Он был в военном походе, когда примчавшийся на взмыленной лошади гонец сообщил ему, что, во-первых, его жена скончалась родами и что, во-вторых, он снова стал отцом мальчика. Гонец спрашивал, как Асаи-сама пожелает назвать ребёнка, но Ёшиаки, растерявшись от горя, не мог ничего придумать. Наконец он выговорил: «Назовите его Широ[1]» и велел гонцу поскорее убираться вон.

Отец любил Широ не меньше его братьев, ведь мальчик ни в чём не виноват. Да, он не отличался никакими талантами и рос без особого надзора, но он был ничуть не хуже Рю, Акио и Мамору. Несправедливо было относиться к нему как-то иначе.

До сих пор Ёшиаки не задумывался, чем бы мог заняться в жизни его четвёртый и последний сын. Ему и в голову не приходило, что кто-то в здравом уме решит сделать Широ наследником огромного состояния. Мальчик никогда не проявлял особенных успехов ни в науках, ни в изящных искусствах, ни в технике сражения. Его братья – каждый – в чём-нибудь превосходили его, а Широ уступал им всем. Он не вышел ни ростом, ни статью и, хотя был довольно миловиден внешне, совершенно терялся на фоне высоченного красавца Рю и изящного тонкокостного Акио. Широ был не слишком общителен, дружить ему было не с кем, только старший брат Мамору умел найти к нему подход. Но с тех пор, как два года назад Мамору покинул их и ушел в храм, Широ лишился единственного друга и рос, как сорная трава. Он учился – не слишком усердно, пытался читать – не слишком внимательно, пытался изучать кен-дзюцу – но у него не получалось, удил рыбу в пруду и гулял по саду, жуя чёрные ягоды тутовника. Старшие братья любили его, но почти не замечали. Кто бы мог подумать, что именно Широ суждено спасти всю их семью от исчезновения.

Перейдя по шаткому мостику через ручей, Ёшиаки разглядел мальчика, сидящего на камне и рассеянно разглядывающего шелковичный кокон. Заметив присутствие отца, он низко поклонился. Ёшиаки кивнул в ответ, подошёл и сел рядом, так, чтобы видеть лицо сына.

Кожа Широ была белее, чем у братьев, а глаза – редчайший случай – были серыми и прозрачными, как небо. В остальном же он ничем особенным не выделялся: стянутые в пучок на затылке чёрные волосы, заношенное кимоно, мягкие руки князька. Во взгляде, обращённом на отца, не было ни капли любопытства.

- Чем занимаешься? – спросил Ёшиаки, не зная, как начать разговор.

Широ неопределённо повёл рукой. Понятно, ничем.

- Почему ты не переоденешься? Вам с братьями сшили новую одежду.

- Спасибо, но мне в этом удобнее, - ответил Широ.

- Я думаю, тебе всё-таки стоит помыться и надеть чистую одежду, ведь завтра ты уезжаешь. -  Сказал даймё Асаи, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Во взгляде мальчика мелькнуло нечто, похожее на лёгкое недоумение.

- Уезжаю? Куда?

- В соседнюю провинцию. К господину Асакура.

Серые глаза широко распахнулись.

- Зачем?

- Теперь ты будешь жить там. Господин Асакура оказал нам честь, пожелав усыновить тебя и сделать своим наследником.

Широ молчал, продолжая глядеть на отца.

- Ты понял меня, Широ?

- Да.

- Завтра ты уезжаешь.

- Завтра утром?

- Да, завтра утром.

Мальчик опустил голову. Худые плечи дрогнули. Опасаясь, что Широ может разрыдаться, господин Ёшиаки заговорил нарочито грубо и недовольно:

- Тебе уже четырнадцать лет, а пользы от тебя никакой. Сам видишь, дома тебе делать нечего. Господин Асакура не даст тебе прохлаждаться, уж будь уверен. Будешь жить в огромном замке, с десятком слуг, воевать, путешествовать… ну чем плохо?

Широ молчал.

- В общем, дело решённое, - весело закончил Ёшиаки, - собирай вещи и завтра в путь.

- А братья знают? – Шёпотом спросил Широ.

- Нет, я хотел рассказать сначала тебе. Сейчас поговорю и с ними. Правда, Мамору не успеет прийти из храма… ну неважно, как-нибудь через годик-другой, когда обустроишься, позовёшь нас всех в гости. Правда?

Длинные ресницы задрожали, смаргивая слёзы, но Широ сказал:

- Да. Конечно. Только… я не понимаю… неужели нельзя было как-нибудь обойтись без этого?

- Отдать Широ?! – Обычно спокойный Акио смотрел на отца с недоумением и гневом. – Что за безумное решение!

- Таково было условие Асакура-сама, - твёрдо сказал Ёшиаки, - не повышай на меня голос, Акио.

- Прости, отец, но… ладно, может, Райдон сошёл с ума от одиночества и скуки, но как ты мог согласиться на это? Отдать нашего Широ этому зверю! Не удивлюсь, если он хочет сделать его именно рабом, а никаким не наследником.

- За рабов не платят по пятьдесят тысяч коку в год, Акио. Господин Асакура – благородный человек. Ты не смеешь так говорить о нашем благодетеле.

- Благодетель? Отец, ты что, не понимаешь? Ему просто нужен заложник из рода настоящих даймё! Широ – родственник императора, как и все мы. Он беден, но он не простой человек, а Райдон – слишком хитрый политик. Широ нужен ему для каких-то своекорыстных целей. И. видимо, цели это велики, раз он согласен заплатить за них такую цену.

- Мне кажется, ты преувеличиваешь, Акио. Мне самому это всё не по сердцу, ты же понимаешь… но что я мог поделать? Выбора у меня не было.

Акио замолчал.

- Я думал, ты сильный человек, отец, - сказал он через некоторое время, - но ты, оказывается, способен на низкие поступки.

Ёшиаки пришёл в ярость, но это чувство, сопряжённое с раскаянием и злостью на себя, помешало ему быть слишком строгим к непочтительному сыну.

- Акио. Я хочу, чтобы ты сейчас же покинул мою комнату. Немедленно.

Быстро поклонившись, Акио сжал губы в тонкую полоску и выбежал из помещения, с треском захлопнув за собой сёдзи. Рю, всё это время стоявший молча, поморщился:

- И что на него нашло… мне кажется, ты прав, отец. Ну какой у тебя был выбор? Да никакого. Зато теперь у нас сильное войско и, если Широ будет плохо у Асакура, мы его отобьём. Лично поеду в Мино и увезу Широ оттуда. Ты не беспокойся, отец.

Господин Ёшиаки ничего не ответил. Ему было тяжело на сердце.

Юки, сын предателя

Широ попытался удобнее устроиться на сиденье, но паланкин тряхнуло, и шёлковая подушка, скользнув, вылетела из-под руки. Нахмурившись, Широ наклонился за подушкой, сжал её в кулаке и с удовольствием провёл ногтями по тонкой ткани. На гладком шёлке появились отметины, но ткань выдержала – это ведь был не их, домашний, шёлк, а прочный, из Китая. Теперь у них в Нидзёмару всё другое: и слуги, и все вещи, и дом вчера начали перестраивать. Когда братья собирали его в дорогу и, прощаясь, говорили ободряющие речи, рабочие за их спинами уже вовсю раскладывали доски для новой веранды, а крестьяне сгружали с повозки тяжёлые рулоны жёлтой бумаги для перегородок.

Перед самым отъездом прибыл со своего испытания Мамору. Этот, как всегда, был добрее всех: заглядывал в глаза, улыбался, шептал на ухо что-то успокаивающее. Но Широ его совсем не слушал: за два году Мамору сильно изменился, обрил волосы, сгорбился, как старик, начал шепелявить, и в его голосе появились какие-то противные интонации, которых раньше не было. Широ поскорее вырвался из его цепких пальцев, всё норовящих обхватить его за плечи, раскланялся со всеми и забрался в паланкин. Паланкин, кстати, тоже был новый, из подарков. Он был больше и просторнее старого отцовского, в нём можно было даже лежать, подтянув колени к подбородку, если, конечно, плотно задвинуть шторки.

Они ехали целый день, переночевали на островке среди болот, и с рассветом снова двинулись в путь. Широ, кроме носильщиков, сопровождали десять всадников охраны и ещё четверо конных слуг, которые, как предполагалось, перевозят на новое место вещи Широ. На самом деле тюки, навьюченные на спины лошадей, были почти пусты: у мальчика не было никаких личных вещей.

На дорогу Широ почти не смотрел. Первый день он проплакал, радуясь, что его никто не видит, ночью лежал без сна, глядя в звёздное небо, на второй он понял, что слёз в нём больше не осталось, и потому просто скучал. Ни разу за свою короткую жизнь он не покидал пределов родной провинции, ему было неуютно и страшно. Про господина Асакура он слышал раньше от родных и слуг, но от их рассказов в воображении рисовалась довольно жуткая фигура человека, ради своей цели готового на всё.