© Круглов С. Г., 2021

© ООО ТД «Никея», 2021

«Что есть человек, что Ты помнишь его?» – этот вопрос был обращен к Богу; мой же вопрос: «Кто такой Н.?» – попроще и обращен к себе самому. Однако отблеск великого вопроса Псалмопевца каким-то боком падает и на мой, неизбежно обнажая экзистенциальную проблему любого автора во все литературные времена: прежде чем ответить себе, кто таков твой персонаж, попробуй ответить, кто таков ты сам. Отвечаю я себе на этот вопрос уже довольно долго, примерно всю свою жизнь, и про окончательный ответ помалкиваю, потому что оного так еще и не нашел; однако есть и насущная злоба дневи сего: «Кто такой Н., откуда он взялся и почему стоит брать в руки эту книжку?» – неизбежно спросят читатели.

Проще всего рассказать, как именно возник Н. и эта книжка. Началось это все в фейсбуке. О социальных сетях интернета и о том, добро они или зло, много спорят, но ведь спорят в этом разрезе и вообще о мире, в котором мы живем. Зла, греха и туги в нем, увы, немало, но мы-то с вами, христиане, знаем, что мир, в сущности, прекрасен, потому что сотворен Богом, это только грехопадение покатило человечество, как глупого своевольного Колобка, по кривой дорожке. Еще мы знаем, что не уничтожить пришел Бог мир, став в нем Человеком, а спасти, и мы должны эту многообразную жизнь, в том числе и сетевую ее разновидность, не проклинать, а благословлять и исправлять тем, чтобы не умножать в ней зла, а делать добро, по примеру Христову; собственно, за это все неверы, циники и пессимисты мира сего до сих пор и почитают христиан ненормальными.

Итак, примерно пару лет назад в фейсбуке, личную страницу которого я считаю по старинке все-таки не СМИ и не трибуной, а чем-то вроде дневника, даваемого почитать всем желающим, начертал я запись-почеркушку, что-то вроде стихотворного наброска в прозе (опыт таких набросков имел и раньше). Начертал просто так, без цели, только по веянию «гласа хлада тонка» с той же стороны, с которой приходят к поэту стихи, то есть можно сказать – по безотчетному вдохновению. И вставил туда героя почеркушки, назвав его Н. (тут, видимо, сказался и землемер К. из кафковского «Замка», один из моих любимых литературных персонажей, и отголосок песни «Зоопарка» про уездный город Н., то есть отголосок веселой юности, в которой песня была слушана, и некая лень и нежелание придумывать для такой легковесной мелочи имя посолиднее и позначимее…). Получился такой наш современник, возраста несколько более чем среднего, то есть свою земную жизнь он уже довольно давно прошел до середины, очкастый филолог, горожанин, верующий воцерковленный христианин, но уже без неофитских розовых иллюзий, вечный студент, анахорет и маргинал, поэт – далее ряд определений можно продолжать, однако предоставляю всякому читателю самому для себя вычитать их из книжки. В чем-то, конечно, Н. взят мною из себя – но только в чем-то, отождествить себя с ним я не могу, да и не хочу (если снова касаться того, с чего я начал это вступление), прежде всего потому, что надобно дать ему некую свободу (что такое свобода и независимость персонажа от автора – разговор большой, скажу только, что она точно бывает). То, что я снабдил Н. свойством рефлексии, – вполне закономерно: других персонажей сочинять я и не умею, а то, что снабдил его добротой, умом, совестливостью и чувством юмора, – для меня было необходимо, ибо сам я этими прекрасными качествами обладаю далеко не всегда…

Почти сразу появились и друзья Н., имена их возникли из того же вдохновенного ниоткуда: очаровательная Ностальжи – в чем-то антагонист Н., не жена и не любовница, но старый друг (именно «друг» – слово «подруга» все же способно увлечь современного читателя в область амурно-гендерных коннотаций), Костя Иночкин (кто ж не любит героя прекрасного фильма «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен»!), скорее резонер, чем анта-или протагонист, вечный подбивальщик и заводила, простоватый и верный в своей дружбе. Появился и безымянный, но любимый всеми батюшка – мог ли я, священник, в своих рассказиках обойти веселые или одиозные церковные темы, важные для меня самого, и мог ли не взять для этого персонажа-сослужителя черты знакомых мне священников… Появились и многие другие, тем же вдохновенно-поэтическим путем и всяк своим чередом: кот Кузьма Скоробогатый, собака Собака, Коронавирус, дедужко майор Пронин, Смерть, Нила Титовна и многие другие.

Возвращаясь к вопросу о том, что это за книжка, каков ее жанр, зачем она читателю (а предполагается, что читатель – искушенный, умный, способный на иронию и, мало того, верующий)… Зачем – каждый уж решит сам, закрыв книжку и либо поставив на полку, чтоб не раз перечитывать на досуге, либо выбросив в мусорное ведро и пожалев о потраченном времени. Жанр же ее я бы определил как «заметки на полях», почеркушки-маргиналии. Пример такого жанра – и знаменитые почеркушки Пушкина на полях своих произведений, в которых трудно отличить беглый рисунок от правки строки, и очки-усы-сабли, которые мы пририсовывали к портретам классиков на страницах скучных учебников во время школьных уроков, и миниатюры, исполненные цветов, жонглеров и дивных зверушек, украшающие страницы средневековых рукописных фолиантов, расцвечивающие сухой компендиум богословских и научных трактатов, и наши вдохновенные пометы на полях жизненно важных для нас книг, в которых мы то спорим с автором, то восторженно соглашаемся, то развиваем обозначенную им мысль. Эти почеркушки – наш живой и неповторимый почерк на полях Книги Жизни, написанной для нас Творцом; как часто мы, перелистывая ее, пытаемся исправить и подчистить начертанное нами, а то и – со стыдом и раскаянием вырвать целые страницы, но, к счастью, никогда не успеваем в этом.

«К счастью», потому что, как сказал один поэт, «Бог сохраняет все». Он сохраняет эту пеструю будничную жизнь, жизнь Н., мою, твою, любого из нас – иногда со слезами, иногда с гневом, но всегда с любовью.

Н. устроился на метеостанцию ощущателем.

Сутки через двое.

Работа такая: каждые четыре часа выбегать из балка метеостанции наружу, распахивать халат, запахивать, забегать обратно, писать в сводке: «−5, ощущается как −28».

Ночами Н. преследуют кошмары: что сотрудники четырех региональных отделений полиции преследуют его как эксгибициониста, замирают в кустах, роют норы и укрывища, пищат рациями, хихикают, вытягивают черные тонкие рыла, нюхают воздух, зубами стучат…

Н. просыпается, как в той песне «Нау», в холодном поту.

Он стал сентиментален и раздумчив, при звенящем драгоценном старинном слове «ятра» на глазах его выступают слезы.

Он никогда не выходит наружу, если окрест есть дети, не из боязни той полиции или там по вычитанным убеждениям, а просто потому что Н. – он такой. (Он знает: каков бы ни был мороз на улице, эти дети все равно выбегут, схватят свои салазки и клюшки, заорут: «Сёдни не учимся!» – и помчат в своих сиреневых штанах с начесом, натянутых на валенки, замерзать и гореть в гибких, точных и мохнатых движениях игры.)

– Путешествие в прошлое? Это можно, – сказала Ностальжи, посмотрела снизу вверх, встала, открыла дверь и поманила Н. за собой.

«Слабым манием руки», – подумал начитанный обломками слов и словосцепок Н.

На крыше высотки свистел ветер, растяжки телеантенн постанывали, как муторно спящие арфы.

– Ну-ка… – Ностальжи подтянула вверх жемчужно-серую кримпленовую юбку, скатала с бесконечной нейлоновой ноги полоску чего-то умопомрачительно нежного, тугого и кружевного («подвязка», – вспомнил слово начитанный Н.), растянула пальцами это тугое на голове Н., как на скорняжной болванке, и ловко пристроила ему на глаза: не смотри, дескать, сюрприз.