Я объяснила Лиаму заранее, что начну с нескольких простых вопросов, а затем мы подойдем к более сложному, чтобы он мог постепенно настроится на интервью. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя еще более неловко, чем уже есть.

— «Seal Team Six», также известная как Группа развития специальных средств ведения военных действий ВМС США.

— Каково было ваше задание в тот день?

— Мы должны были закрепиться на Такур Гар. Это высота в горах Арма, недалеко от провинции Пактия. Стратегически важный пункт. Мы должны были установить наблюдательный пункт на вершине с обзором на долину Шахи Кот. (Здесь речь идет об операции «Анаконда» 2002 года)

— Что пошло не так?

— Нам сообщили, что горы безопасны. Из-за проблем с одним из вертолетов миссия была отложена на один день. У вертолета, который совершал облет горного массива, было мало времени, пилот оценил местность, как безопасную, и был поспешно отозван. Наш вертолет был сбит еще до того, как мы смогли приземлиться. Гора была небезопасной, мы приземлились прямо в засаду.

— Расскажи нам, что случилось после этого.

Я даю возможность Лиаму рассказать о бое, о безнадежной ситуации, где он стал свидетелем гибели своих товарищей, о том, как его подстрелили, и как он очнулся с тяжелыми ранениями в лагере террористов. Он описывает свои первые дни, которые едва может вспомнить из-за высокой температуры, пыток, повторяющихся допросов. Ему давали наркотики, угрожали смертью, переводили в разные лагеря, заставляли испытывать голод и жажду. Когда я слышу все жестокие подробности, у меня перехватывает горло, и я едва сдерживаю слезы. Представление о том, что пришлось испытать этому мужчине, к которому я чувствую настолько сильное влечение, что даже рискую попасть под гнев Марка, для меня настолько шокирующе, что мне с трудом удается сдерживать слезы. И с каждой новой подробностью мне все больше и больше хочется сделать хотя бы небольшой перерыв в интервью. Но это, вероятно, только добавило бы еще больше боли Лиаму, поэтому я просто позволяю ему дальше говорить о голоде, гневе, желании умереть, попытке убить себя. Я позволяю ему излить душу.

— Какое событие было наихудшим? — спрашиваю я, когда он замолкает, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, а затем вопросительно смотрит на меня.

Его лицо становится суровым, он избегает моего взгляда, а пальцы впиваются в подлокотники кресла.

— Я плохо могу судить о том времени. Иногда у меня совсем не было чувства времени. В некоторых лагерях было тяжелее, в некоторых не так уж и плохо. В зависимости от глубины ненависти или извращенности людей в том или ином лагере. Должно быть, это произошло где-то на третий год. В результате нападения американских войск главарь накануне потерял своего сына. Он хотел получить от меня информацию, которую я не мог ему дать. Я больше не имел представления о действиях США и их союзников. И даже если бы и имел, то не сказал бы ему. Я бы никогда не позволил тому, что они сделали со мной, случиться с другим боевым товарищем. — Лиам смотрит на свои колени, затем концентрирует взгляд на точке где-то позади меня.

Чувствую, что то, что он собирается сказать мне сейчас, это то, о чем он на самом деле не желает говорить. Подумываю замять вопрос, но он чувствует, что я собираюсь сделать, и останавливает меня, поднимая руку.

— В лагере была немка, врач. Они похитили ее за несколько недель до того. Она лечила меня от инфекции. Я знал, что они неоднократно насиловали ее. Они часто насиловали и убивали женщин. Некоторые женщины в лагерях рожали детей. — Лиам сглатывает, и я впервые вижу, как он плачет. Мужчина вытирает лицо и дико оглядывается по сторонам, пока не находит другую точку, чтобы сконцентрироваться. — Они подмешали Виагру в мою еду и заставили меня изнасиловать ее. Либо я это сделаю, либо всех девочек в лагере казнят.

Рефлекторно шарю позади себя, пододвигаю стоящий там стул и сажусь не в силах что-либо произнести, хотя Лиам смотрит на меня и ждет, чтобы я что-то сказала. Но что я могу сказать? Слов нет. Я ошеломлена этой жестокостью. Тем, что они сделали с этой женщиной. И что они сделали с Лиамом.

— Мы вырежем это, — говорю я глухим голосом по прошествии бесконечных секунд. — Никто не должен знать этого.

Меня действительно тошнит.

— Ладно. Я все равно лишь хотел, чтобы это ты знала. Ты должна знать, кто я есть.

Я вскакиваю, падаю перед ним на колени, беру в руки его ладони и подношу их к губам.

— Это не твоя вина. Ты спасал детей.

Лиам презрительно усмехается.

— Спасал? Кто это знает.

Я резко поднимаюсь и взбираюсь к нему на колени, прижимаясь и слушая его сердцебиение. Он обнимает меня и притягивает к себе.

— Это хорошо ощущается, — шепчу я ему на шею, вдыхая его запах: он пахнет скошенной травой и мужчиной. — Ты хороший человек, в тебе нет зла, не наговаривай на себя.

Лиам поднимает мой подбородок и нежно целует.

— Ты даришь мне чувство, что я больше не одинок. Ты даешь мне силы.

Я целую его снова.

— Мне нет нужды давать тебе силы. Ты самый сильный человек, которого я знаю. Если бы это было иначе, тебя бы сейчас не было здесь, рядом со мной.

— Я здесь, потому что кто-то же должен заставить тебя продавать варенье на ярмарке, — шутливо говорит он, а затем отстраняет меня. — Давай двигаться дальше. Я еще не рассказал, как мне удалось сбежать.

С тяжелым сердцем встаю с его колен и снова сажусь за камерой. Мне необходимо сделать несколько глубоких вдохов, прежде чем я могу задать ему следующий вопрос.

— Лиам, как тебе удалось освободиться?

Он садится прямо и ищет свою «точку привязки» где-то позади меня.

— Меня должны были доставить в новый лагерь. Пара женщин и я сидели в кузове грузовика, с нами было двое вооруженных охранников. Эти двое были не очень внимательны. Они были из лагеря, где я был до последнего. Большинство из них были сыты по горло боями и подобной жизнью. Я был для них чем-то вроде развлекательной программы. Им нравилось смеяться надо мной, особенно когда они могли победить меня в какой-либо игре, например, в бейсбол. Когда я понял, что для них было забавно одерживать верх над американцем, то все время проигрывал. Чем чаще я проигрывал, тем больше свободы получал. Они даже тренировались со мной. Для меня в какой-то момент начали стираться границы, я все меньше и меньше расценивал их как своих тюремщиков. Однажды я зашел так далеко, что поверил им, что моя собственная страна предала меня. В то, что меня не хотели обменять, потому что наплевали на меня. Я возненавидел все, что связывало меня с США. Мою татуировку тоже. — Лиам показывает в камеру белохвостого орла на своем предплечье. — Я обезглавил его камнем. У меня не было ножа. Если бы он у меня в тот момент был, я бы не использовал его, чтобы убить себя, а использовал бы для того, чтобы вырезать этого орла из себя. Тогда я сдался. — Он делает глубокий вдох. — Наш грузовик подвергся нападению. Один из мужчин спрыгнул с грузовика, чтобы посмотреть, что произошло с водителем. Тогда я схватил другого, вытащил его нож из-за пояса и перерезал ему горло. Нас освободили морские котики. Никто не знал, что я был еще жив. — Он усмехается. — Никто. Они лгали мне. Я предал себя и своих товарищей. За зря.

Я возмущенно втягиваю воздух.

— Ты когда-нибудь выдавал то, что не должно было выдавать?

— Нет. Ну если только футбольные правила не подпадают под гриф секретности.

— Тогда ты никого не предавал, — твердо говорю я, выключаю камеру, встаю, иду к бару, достаю хороший бурбон из шкафа и вопросительно смотрю на Лиама.

— Мы это заслужили, не так ли? — спрашивает он.

Глава четырнадцатая

Лиам

Когда просыпаюсь, на улице уже светло. Лампа в моей комнате, которая обычно всю ночь остается включенной, выключена, а это значит, что Джордж уже довольно-таки долго работает. Я не могу вспомнить, когда в последний раз спал всю ночь. Этим утром впервые чувствую себя отдохнувшим, расслабленным и свободным от жутких мыслей и воспоминаний.