Подстегнутый неожиданным вскриком, нарушитель вскочил, резким и гибким движением схватил термос.
- Руки! - громче прежнего повторил Баландин и нажал спусковой крючок карабина.
Грохнул выстрел.
Еще не успел замереть раскатистый звук, как нарушитель, взмахнув термосом, швырнул его в кусты. Гулкий, тяжелый, ошеломительный взрыв качнул деревья. Вырванный с корнями черноклен, с дымной кучей земли, вместе с телом Баландина отбросило на тропу. Неподалеку в клубящейся пыли застонал Нестеров и еще кто-то. Тут же, в изуродованных кустах, корчилась, выла закиданная землей Гойда.
Лежа в вырытой им ямке, нарушитель хлестко бил по кустам. На предложение Ромашкова бросить оружие ответил выстрелами из автоматического пистолета.
Очередями из автоматов пограничники прижали его к земле. Им было приказано взять врага живым.
Пограничники подползали все ближе и ближе Нарушитель, видя, как все плотнее и плотнее сжимается вокруг него смертельный круг, понял, что его хотят схватить живым. Стреляя наугад, он то вскакивал, то вновь ложился, продолжая бить из пистолета. Второй гранаты у него не оказалось. Вдруг после нескольких выстрелов он затих...
Видя безвыходность положения, нарушитель выстрелил себе в рот. Пользуясь завязавшейся перестрелкой, Сапангос сумел ускользнуть. Опытный, дерзкий, хорошо знающий местность, он, как змея, прополз через несколько цепей и, только в последней натолкнувшись на зазевавшегося молодого солдата, убил его в упор и ушел в горы.
Взрывом гранаты, замаскированной под термос, был убит Баландин. Сержант Нестеров и еще двое солдат оказались контуженными.
Вскоре на место стычки прибыл находившийся неподалеку генерал Никитин.
- Как же это все получилось? - выслушав доклад Маланьина, спросил Никитин.
- Выявили себя раньше времени, товарищ генерал.
- Кто это сделал?
- Говорят, что солдат Баландин не выдержал, крикнул и выстрелил. Он сам и погиб...
- Ну что ж, на мертвых вину валить не будем, - задумчиво проговорил Никитин. - Подполковник Маланьин, распорядитесь насчет похорон солдата. Он погиб на боевом посту. А то, что не выдержал, виноваты и мы - плохо учили. А этого, - показав на труп диверсанта, продолжал Никитин, - сфотографировать, как в таких случаях положено, пленку быстро проявить и доставить мне. Вещи его доставить в штаб.
Глава десятая
Настя прожила в Дубовиках одиннадцать дней. Отпуск заканчивался. Все это время она сильно скучала и даже несколько раз втихомолку всплакнула. И всему виной был капитан Ромашков. При той последней встрече она решила, что капитан считает ее просто глупенькой, легкомысленной девчонкой, способной строить глазки и лейтенанту Пыжикову и чубатому рыбаку Васе. Но ведь для них она никогда не наряжалась в самые лучшие платья, не пела им своих задушевных песен, не прикалывала голубеньких бантиков, а просто ходила в зеленых спортивных брюках, со склянками в руках, смеялась с ними, шутила, а перед ним так только играла словами, на самом же деле всегда робко опускала глаза. А он на нее никакого внимания. Почему? Это больно задевало и тревожило девушку. Вспоминая последнюю встречу, Настя вспыхивала и краснела. Выставилась тогда в окошко, как дурочка, бантики нацепила, а разговаривала как? Трещала, требовала, чтобы ее проводили. Вот же глупая! Петя, тот, конечно, пошел бы, а что толку? Если бы этот строгий нахмуренный капитан мог понять, что у нее на сердце, догадался бы, сколько она о нем думает! Что бы такое придумать, чтобы заставить его хоть немножко потосковать, как она тосковала эти дни в своих Дубовиках? Но теперь ее вдруг потянуло назад, к морю, поближе к заставе. "Приеду, обязательно встречусь в первый же день. Позвоню на заставу, там на заводе у коменданта есть отводная трубка, позвоню и спрошу, например, погоду... Сверю сводки. Они получают свои..."
А что будет дальше - она и сама еще не знала.
Накануне отъезда весь долгий день Настя не находила себе места, слонялась по хате из угла в угол. Пробовала заниматься с сестренкой Валей арифметикой, но была так рассеянна, что не могла вспомнить самые простые правила.
Валя задумчиво грызла карандашик и поначалу терпеливо ждала, когда домашний педагог перелистает весь задачник. Девочке это надоело. Закрыв тетрадь, она взяла из рук сестры свой учебник и решительно заявила:
- Я больше с тобой никогда не буду заниматься. Листаешь задачник и не видишь, що там написано... Только воображаешь, що можешь учить. За целый час мы только одну задачку прошли. И вообще ты стала, как кисель.
- Почему кисель? - насильно улыбнувшись, спросила Настя.
- Скучная какая-то. Вялая вся, аж сморщилась. Давай лучше пойдем за грибами. А? Последний раз... Хочешь?
- Мне, Валечка, что-то ничего не хочется.
- И за грибами даже?
- И за грибами даже...
- А вот я знаю, чего ты хочешь! - обрадовалась сестренка.
- Ничего ты не знаешь, ничего ты не разумеешь, - со вздохом ответила Настя.
- Тебе от нас уезжать не хочется. Да? Тебе вон его жалко...
- Кого?
- А вот его, Миколу нашего, - показала она на зыбку, где, посапывая носом, спал маленький братишка.
- Нет, дочка, у ней не та думка на уме, - сказала неслышно вошедшая Лукерья Филипповна, высокая, еще не старая, миловидная женщина, со смуглым, загорелым лицом.
Как всякая мать, она гордилась своей старшей, закончившей в городе техникум дочкой, любила ее и по-матерински чувствовала происходившую в ней душевную перемену. Пробовала откровенно с ней поговорить, но Настя только смущенно краснела, отмалчивалась, закрывалась, как улитка в коробочку, уходила и пела грустные песни.
- Какая же у меня думка, мама? - многозначительно спросила Настя.
- Наверное, замуж тебе хочется, вот и вся думка, - шутливо ответила мать.
- Ой, мама, скажешь тоже! - вспыхнула Настя.
- А то я не вижу?
- Что же вы такое видите?
- Вижу, ходишь сумная, будто у тебя зуб вырвали... А раз сумная, значит замуж пора.
- Ну, что вы говорите, мама?
- Я знаю, что говорю.
- Замуж? - с удивлением протянула Валя и тут же деловитым тоном заметила: - Да у ней и жениха-то нет...
- А ты почем знаешь? - спросила Лукерья Филипповна.
- Э-э! Был бы, так она б мне сказала. Она мне все говорит, переплетая косичку, ответила Валя.
- Так и все? - лукаво прищурив глаз, спросила мать.
- А как же? Мы же с ней обе невесты, - не моргнув, ответила Валя.
- Ты только глянь на нее, на эту птаху! Про какие дела она толковать начинает, - засмеялась Лукерья Филипповна. - Ты поди-ка лучше да приведи из огорода телка, я скоро корову доить буду. Тоже мне невеста!
- Женщины все бывают невестами, - с самым серьезным видом сказала Валя и, тряхнув косичками, выбежала.
- Ты только подумай, яка скаженна растет девка? - всплеснув руками, проговорила Лукерья Филипповна. - Это, наверное, ты ее просвещаешь?
- Что вы, мама! Она такая смышленая, все своим носиком чует, возразила Настя. - Хорошая у меня сестричка, да и братик тоже...
В люльке заворочался и проснулся ребенок. Сначала покряхтел, а потом заплакал.
Настя подошла к люльке и взяла на руки крупного и румяного после сна братишку. Он замолчал, огляделся; заметив мать, протянул ей пухлые ручонки.
- Сыночку моему и поспать не дали. - Лукерья Филипповна приняла его и, боком присев на кровать, дала ребенку грудь. Чмокая губами, Миколка лукаво, улыбчивым взглядом косился на сестру, которая вертелась за спиной матери и строила ему из пальцев рожки.
- Значит, завтра ты нас покидаешь? - задумчиво спросила мать и вздохнула.
- Да, мама, отпуск мой кончается, пора на работу.
- Придется встать пораньше...
- Вечером все приготовим, да и что там готовить, - махнула смуглой рукой Настя.
- Ну, как же! Сложить все. Я тебе там коржиков напекла.
- Спасибо, мама. - Настя встала с кровати, размазав по щеке набежавшую слезу, отошла к окну.
