Пятницкий сказал о всем этом подполковнику Богатыреву. У того дернулся уголок губ. Что же это получается? В недомыслии его обвиняют? Не подумал юноша, что перечит начальству, что может неудовольствие, гнев вызвать?
Пятницкий не подумал, а вот он, Богатырев, когда в дивизии сказали о сенокосе, подумал. Ему бы по-деловому о том же, о чем сию минуту сказал Пятницкий, да добавить к этому, что новобранцы еще и через фильтр особистов не прошли, а он подумал о возможных для него последствиях из-за смерти девчонки - и не сказал.
Богатырев сдержал раздражение, лениво и осуждающе сказал:
- Приказы не обсуждают, Пятницкий.
- Я не обсуждаю,- слабо возразил Пятницкий.- Может, подождать, когда вернутся сопровождающие эшелон. Что я один с этими...
У Богатырева снова задергался уголок губ. Еще не хватало, чтобы закричал сейчас. Пятницкий приложил руку к пилотке:
- Разрешите идти?
- Вернутся офицеры - пришлю,- буркнул Богатырев.
На сенокосе крутился как мог. С одним сержантом. Ленивый и себе на уме, сержант был вроде помпохоза. Кладовая, пшено, шпик - остальное ему как щуке зонтик. С косцами одному Роману приходилось. Все из крестьян, работящие, исполнительные, иные до угодливости исполнительные - даже противно становилось. От рассвета до темноты, как машины, пластали высокие пойменные травы.
Жили в здании школы. Распорядок - уставной: ночное дневальство, утренняя поверка, вечерняя поверка, осмотр "по форме двадцать" (не завелось ли в белье чего живого) - все как положено в армии. Физзарядку только не проводили - ее на покосе хватало. Самоволками, самогоном, другим недозволенным даже не пахло. Колхозницы сердились на Пятницкого. Сам, дескать, недоспелый, то хотя бы хохлов своих не держал взаперти.
Смехом, конечно, говорили такое. Да что уж там, не всякое желание шуткой прикроешь. Только солдаты Пятницкого были равнодушны до игрищ семейные большей частью, блюли себя. Да и изматывались до крайности, только оставалось на уме - поесть скорей да носом в солому, до утренней зорьки.
Ночами Пятницкий вставал, проверял часовых-дневальных. Спали, неразумные. Как не уснешь после костоломки под палящим солнцем! Растолкает Роман умаявшуюся стражу, поворчит - и ладно. Сам вконец вымотался от недосыпу. Дней десять спустя после приезда с грехом пополам, едва не оборвав в правлении ручку настенного аппарата, дозвонился до полка, доложил о ходе работ. Богатырев порадовался цифрам скошенного, похвалил, снова пообещал прислать сержантов и офицеров в подмогу. Пообещал и не прислал. А вскорости в ненастную ночь из отряда исчезли семеро - самые угодливые.
Облаву Пятницкий устроил всем колхозом. Но что это за облава - девки да бабы. Потоптались возле поскотины и подались домой. Причину выдвинули уважительную: не ровен час, бахнут из ружья... Бахнули только на третий день, в соседней области - изголодавшиеся забили овцу. Но Пятницкого в это время уже не было в Приокском колхозе, был он в части и давал следователю показания по поводу чрезвычайного происшествия.
Пятницкого судили показательным - за преступно-халатное отношение к исполнению воинских обязанностей.
О том, что те семеро из неопознанных бандеровцев - об этом ни слова не было сказано. Об этом говорили, наверное, там, где судили дезертиров, здесь упоминать о них не нашли нужным.
Осуждающе-ярко выступил подполковник Богатырев. Оказывается, Пятницкий - самонадеянный офицер, у него не нашлось смелости сказать, что не справится с заданием, игнорировал указания командования, не поставил в известность о возможном побеге... Преступление Пятницкого должно послужить примером другим...
Его не арестовывали, не лишали звания, у него даже не изъяли того, к чему поспешил сразу после зачтения приговора, но пистолета на обычном месте в землянке не оказалось. В землянке сидели вернувшиеся с заседания трибунала офицеры батареи и лысый, насупленный капитан Вербов - парторг дивизиона. Пистолет Романа лежал на планшетке Вербова. Вербов подождал, когда лейтенант Пятницкий закончит поиски, сделал зверское лицо и показал ему кулак левой руки - на правой руке парторга Вербова не было четырех пальцев. Пятницкий лег на топчан и заплакал...
С подполковником Богатыревым Пятницкий встретился утром в коридоре штаба полка. Хотел пройти мимо, даже не приложив руки к фуражке, но Богатырев сделал движение в сторону и загородил ему путь.
- Как думаешь до станции добираться? - спросил подполковник.
Не было желания и отвечать, но это было бы слишком. Богатырев все же заместитель командира полка, по существу командир, поскольку полковник, весь израненный, то и дело лежал в госпитале.
- Проголосую на шоссе,- буркнул Пятницкий.
- Запряги моего Упора в коляску. Если дом по пути, продлю срок прибытия.
- Не по пути. Мой дом на Урале,- посмотрел на стену Пятницкий.
- Упора возьми,- повторил Богатырев и чуть колыхнулся, чтобы идти, но замер, заметив мгновенно мелькнувшую на лице Пятницкого тень нерешительности.- Говори.
Это "говори" сломило Романа. Иного выхода у него не было.
- На пару часиков Упора... Под седло.
- На весь световой день. Отбыть можешь и завтра,- отчеканил подполковник Богатырев и своей красивой, стройной поступью скрылся за какой-то дверью.
В батарее было восемь лошадей - доходяга на доходяге. Порой, когда даже не оставалось охапки сена, под их животы подводили ременные постромки, чтобы не упали и не околели. Девятым был жеребец Упор, верховой конь Богатырева, заместителя командира полка по строевой части, который статью своей напоминал своего хозяина. Он только квартировал в конюшне батареи. Ухаживал за ним, прогуливал и кормил его особым рационом специально приставленный сержант из штабной братии, похоже, из категории самосохраняющихся от невзгод переднего края. Настолько он был подхалимист и лакейски услужлив, разумеется, не с лейтенантами.
Сержант оглаживал Упора овальной щеткой, очищал ее о скребницу и тягуче ныл что-то бессловесное. Коротко привязанный к коновязи, Упор приятно вздрагивал лоснящимися боками. Ни слова не говоря, Роман принес седло, стал заседлывать жеребца. Сержант перестал гундосить, удивленно заморгал желтыми глазами. Бывало, этот Пятников, или как его, объезжал Упора, а теперь-то... Осужденный ведь. Господи, верхи куда-то наладился. Сказать - так кабы чего... Эвон бугай какой... Когда Пятницкий стал толкать удила в зубы закапризничавшей лошади, сержант пересилил робость.
- Куд-да эт-то? Куд-да? - запротивился он, хватаясь за чембур.- По какому такому позволению?..
Разговор с подполковником Богатыревым, радость скорой встречи с Настенькой ослабили тяжесть свалившегося, влили в Романа веселую и злую приподнятость. Сержант услышал от него такое, чего никогда не слышал от лейтенантов в учебном полку:
- Не кудахчь, не курица. Марш открывать ворота!
Посеменил ведь, распахнул жердевые провисшие ворота. Он потом поспешит, конечно, куда следует, осведомит кого надо... Ох уж будет, если что, офицеришке...
Пригодилась одинаковость роста с Богатыревым - стремена не надо подгонять. Роман легко взметнулся в седло, понудил застоявшегося Упора боковым шажком, с перебором, выйти за ворота, крикнул оттуда сержанту, чтобы к вечеру приготовил коляску, и бросил Упора в галоп.
Маршрут учений, состоявшихся месяц назад, проходил через деревеньку на берегу Клязьмы. Пятницкий и два других взводных из батареи высмотрели из стайки прибежавшей детворы мальчонку побойчее, попросили принести напиться. Парнишка шмыганул в ближайшую калитку, а лейтенанты, приморенные пешим переходом, уселись на скамью у ворот. За высокими глухими воротами, подряхлевшими без хозяйского досмотра, усиливая давно мучившую жажду, забренчала колодезная цепь. И тут же раздался девичий голос:
- Товарищи, вы пройдите сюда.
Подошли к колодезному срубу. Придерживая рукой тяжелую помятую бадью, стояла в полинявшем платьице с пряменько гордым поставом головки то ли девушка, то ли девочка. Роман глянул на нее и ослабел, прилип глазами. И с ней враз что-то случилось. Смотрит прямо в лицо, а в глазах столько удивления - испуганного и радостного одновременно. Друзья даже подумали знакомые встретились. Не стали любопытствовать, попили и молча подались из ограды. Из расклепавшегося шва бадейки бьет струйка воды, густые, невесомо льняные волосы колышет речное дуновение, играет ими в солнечной яркости. Парнишка дернул бадейку, оплеснулся остатками, обругал сестру:
