- Важная бумага, Владимирыч?
- Очень важная, Степан Данилович, очень.
Глава шестая
В ту предгрозовую пору редкий мальчишка не переболел мечтой стать если не Чапаевым, то, на худой конец, моряком или летчиком. Чтобы артиллеристом, такого Роман не знает. Во всяком случае, лично ему подобное в голову не приходило. Оборонных значков, отличавших активиста от обычного смертного, к восьмому классу на пиджаке Романа было не меньше, чем спортивных медалей у знаменитого борца Ивана Поддубного,- "Ворошиловский стрелок", БГТО, ПВХО, БГСО, ОСВОД и даже "Юный пожарник", но в военкомате, когда подошел срок, нашли, что это военно-прикладное богатство, скорее всего, нужно артиллеристу. Так сказали. На самом же деле, не без оснований думалось Пятницкому, получил он назначение в артиллерийское училище потому, что оно, перебазированное на Урал с берегов Черного моря, находилось неподалеку от Свердловска
Пятницкому повезло на преподавателей. Почти все они прошли Хасан, Халхин-Гол или финскую. Даже командиры курсантских отделений в их батарее были не из желторотых однокашников, а сержанты, только-только подлечившиеся после ранений. Пятницкий охотно и довольно успешно впитывал военные премудрости, радовался этому и не подозревал, что похвальные знания явятся в скором времени источником глубочайших душевных мук.
По прошествии одиннадцатимесячной, едва не круглосуточной учебы Роман Пятницкий в числе нескольких преуспевающих курсантов был досрочно выпущен из училища с наивысшей аттестацией - на должность начальника разведки дивизиона с правом выхода в гвардейскую часть.
И тут-то вступила в силу справедливая (с точки зрения начальства), но и абсурдная, противоречащая их помыслам (с точки зрения таких, как Пятницкий) кадровая политика той поры: умеешь - учи других. Пятницкого направили в Горьковскую область, где дислоцировался артиллерийский запасной учебный полк, готовить для фронта солдат-пушкарей.
Военкоматы присылали сюда дождавшихся своего часа парнишек-новобранцев - худых, заморенных, изробившихся, но переполненных решимости в пух и прах расколошматить фашистскую Германию; возмужалых, знающих, что почем, фронтовиков из госпиталей; бодрых участников первой империалистической и гражданской и не участников, но тоже рождения конца прошлого века; рабочих, наконец-то освободившихся от брони, и каких-то сытых личностей, неожиданно лишившихся этой брони; сереньких хамов, отбывших срок за уголовные преступления; лобастых от стрижки, без вины виноватых парней из районов, освобожденных от оккупантов, и всякий другой люд, способный и обязанный носить оружие,- так называемый переменный состав.
Взводные и выше считались постоянным составом, и Пятницкий с ужасом думал, как бы не остаться "постоянным" до конца войны. Такая вероятность не исключалась в силу все тех же парадоксальных вещей. Чем больше он вкладывал в дело души и энергии, тем больше возрастала эта вероятность.
Лагерь учебной дивизии возник на пустынном месте в первые месяцы войны. Мелкий сосняк на песчаной почве, землянки-казармы, землянки-штабы, землянки-классы, землянки-склады... Офицерские общежития - тоже землянки.
В сумерках, когда, попукивая, затарахтел дизельный движок и по проводам пригнал от динамо слабенький ток к лампочке, Пятницкий, казнясь своим долгим молчанием, засел за письмо матери.
Писал торопливо, не перечитывая - не надеялся на долгий покой на исходе суматошного дня (принимали, мыли, экипировали новобранцев),- писал о том, что будет радостно маме, что подтеплит ее душу, захолодевшую после известия об отце: пропал без вести. Писал о своем великолепном самочувствии, хорошем питании, о прекрасных товарищах и командирах, о всегда чистых и сухих портянках, кое-где привирая при этом (не всякая правда по сердцу маме),- писал о том, что порадует маму; ее расспрашивал о житье-бытье, все еще не в силах представить слабенькую, интеллигентно-наивную, бесконечно дорогую и милую маму, гримершу театра, в брезентовом фартуке, в обшитых кожей вачегах на нежных руках, с грязным лицом от гудронной копоти и металлической пыли,- представить ее возле скрежещущей "гильотины", под мощный нож которой она, резчик металла, то и дело подставляет тяжелые, глухо вибрирующие, еще не остывшие после проката и с неровными, острыми, как бритва, краями листы стали... Она оставила театр со всеми эвакуированными сюда знаменитостями сцены и пришла на Верх-Исетский металлургический завод после известия о зловещей, не до конца ясной судьбе мужа, работавшего в листопрокатном цехе сменным мастером.
Последние строчки дописывал под нетерпеливым взглядом переминающегося с ноги на ногу посыльного, передавшего приказание явиться к подполковнику Богатыреву.
Прямо к Богатыреву? Что ж, когда командир дивизиона в отъезде, когда командир батареи в отъезде, то и Пятницкий - прямо к Богатыреву.
Заместитель командира полка по строевой части подполковник Богатырев был высок (до войны в артиллерию подбирали почему-то только рослых), строен, крепко мускулист, красив мужественными, броскими чертами лица. Вся внешность его, сорокалетнего, была покоряюще притягательной. Роман молился на Богатырева, прекрасного знатока артиллерийского дела, всегда с радостным трепетом ждал его прихода на занятия или с проверкой в караульное помещение, наблюдал в часы подъема по тревоге, любовался впаянным в седло во время учебных походов.
Юношескую влюбленность не могли поколебать даже собственноручные отказы Богатырева на рапортах Пятницкого об отправке в действующую. Возвращая рапорт, Богатырев с виноватостью улыбался, в дружеском бессилии разводил руками. Если Пятницкий начинал строптиво настаивать, Богатырев, чуть нахмурившись, говорил:
- Я же не встаю на дыбы, когда мне отказывают.
И это убедительно охлаждало. Если уж подполковник Богатырев не может добиться отправки на фронт, то куда ему-то, лейтенанту Пятницкому!
Все нравилось Роману в подполковнике. Даже звучная фамилия Богатырев, даже необычное имя Спартак, даже единственная медаль "XX лет РККА".
Подполковник Богатырев встретил его, не поднимаясь из-за стола. Нервно осунувшееся лицо. Глаза, которые Роман привык видеть искрящимися живостью и умом, сейчас были сухие и отрешенные, взгляд уходил куда-то за стены кабинета. Видно было - мучило подполковника что-то свое, личное.
В крохотном женском обществе учебного полка, затерявшегося в песчаном мелколесье, красавец Богатырев был вне конкуренции. Когда кто-нибудь заводил об этом разговор, Пятницкий передергивал носом и отмахивался - да пусть его! - хотя с огорчением замечал, как под тяжестью новых и новых любовных успехов Спартака Аркадьевича его кумир начинает блекнуть. А теперь вот эта смерть молоденькой посудомойки из офицерской столовой. Конечно, не Богатырев свел ее с деревенской повитухой, но... Тень от тучи, нависшей над Богатыревым,- вот она, на лице. Не исключено, что разговоры о парткомиссии - тоже правда...
Разглядывая какую-то бумажку - не поймешь, нужную или ненужную в данный момент,- Богатырев угрюмо сказал:
- Предстоит поездка на две-три недели. Послать больше некого, Пятницкий.
Действительно, кого еще? Все офицеры уехали с маршевым эшелоном. Только вот куда поездка, зачем?
Богатырев сделал паузу, вздохнул при мысли о том, что сейчас скажет, и сказал:
- Колхозу помочь надо, заодно для дивизии заготовить. Забирайте всех вновь прибывших - и в Приок-ский колхоз. Сено косить будете.
Вот оно что! На сенокос. Как не порадоваться человеку, измученному военной муштровкой. Только как это - забирай вновь прибывших? Он их еще разглядеть не успел, по взводам, по отделениям не разбиты. Присягу не принимали. Потом... Призывник призывнику рознь. Новобранцы, как один, из западных областей, что отошли от Польши. С такой хохляцко-польской мовой, что и не поймешь, о чем "гутарють". В бане мыл... Надо же - у каждого крестик на бечевке. Не сена, как бы чего другого не накосить. Вся жизнь под панами да фашистами, о Советской власти только от них знают.
