-вашему трудно.

Инотарьев и раньше видал, как старообрядцы твердо молятся. Если семья, так все становятся на молитву в ряд. Если уж на лоб кладут, то все в один раз.

Пришло время, нужно было возвращаться домой. Иван Федорович поблагодарил не раз за чай и угощенье и направился во двор. Молодые пошли за Инотарьевым. Асаф Иванович и тетка не вышли, — им не полагалось. Пока Иван Федорович приготовлял лошадь, Зинаида тихонечко шептала Илье:

— Приезжай, как только минут дни.

Пока Иван Федорович забирался в сани, Зинаида обняла Илью и поцеловала. Когда выехали за Хомутово, отец посмеивался:

— А ловко твои старообрядцы придумали: тут тебе и сватовство и свадьба… Зинаида — невеста, нет слов, хороша, но как же все-таки это так? А вдруг разбаится дело?.. Смотри, я уж тогда еще раз не поеду.

— Нет, тятенька, — заверил отца Илья, — у них это твердо. Они и на меня надеются, что я приеду.

— Коли это так, — хорошо.

У дверей избы их встретила Пелагея:

— Што вы, Иван Федорыч, больно скоро стурили, разве уже все? А може, дело не вышло?

— Нет, мать, все сделано… Через три дня Илья привезет тебе сноху. Готовь место для спанья, оттапливай вторую избу.

— Скоро же вы стурили! — дивилась Пелагея.

— Да там и делать-то нечего, уже все готово было. Притом у них слово, — усмехнулся Инотарьев, — што скажут, так и будет.

Когда легли спать, Пелагея не могла сомкнуть глаз. «Как это Илья с отцом больно скоро сосватали и помолились!» — дивилась она.

— Иван Федорыч, — не стерпев, заговорила Пелагея, — правда ли, что вы помолились?

— У кулугуров такой порядок… Аль ты впервой слышишь?

— Оно бы так, да подходяща ли будет Зинаида-то?.. При нашем хозяйстве надолго ли хватит такой снохи — вот я о чем.

— Она, чай, поди, знат, к кому в дом идет, — нехотя Ответил Иван Федорович.

— То-то бы… У нас ведь всяко приходится, и в лесу надо растуриваться… Вон взял Гришка Похлебкин девку-то, а она и чахнет, а у нас не до хвори: дедов столь — дохнуть нет времени.

— Неча вздыхать-то, — пробурчал Иван Федорович. — Спи…

— И то бы дело, — повернувшись спиной к мужу, не унималась Пелагея, — уснула бы, да лес-то кого не уломает… Каки я, бывало, лесины-то таскала с тобой по руки — ты за конец, я за другой. Хватаюсь, а бревна не вешаны. Ты его валишь мне на плечо, а у меня ноги подкашиваются, из глаз искры летят, а покойный свекор Фед Федорыч зыкнет, а то заорет! Тут хошь помирай, а неси! Знала, надрываю себя, а надо — до тех пор надо было работать, коли совсем валишься с ног. Весенний день, а ты от темна до темна на пристани. С работы придешь, ложку до рта не донесешь — рука дрожит, прыгает. Смолоду и рученьки и ноженьки до сих пор ночами можжат. Иной раз долгу-то зимню ноченьку глаз от ломоты не сомкнешь.

— Да что это ты к ночи разбаялась?.. С Ильей дело сделано — так тому и быть. — Но Иван Федорович и сам думал о том же, что так волновало Пелагею.

— По делу-то я бы так думала: невеста Илье под стать не Зинаида, а Анка Войкова. Девка как необузданный жеребец, она что твой мужик. Посмотришь: плаху или лесину возьмет — парню впору, а она только отдувается… Илье, Иван Федорыч, работница нужна.

— Да ты спятила, что ли, Пелагея… Невеста ли Анка? — Похоже было, Иван Федорович обиделся за Илью. — Пара ли она нашему гвардейцу: и страшна и рябуша…

— Не так уж страшна, — первый раз в жизни возразила Пелагея Ивану Федоровичу. — Рябины к ненастью не болят, а наше дело: сегодня — работа, завтра — забота, до красоты ли… Была и я в девках, сказывали посторонние, не хуже других, что от меня осталось? На красоту-то гляди, а на здорову-то сноху вали… По мне, Анка — лошадь, на ней хоть пахать впору.

— Я сказал, что мы помолились по-кулугурски… Я своим словом тоже дорожу… Спи…

Прошли три дня. Рано утром Илья запряг лошадь и поехал за молодой. Зинаида в этот день проснулась раньше обыкновенного и, не отходя от окна, смотрела на дорогу. Она знала — Илья уже в пути, каждую минуту она готова была выбежать ему навстречу. И вот наконец показалась лошадь.

— Это Илья! — вырвалось у Зинаиды, и она бегом спустилась во двор, открыла настежь ворота. Снежинки падали на ее разгоряченное лицо.

Илья вошел в избу, сбросил у двери тулуп, привлек к себе Зинаиду и поцеловал.

Весь день Инотарьев пробыл у Асафа Ивановича. Не раз руки Зинаиды обхватывали его шею. Ночью он повез молодую жену к себе в дом. У леса лошадь неожиданно остановилась. Илья ударил ее вожжами, но она от посыла только попятилась назад. Впереди по дороге двигалось что-то большое. Зинаида протянула было руку к вожжам, но Илья отстранил ее, вытянул из передка кошевки кнут и сильно ударил по лошади.