Дед на меня смотрит, и я вижу, как ему страшно и стыдно становится, что он меня напугал словами. Это он наверняка подумал, что напугал.

– У меня мама доктор, – сказал я спокойно деду и вытащил телефон.

Слова «у меня мама доктор» всё всем объясняют, их вполне достаточно. Набираю я маму и на деда смотрю, а он кивнул так головой, мол, угу, всё правильно, такого и ждал. И он снова глаза закрыл, чтобы они не закончились до того, как мама приедет на «скорой».

– Мама? – сказал я, – Ты дома? Мне твоя помощь нужна.

Мама всегда учила, что просить помощи – это признак взрослости. Я не понял, почему это так, но запомнил.

– Судя по твоему голосу, у тебя всё хорошо, – сказала мама.

Моя мама всегда слушает не слова, а интонацию. Если бы у вас была возможность выбирать профессию для мамы, я бы посоветовал профессию врача, честное слово. Врачу не нужно ничего объяснять, врач все равно не поверит. Он сам посмотрит, и если кому и поверит, так только градуснику.

– Нормально, – согласился я, – а вот дед умирает.

– Где умирает? – спросила мама, и я принялся объяснять, куда ехать.

Хорошо, когда от родителей нету тайн. Или когда они есть, но вам за них ничего не будет. Матрас никогда меня понять не мог, у него всё не так в доме.

– Погодите, дедушка, не умирайте, – сказал я, – мама уже едет.

– Ладно, – согласился дед слабым голосом, – раз мама едет, тогда…

Он хотел сказать «тогда я не буду пока умирать», но не сказал. Потому что когда у вас мама доктор, можно говорить короче, вы и так понимаете. Кроме того, в голосе деда появилась уверенность, несмотря на слабость. Это потому, что когда у вас мама доктор, вы редко бываете маменькиным сыночком.

Я развернулся и пошагал к двери, встречать маму. Странно, но пол сейчас не хрустел. Просто уже не надо было, он и не хрустел. А вы говорите – судьба…

«Скорая» подлетела быстро, но без мигалок. Тут дороги такие, что мигать некому, не ездит никто. Машина остановилась прямо напротив калитки. Мама с водителем и ещё одним мужчиной в медицинской одежде подошли к дому.

– Куда? – коротко спросила мама, и они все пошли в дом, даже до того, как я рукой показал.

А я не пошёл вслед за ними, понимая, что не очень-то сейчас нужен. В конце концов, у меня из медицинского образования всего пара умений: мыть руки и вовремя прятать колбасу в холодильник, чтобы не протухла. Ни тем, ни другим я старику помочь явно не мог. Тогда я стал ходить возле крыльца и охранять бригаду врачей. Чтобы никто не отвлёк.

Но меня самого отвлёк холод, о котором я позабыл, пока всё-таки волновался, хоть и не сильно. Тогда я вошёл в дом, старый, но тёплый, по сравнению с улицей. Прошёл в комнату, посмотрел на работу бригады. Я уже знал всех этих людей, хоть и не был знаком с ними. Просто как-то внутренне знал, и как будто всегда, всю жизнь. Наверное, тоже эти самые гены.

Дедуле что-то кололи, что-то записывали с его слов, даже сфоткали, а потом сказали:

– Эх, не вовремя ты, отец, захворал. Вокруг, сам знаешь, что творится.

Это водитель сказал, он как бы младший врач в бригаде. Сказал не про то, что вокруг старый дом, а про то, что за пределами его старости ещё хуже. Из слов младшего врача я понял, что ему не нравится то, что творится. А вот дед думал иначе. Он глянул на меня и улыбнулся:

– А что творится-то? Вон, молодёжь творится, вся такая шустрая… Да, молодёжь?

Это он меня спросил, подмигнув. И я понял, что он из тех, у кого нет ни телевизора, ни интернета, и он вполне может не знать о вирусе, который всех распугал с улиц, словно в стаю воробьёв кошкой бросили. У нас с мамой, кстати, тоже нет телевизора. Мама сказала, что это «дурацкий ящик», который неприлично иметь приличным людям, хотя непонятно – почему «ящик»? Он же скорее, как картина, или как зеркало, такой же тощий.

– А ты, дед, совсем, видать, от жизни отстал, – сказал водитель «скорой», не сдаваясь дедовой улыбке, – Карантин на дворе, эпидемия. Неужто ты не заметил, что все в наморд… в масках все? Это у вас называется «социальная ответственность», да, дед?

Водителю очень хотелось, чтобы все вокруг думали, как он – то есть, что вокруг всё плохо. Я заметил, что взрослым часто приятно бывает, когда другие тоже думают о том, что всё плохо. Наверное, это признак взрослости – думать о том, что всё плохо, и ругать тех, кто не согласен. Вот я и думаю – взрослеть, или пока обойдусь?

Мама обернулась ко мне, и сказала:

– Спасибо, Серёжа, вовремя позвонил, – и я понял, что никакого нагоняя мне ни за что не будет.

Мама у меня другая. Никаких вопросов не будет, замечаний не будет, а будет суп вечером… или не будет, потому что уже поздно, а мы с мамой правильно питаемся.

Ну, пытаемся питаться…

– У меня бутерброды есть, – сказал я всем, – будете?

И показал на рюкзачок, мол, внутри бутерброды. Мужчина-врач сказал серьёзно:

– Не, спасибо, парень, не хочется. Куда дедулю, Мария Александровна?

А водитель взглянул на меня так странно, мол, всё вокруг и так плохо, а тут еще этот пацан со своими бутербродами.

Мама пролистала что-то в планшете, упакованном в толстый резиновый конверт, чтобы падать и не разбиваться. Пролистала, потом махнула рукой и сказал:

– Чего это я… Ясно же и так, что некуда, Иван Трофимович. Разве что к себе.

Она это не то, чтобы шутя сказала, а с каким-то интересным выражением, то ли беспомощности, то ли непонятной грусти. И тут чёрт, который меня дёргает, взял, да и сделал это в третий за сегодняшний день раз. Это потому, что не любит он грусти. Ему проще меня дёрнуть, чем самому грустить. Или у нас с мамой один чёрт на двоих.

– А давай, мама, возьмём дедушку к себе, – сказал я, и добавил, – Будет у нас свой дед.

Ну да, кота ж не купили…

Оба мужчины, врач и водитель, при этих словах расхохотались, даже пополам стали сгибаться, словно кланяться мне за то, что так насмешил. Я за них почти испугался уже, чтобы не сломались, но не успел, потому что мама сказала:

– Давай, Серёжа.

Водитель взглянул на неё с удивлением:

– Мария Александровна, вы серьёзно?

Он мою маму не знал, хоть и возил её на машине долгое время. Так даже у нас с Матрасом бывает, это я заметил. Живёшь так, живёшь, общаешься, а потом вдруг оказывается, что ты человека сам придумал, что на самом деле он совсем не такой. Этот водитель мою маму тоже придумал, наверное. Но, скорее всего, он себя придумал. «Вдумчивый какой», называется.

Надо специально вокруг города старых домов понаставить с дедами, и народ запустить, как на контрольную, чтобы посмотреть, кто на самом деле какой. Только не предупреждать никого, что это подстроено. Вот это был бы квест!

Водитель замер, ожидая ответа мамы.

– Вполне, – уверенно кивнула моя мама, и водитель ожил, зашевелился, как кобра, когда факир убирает свою дудочку.

Мама любит это слово – «вполне».. Корень здесь такой же, как в слове «полный», то есть «больше наполнять не надо». Как есть, так есть, и лучше не бывает, а если бывает – то когда-нибудь потом, а сейчас всё «вполне».

Я тоже подумал, что если этот дедуля у нас появится, то это будет вполне. А как мы его к нам везли, это уже не интересно. Главное я вам рассказал.

Ах, нет, ещё одну вещь вспомнил. Оказалось, что деда на самом деле нет. Потому что нет документов – нет деда.

– Почему нет? – возмутился водитель, – Ты дед, что – бомж? Ну-ка, давай вспоминай, как тебя зовут. Позор! Это у них называется «полная паспортизация и учет поголовья граждан». И куда геростраты смотрят… полиция, называется.

Когда деду уколы кололи, он имя своё не назвал, не до имени было. А когда уколы уже вроде подействовали, то имя срочно понадобилось, чтобы бумажки заполнить. Водителю обидно стало, что дед имени не говорит. У водителя такое лицо было, будто на его-то клетке отчётливо написано: и как он называется, и где его «ареал», и что его «не кормить!», и еще что-то важное. А на дедовой не написано, и вообще непонятно, есть ли у деда клетка, или он дикий, просто лапку поранил. И водителю неохота, чтобы дед оказался вольным, без клетки.