- Теперче будет тебе теплее, - сказал он участливым голосом.
- Да вы не беспокойтесь... Я привычная к холоду, - вытирая лицо жиденькой, давно выносившейся варежкой, ответила она, чувствуя, как тревожно колотится ее сердце и жарко пылают исхлестанные снегом щеки. Для нее это была первая в жизни мужская и нетягостная забота. Смущенной, неловкой улыбкой озарилось ее лицо. Из глаз неудержимо полились не видимые в темноте слезы...
- Сколько же тебе лет-то? - опять пустив коня шагом, спросил Петр Николаевич.
- Двадцать пятый пошел... с осени, - дрогнувшим и каким-то усталым голосом ответила она, стараясь унять и не показать слез своих.
- Немного еще... Я тебя старше на целых пятнадцать лет, - сам не понимая, зачем он это говорит, признался Лигостаев.
- Да вы ведь вон какой казак! Для мужчины разве это лета!
- Какой же? - поглядывая на нее сбоку, спросил Петр Николаевич.
- Вы добрый и... и гордый, наверное, - невнятно, запинаясь, проговорила она. Ей хотелось сказать совсем другое, но не повернулся язык.
"Хорош добряк! - подумал Лигостаев. - Сегодня сноху плетью отстегал..."
Над степными буграми тихая, в белых снегах, зимняя ночь. Сквозь редкие бегущие облака сыпались крохотные звезды. Выехали на последний пригорок и увидали шиханские огни. Они то вспыхивали, то гасли в туманной дымке.
"Вот сейчас доедем, вылезу из этой уютной кошевки, и, может быть, никогда больше не свидимся", - с ужасом думала Василиса.
- Так говоришь, добрый я? - после томительного молчания спросил Петр Николаевич. Ему вдруг захотелось ехать все дальше и дальше вот таким ровным, спокойным шагом и слушать ее покорный и ласковый голос.
- Да. Про вас все так говорят, - быстро ответила она.
- Погоди. Кто это все?
- Рабочие, Устя Яранова, Василий Михайлович, например, наш бухгалтер... Вы же их знаете?
- Знаю. Ну что ж, скажу спасибо, раз обо мне так думают...
- Вы к ним едете?
- Нет. Куплю вина и назад вернусь. Водка тут, наверно, есть?
- Этого добра-то везде полно. Вы заезжайте к нам, покормите коня...
- Ну что ж, это дело, - охотно согласился Петр. - А ты со мной выпьешь?
- А если я не пью? - смущенно спросила Василиса. Кровь прилила к ее сердцу горячей волной.
- Ну а маленько? - шутливо пытал Лигостаев. Смущение и растерянность Василисы настраивали его на веселый лад.
- Маленько можно, - сжимая холодными варежками щеки, ответила она.
- Хочешь, прокачу пошибче?
- Ага! - кивнула Василиса.
- А не боишься? - умело и ловко направляя коня на большую рысь, уже задорно и громко спросил Петр.
- Ой нет! Я шибко люблю! - наклонив к нему лицо, выкрикнула она и робко прижалась плечом.
Ястреб шел плавным, широким аллюром. Полозья кошевки, звонко свистя, буйно раскатывались на поворотах, и казалось - вот-вот перевернутся вверх тормашками. Но Петр Николаевич был опытный наездник. Он, где нужно, сдерживал лошадь.
Василиса от восторга закрыла глаза. Все было как во сне, и до прииска докатили в один миг.
Пока Петр Николаевич прибирал коня, Василиса, сбегав в избенку, ожидала его у входа.
- Вы заходите, - когда он подошел к ней, проговорила она. - Называйте меня просто Вассой. - И она смело поглядела ему в глаза.
- Ладно, - согласился Петр. Он растерянно топтался на одном месте, вертел в руках кнут, словно не зная, что с ним делать. - Вот возьми мой тулуп и в избу снеси, а я сейчас приду, - добавил он по-хозяйски и, шумно отряхнувшись, сбросил с плеч шубу. Не успел он оглянуться, как она цепко подхватила тулуп на руки.
- А ты ловкая! - удивленно сказал он.
- Ох и тяжелый! - не придавая его словам значения, проговорила Василиса. - Теплый, наверно?
- Из восьми овчин.
- Целых восемь овец?
- И баран в придачу, - пошутил Петр. - Ну, Васса, я пойду.
- Возвращайтесь. Я самовар поставлю и буду вас ждать. Хорошо? просительно и нежно сказала она.
- О чем говорить. Чаек не помешает. Раздувай самовар, а я коврижек принесу.
- Ничего не надо... Сами приходите. - Василиса спрятала лицо в ласково-мягкий и теплый ворс овчины.
Лигостаев кивнул головой, повернулся и, скрипя высокими валенками, пошел по притихшему, с низенькими домишками переулку. В окнах мелькали тусклые огоньки. На небе мигали звезды, рассыпая по белому снегу зимний холодный свет.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
С саманной избушке, где жили Василиса и Устя, начался полный переполох. Самовара у молодых хозяек не оказалось. Василисе пришлось бежать за ним к Даше Микешкиной. Вместо чайных чашек нашлось только две треснутые татарские пиалы. Как на грех, и заварка вся кончилась. Василиса носилась по соседям как угорелая. Устя посмеивалась над ее хлопотами, помогая ей, тоже радовалась, сама не зная чему...
- Ты хоть платье-то другое надень, волосы прибери, будешь как настоящая невеста, - весело шутила Устя.
- Ну какая из меня невеста? В судомойки, в батрачки, на тот свет с ним пошла бы! А вы - в невесты!..
- А почему бы нет? - подзадоривала ее Устя. - Ты только особенно не робей. Хочешь, я его сама за тебя посватаю? - в шутку предложила Устя.
- А это можно? - замирая с клетчатой из фланели кофточкой в руках, спросила Василиса.
- Отчего же нельзя?
- Ах господи! Вы только скажите ему, как я его люблю! И больше ничего не надо... Он поверит, я знаю... Пусть не в жены... Пусть в хозяйство... А там что бог пошлет... - надевая единственные, впервые в жизни купленные полусапожки, взволнованно говорила Василиса.
- Это что же, в любовницы? - спросила Устя.
- А это уж как хотите, так и называйте.
В это время в сенях заскрипели половицы, и в комнату вошел и напустил холода Кунта. Появление мальчика было совсем некстати.
- Здравствуй, тетька Уста, и ты, Васка, здравствуй, - поднимая со лба рваную мерлушковую шапку, проговорил Кунта и бесцеремонно сел на табуретку.
- Здравствуй, Кунта, - ответила Устя.
Василиса отвернулась и стала застилать стол чистой скатертью. Кунта, помаргивая косоватыми глазенками, пристально наблюдал за ее быстрыми и ловкими движениями. Вдруг он неожиданно прищелкнул языком, лукаво подмигнул и громко, раскатисто захохотал.
- Что ты, Кунта? - удивленно спросила Устя.
- Ничего! - прохихикал гость.
