Феликс вздохнул.
- Тебе показалось. Сначала тайные знаки на дне чашки, теперь это... Ты слишком впечатлительна.
Внутри всё кричало и рвалось. На секунду даже захотелось рассказать о произошедшем Феоктистову; он бы посмеялся над ней, даже объявил сумасшедшей, но в нём не было бы этой жалости, этого заботливого тона, который делал её состояние только хуже.
А губы, которые она поцеловала, их тоже не существовало? Ведь на короткий миг Женя будто почувствовала тепло вместо холодной поверхности стекла...
- Приедем, я сделаю тебе горячего чаю, ты отдохнёшь, выспишься. Всё наладится.
Ничего не наладится, потому что Марта ушла навсегда. Потому что сама Женя попала в лапы зверя, имя которого не знала. Нутро заполнял страх.
- Не молчи, я прошу тебя.
Милый, добрый Феликс, не желающий признавать, что происходит нечто ужасное. Она так злилась на него теперь, злилась за слепоту, за неверие; когда она успела стать такой злой?
- Что тебе сказал Феоктистов?
Синие глаза, смотрящие из зеркала, были его глазами. Или нет?
- Сказал, что Марта... отравилась. И позвал на концерт.
Феликс закашлялся.
- А что ты ответила?
- Согласилась.
Не могла не согласиться. Цепкие пальцы уже держали её за глотку.
- Он раздражал тебя. С чего вдруг?..
- Любопытство. - Женя пожала плечами.
Ложь. Ложь. Тонкие кисти зачаровывали, волосы обжигали глаза.
Тоша встретил их, вид у него был обеспокоенный. Феликс сделал ему знак рукой, чтобы не задавал вопросов. Жене не хотелось ни горячего чая, ни внимания, ни излишней заботы. Женя боялась, они увидят, как она задыхается, как ей хочется чего-то, чему она не могла дать названия.
- Я побуду одна.
Феликс погладил её по плечу. Она едва заметно улыбнулась, чтобы ободрить его. Хотя в ободрении больше нуждалась она сама. Женя прошла к себе и села на постель. Шёлковое покрывало нежило руки. Солнце било в щёлочку между занавесок. В воздухе кружилась мелкая пыль. Зеркало стояло у противоположной стены. Женя силилась не поднимать взгляда, боясь увидеть не своё лицо. Но когда она всё-таки подняла его, там отражался лишь её страх и комната вокруг. Женя взяла с прикроватной тумбочки книгу и попробовала читать. Странно было уходить сейчас в другой, бумажный мир, где не было Марты, заснувшей за столом, не было излишней заботы Феликса и едких насмешек Феоктистова - того, кто грозился стать её роком, злым сном, образом по ту сторону зеркала. Это лишь игры подсознания, более ничего. Следствие пережитого. Липкий испуг заструился в душе. Она не сойдёт с ума, она просто себе не позволит.
К ужину Женя сошла в решительном настроении. Казалось, все были рады этой перемене. Её друзья вроде бы выдохнули с облегчением, но продолжали бросать редкие взволнованные взгляды. Она ела мало, выпила вина, внутри стало спокойнее. Обманчиво, ведь горькие мысли не удалось стереть, изъять из сердца, а только отложить ненадолго туда, куда не проникал дневной свет. Впервые за последнее время Жене не снились сны. Её словно окутало бесконечное чёрное пространство, откуда невозможно было вырваться. И всё же это было лучше, чем если бы она увидела мёртвую фигурку, или... Когда Женя утром припудривала нос, вчерашний поцелуй уже казался прочитанным в книге, почти несуществующим. Она быстро отпускала, ночь помогала ей в этом. Хорошее свойство. Только вот отпустить до конца не получалось, только притвориться, только прикрыть дверцу, за которой хранились горечь и боль. Страх, что она сходит с ума, и другой, ещё мучительнее, что всё увиденное - правда.
До вечера Женя маялась. Позвонила Кларе, они проговорили час. Ни слова о смерти, хотя Клара, скорее всего, уже знала. Об этом писали все газеты. Убита квартирантка известной пианистки... Какой пошлый, нелепый заголовок. Ярлыки, ярлыки, ярлыки... За которыми не видят людей, только этикетки, в спешке приклеенные на спину. Женя не рассказала о Феоктистове, будто кто-то запретил ей даже произносить это имя. Да и что она могла сказать - ведёт дело, точнее, вёл. Пригласил на концерт. Идиотическая нелепость. Насмехался. Флиртовал? Вряд ли. Скорее, играл, забавлялся.
- Встретимся в выходные? - Спросила Клара.
- Возможно.
Если нервы не сдадут раньше. Если сумасшествие не окажется реальным. Если реальность не окажется ещё более сумасшедшей. Вывернутой наизнанку. Марта отравилась - почему? Она казалась всегда такой лёгкой, солнечной, даже счастливой. Что могло произойти? Или - чего не произошло? Женя в раздумьях бродила по дому. Феликс с Тошей уехали на пленэр. Она не поехала, хотя могла бы. Ожидание томило. Женя вышла в пять - не любила опаздывать. Снова попался вчерашний таксист, он снова молчал. Снова прохожие не поспевали за их машиной. Грязноватые стёкла, в которых отражался её подкрашенный рот и поблёскивающее колечко. Женя приехала за полчаса, сдала в гардероб пальто, поправила причёску. Она увидела Феоктистова в зеркале - на этот раз, настоящего; бледные руки легли ей на плечи. Она повернулась. Во всём была какая-то неизбежность.
- Добрый вечер, Евгения. - Чужие губы тронула усмешка.
Так похожие на те, в зеркале, которые она вчера... Не удержалась. Он впервые назвал её по имени.
- Добрый вечер. Альберт.
Сухая, нелепая ситуация. На нём был немыслимый аляповатый пиджак, узкие брюки, небрежно повязанный шарф оттенял молочную шею. Но удивило её не это - синие глаза, подведённые чёрным. Боже, кто так ходит на концерты! Зачем? Если с тобой все считаются, тебе позволено что угодно?
Он улыбнулся - хищно и странно, будто уже знал, чем всё закончится. Да и она знала, стоило только бросить взгляд на его шею и округлый подбородок.
Филармонический оркестр был божественен, так Женя всегда считала. Когда она играла с ним пару месяцев назад, вздыхала завистливо. Выбрать фортепиано давно казалось ошибкой с её любовью к струнным. Гриф скрипки или виолончели идеально лежал под пальцами, когда она пробовала играть. Но было поздно. Поздно - как тогда, когда она увидела Марту. Некоторые вещи невозможно исправить. Некоторые из них даже страшнее смерти.
