«И он был прав, – вздохнул Тайни, – умер, и совсем так, как я ему пообещал».

Повисла долгая пауза.

«Послушай, Тайни, – заговорил я. – Ты явно что-то скрываешь. Это не может быть простым совпадением». – «Ну да, – согласился Тайни, задумчиво глядя в потолок. – Я тогда заметил маленькую ранку у него на ноге и вспомнил, что недавно двое из его деревни померли от столбняка. Может, в этой болячке все дело».

Наутро, разделяя завтрак с попугаем и тиранном, мы стали обсуждать с Тайни дневные планы. Джек решил, что прежде, чем отправляться на поиски животных, ему нужно распаковать клетки, поилки и кормушки.

Тайни повернулся к нам.

«А что вы ищете, ребята? – полюбопытствовал он. – Птицы интересуют?» Мы радостно закивали.

«Ладно, пойдемте со мной. Кое-что вам покажу, тут, неподалеку», – загадочно пообещал наш хозяин.

Все полчаса, какие мы пробирались через прибрежные кусты, Тайни передавал нам тайное лесное знание. Он показал дупло, которое выточила в трухлявом, осыпающемся стволе пчела-плотник, следы антилопы, невообразимо прекрасную пурпурную орхидею и остатки стоянки макуси, приходивших ловить рыбу в реке. Вскоре мы свернули с главной тропы, и Тайни велел замолчать. Подлесок становился все гуще, и мы старались, не нарушая тишины, идти след в след за нашим проводником.

Растительность в этих местах опутана ползучей травой, которая петлями обвивает кусты и тонкой завесой свисает между ними. По невежеству и легкомыслию я попытался чуть раздвинуть ее тыльной стороной ладони и тут же отдернул руку: вьющееся растение оказалось колючей склерией, стебли и листья которой усеяны едва заметными, невероятно острыми иголками. Рука кровоточила, от боли я вскрикнул гораздо громче, чем было можно. Тайни, обернувшись, приложил палец к губам. Мы осторожно пробирались сквозь кустарник и старались не отставать ни на шаг. Заросли становились все гуще, и теперь, чтобы не поднимать шум, приходилось передвигаться ползком, подныривая под гирлянды игольчатых трав.

Наконец Тайни остановился, вскоре подтянулись и мы. Он осторожно раздвинул плотную завесу колючей склерии, свисавшей прямо перед нами, и мы стали всматриваться в пейзаж. Впереди лежал большой заболоченный пруд, поверхность которого украшали водные гиацинты; как раз было время их цветения, и казалось, будто по переливчатому зеленому ковру рассыпаны нежные сиренево-синие огоньки.

Метрах в четырнадцати от нас водные гиацинты терялись из виду: их почти полностью закрывала стая белых цапель, такая огромная, что она тянулась от середины озера к дальнему берегу.

«Ну вот, смотрите, ребята, – прошептал Тайни. – Подойдет?» Мы с Чарльзом восхищенно закивали.

«Ладно, тогда я вам больше не нужен. – Тайни продолжил: – Пойду позавтракаю. Удачи!» Он бесшумно удалился, оставив нас двоих всматриваться в узкую прорезь между стеблями склерии. Мы вгляделись повнимательней, и заметили, что в стае два вида – большие белые цапли и снежные, что были поменьше. В бинокль мы наблюдали, как птицы наскакивают друг на друга, задирая нежные, похожие на тонкое кружево хохолки. Время от времени какая-нибудь пара вдруг вертикально взлетала в воздух, продолжая неистово колотить друг друга клювами, и так же неожиданно опускалась на землю. У дальнего берега возвышались несколько статных бразильских аистов ябиру; их черные лысые головы и багряные раздувшиеся шеи ярко выделялись на фоне белоснежных цапель. Слева, чуть поодаль, мелководье обжили сотни уток. Некоторые стояли безупречным полковым строем и смотрели в одну и ту же сторону, словно им дали команду «Смирно!», другие эскадрильей плавали в пруду. Ближе к нам по водным гиацинтам осторожно ступала якана; держаться на плавающих листьях ей помогали невероятно длинные пальцы, но из-за них она шагала, смешно задирая ноги, словно человек в снегоступах.

Больше всего мы обрадовались, когда увидели совсем рядом четырех розовых колпиц. Птицы сосредоточенно бродили по мелководью, просеивая клювом песок и грязь в поисках мелкой рыбешки, головастиков, моллюсков, и в оперении, сияющем всевозможными оттенками розового, они были неописуемо прекрасны. Но стоило какой-нибудь поднять голову, чтобы посмотреть по сторонам, мы едва удерживались от смеха, таким несуразным казался сплющенный клюв в сравнении с изящным, грациозным телом.

Чарльз и я установили камеру, чтобы снять это великолепное зрелище, но, как ее ни направляли, вид закрывал один и тот же небольшой куст. Мы шепотом посовещались и решили, рискуя спугнуть птиц, продвинуться сквозь буйную растительность и залечь под тем самым, торчавшим впереди кустом, где, как нам казалось, места вполне хватало для камеры и для нас. Если мы сможем туда пробраться и не поднять переполох, четкая, без помех съемка всех живущих на озере птиц – уток, цапель, аистов ябиру и колпиц – нам гарантирована.

Как можно осторожней мы расширили щель в завесе из склерии до лаза, толкая перед собой камеру, поползли по траве и в конце концов благополучно добрались до куста. Медленно и бесшумно, чтобы случайным движением не спугнуть птиц, мы установили треногу и водрузили на нее камеру. Чарльз изготовился было снимать колпиц, но я тронул его за плечо: «Глянь-ка туда» – и указал на отдаленный левый берег пруда. Вдоль берега по мелководью шествовало стадо скота из саванны. Я тут же подумал, не переполошат ли они уток-широконосок, которых мы собрались снимать, но те не обращали на них никакого внимания. Тяжело ступая и покачивая головами, коровы шли прямо на нас. Возглавляла процессию главная корова. Неожиданно она притормозила, подняла голову и шумно понюхала воздух; за ней остановилось все стадо. Несколько секунд корова пребывала в раздумьях, после чего целеустремленно и решительно двинулась к нашему кусту. За несколько метров до него она замерла, издала громкое мычание и стала рыть копытом землю. Отсюда, из-под куста, в ней никак нельзя было признать прямую родственницу кротких гернзейских коров на английских пастбищах. Она снова замычала, на сей раз нетерпеливо, и угрожающе направила на нас рога. Мне стало не по себе; если эта тварь решит напасть, от нас живого места не останется.

«Если она сюда бросится, – нервно шепнул я Чарльзу, – всех птиц нам разгонит…»

«Она и камеру запросто растопчет, и тогда мы окажемся в беде», – таким же шепотом ответил Чарльз.

«Думаю, было бы мудрее отступить, не так ли», – пробормотал я, глядя на корову в упор, – но Чарльз уже уползал к нашему лазу и толкал перед собой камеру.

Мы залегли в кустах довольно-таки далеко – и тут же почувствовали себя круглыми дураками. Подумать только, какой позор: добраться в Южную Америку, на родину ягуаров, змей-убийц, рыб-каннибалов, и струсить при виде какой-то коровы! Мы закурили и стали убеждать себя, мол, главное достоинство храбрости – благоразумие[1], ибо оно помогло нам спасти аппаратуру.

Минут через десять мы решили проверить, на месте ли коровы. Они никуда не делись, но мы, равно как и наши заросли, их не интересовали. Вдруг Чарльз заметил, что трава перед нами колышется на легком ветру в противоположную от коров сторону. Ветер сменился, и это было нам на руку. Последующие два часа мы, лежа под кустом, без устали снимали цапель и колпиц. Нам удалось подсмотреть и заснять маленькую драму о том, как два стервятника нашли на берегу пруда рыбью голову, на сокровище тут же посягнул орел, но он так испугался, что стервятники перейдут в контрнаступление, что не смог спокойно съесть добычу и улетел вместе с ней. За час до того, как мы закончили съемки, коровы удалились в саванну.

«Какой чудесный кадр выйдет, когда все эти птицы враз взлетят, – шепнул я Чарльзу. – Вот что, ты вылезай из-под куста с одной стороны, я выскочу с противоположной, и, как только они поднимутся, тут же снимай их на фоне неба». Медленно и тихо, чтобы преждевременно не спугнуть птиц, Чарльз выбрался из нашего куста и присел рядом в обнимку с камерой.