– Далеко ли собрался?

– Да я ненадолго.

– Это неважно. Права не имеешь в отсутствие председателя без моего разрешения за территорию базы выходить.

– Это с какого же бодуна?

– Кто из нас старше?

Деваться было некуда, и Петя сдался:

– Ладно. Сколько надо?

– Вот это – другой разговор! – сразу сделался шелковым Александр Сергеевич. – А то – «думайте, что хоти-ите!» Общественное мнение, между прочим, многое в нашей жизни значит! Ты, Петя, это запомни и впредь им никогда не пренебрегай. А вдруг бы я помер? А? Что? Думай прежде всего, Петя, о человеке, и тогда человек подумает о тебе! Понял?

– Понял. Сколько?

Поскрябав прокуренными ногтями щетину, Александр Сергеевич велел занять «на два пузыря».

По невразумительному Петиному бормотанию соседка сразу догадалась, откуда ветер, но денег дала, поскольку сама была не прочь залучить Петю в зятья, даже поинтересовалась на прощанье:

– Почему в кино не пошёл?

– Я сюда не за тем приехал.

– Смотри, какой деловой!

За водкой пришлось ехать на грузовике в ресторан, где им по знакомству отпускали в любое время суток.

Только после того как Александр Сергеевич оказался на небе, Петя без опасения мог ходить по земле.

Солнце только что село за далёкие крыши пристанционных домов, и теперь по всему горизонту широко разливалось зарево пожара. С болота поднялась голодная мошкара и всю дорогу вилась вокруг нудным облачком.

Варю вынесло на крыльцо, стоило Пете отворить калитку. Была Варя в светлом платьице с длинным рукавом.

– Смотрю в окно – ты!

И столько радости было на её лице!

– Ну и дурак же я, Варь, а! Прости! – с ходу выдал Петя.

– Ладно, проехали…

– Тогда, может, прошвырнёмся?

– Прогуляемся, в смысле?

– Ну да.

– А который час?

Петя глянул на ручные часы.

– Десять минут десятого.

– Ну что, до десяти можно.

– Как до десяти? – удивился Петя, и Варя сразу стала оправдываться:

– Ну я же маленькая ещё. А на крылечке и до половины одиннадцатого посидеть можно.

Давай лучше на крылечке посидим? Ну а чего по улице шататься? Подумают ещё…

– Кто-о?

– Все.

– Да чего подумают-то?

– Ну как… Я же в школе ещё учусь. Не стыдно, скажут?

– А тебе стыдно.

Варя виновато вздохнула и призналась:

– Угу… Но ведь мы же ничего, правда, просто дружим?

«Дружим! – усмехнулся про себя Петя. – Вот детсад!» Хотя и сам был не больше искушён в жизни – деревня, армия, тайга…

– Ну, на крыльце так на крыльце.

– Тогда я схожу за альбомом?

– Валяй.

Варя стрелой унеслась в дом, буквально тут же, сломя голову, словно боясь, как бы он не ушёл в её отсутствие, вернулась обратно, опустилась на ступеньку и, положив альбом на колени, приглашающе глянула снизу вверх.

Петя снисходительно улыбнулся и, чувствуя себя младенцем, опустился рядом. Поскольку никого, кроме бабушки, он больше не видел, фотографии разглядывал с любопытством. Варя по-детски быстро сначала (пока он не сделал замечание) листала и, мило тыча пальчиком, комментировала:

– Это бабушка молодая. Это папа молодой. Это мама молодая… Правда, мы с ней похожи?

– Ну-каси…

На чёрно-белой (остальные, кстати, были такими же) фотографии была если не красавица, то довольно миловидная девушка в соломенной шляпке, в светлом летнем платье. Года через два сходство было бы просто удивительным. Петя даже как-то иначе после этого на Варю глянул. Она стеснительно от его взгляда ускользнула.

– Правда, похожи?

– Почти одно лицо.

– А мама… правда, красивая?

И замерла в ожидании ответа.

– Ну, я бы первый втюрился!

– Ну и словечки.

– Ну, влюбился… – и, перелистнув очередную страницу, спросил: – А это кто?

– Катя. Сестра старшая. Да не смотри – нет её дома. В Самару уехала. Ещё весной. Ну, в Куйбышев, не понимаешь, что ли? Папа у нас все города по-старому называет, а бабушка по-новому. Он за старые названия, она за новые.

– И чего ей в этой Самаре?

– В медицинский институт поступает. И я тоже хочу врачом стать, как бабушка с мамой.

– А почему именно в Самару?

– Дедушка с бабушкой там у нас. И мы… Ну, это… в общем… Да! А правда, мы с Катей ни капли не похожи?

– Ну-каси, – и, внимательнее всмотревшись в заносчивое лицо, заключил: – Земля и небо. А тоже – краси-ивая! – И наклонился, чтобы получше разглядеть, но Варя ревниво перелистнула страницу.

– А это наша Пашенька. – И по тому, как она это произнесла, Петя догадался, что все её в семье любят. – Двенадцать ей. Там она. На метеостанции.

– А это кто?

– Ваня Мартемьянов. Пашенькин одноклассник. Бабушкиного брата единственный внук. Знаешь, какой у бабушки брат большой начальник!.. А Ваня круглый отличник. Голова! Не то в МГУ, не то в МГИМО поступать собирается.

– И что за начальник его дедушка? Мы тут, считай, всех начальников знаем.

– Ну… этот… большой, в общем, – уклонилась она от прямого ответа. – Смотри. Это – Катя в шесть лет, а это – Пашенька в те же годы. Правда – почти одно лицо? Только она у нас такая… такая… – Но так и не подобрала определения и перешла на очередное фото: – А это мы с мамой. Думаешь, сколько мне здесь?

– Года полтора?

– Четыре месяца.

– Ух ты, плюшка какая!

– Да-а, такая вот я плюшечка была!.. А ты в армии кем был?

– Командиром орудия.

– Пушки? Настоящей?

– Самой что ни на есть. И даже стрелял из неё. Честное пионерское! Шестнадцать раз. Как жахнет – того и гляди, перепонки лопнут. Серьёзно. Нам даже рот полагалось открывать. На войне, говорят, артиллеристы постоянно палки между зубов зажимали, а иначе хана. Забыл рот открыть – и сразу кровь из ушей.

– О-ой… И страшно?

– Стрелять? Не-э. Непривычно сначала, а так ничего.

– Ну а служил-то где?

– В Германии. Округ там есть такой – Галле…

А часть находилась за высокой каменной стеной, и сразу за стеной, через дорогу, начиналась окраина занятого химической промышленностью старинного немецкого городка Мерзебурга – идеальная чистота мощёных улиц, сложенные из тёсаного камня с готическими черепичными крышами особняки, утопающие в виноградниках великолепные усадьбы.

Однажды Петя с Толиком Копыловым (тем самым, из-за которого Ленина увидеть не удалось) даже попали на немецкую свадьбу. Ушли после отбоя в самоволку в гаштэт за пивом и, проходя мимо одной из старинных усадеб, засмотрелись на свадебное застолье, устроенное под оплетённым виноградной лозой навесом. Их сразу заметили, пригласили, налили по стакану отвратительной немецкой водки, называвшейся «Тройкой», и с восторгом наблюдали, как они их мгновенно осушили. Когда же предложили «етшо», они, разумеется, не отказались. А потом едва унесли ноги от бдительно патруля, вычислившего их по «Не слышны в саду даже шорохи…». Уж больно нравилась «гансам» эта песенка, вот они сдуру, без акцента, без маскировки, значит, и затянули.

Часть тут же подняли по тревоге, выстроили на плацу и каждого заставляли дышать командиру в лицо, и они бы с Толиком непременно попались, но чего не пришло в голову командованию, так это поднять по тревоге карантин, новобранцев, которых они готовили к присяге.

– Ой, как интере-эсно! А расскажи ещё чего-нибудь.

И Петя стал рассказывать о последних внеплановых учениях, на которые их подняли ночью по тревоге. Было это зимой не зимой, в Германии же почти нет зим, больше они напоминали промозглую осень с нудной изморосью, заморозками по утрам в горах и высокогорьях и вечной слякотью в долинах. Такой неизменно вечный серый цвет и свет и всё вокруг. Даже мысли порою казались серыми и тоска по дому тоже. Тем более – ночная тревога, хотя, пожалуй, представлялась она уже не серой, а чёрной, как пронизанная промозглой влагой ночь, скрывшая под непроглядным покровом оставшийся позади городишко, речку, угадываемую по всплеску волн. Даже отвесная скала от обледеневшей за ночь дороги, которую безуспешно скребли установленные у подножия грунтозацепы тягачей их тяжёлой артиллерии, ничем не отличалась, если встать посередине, от зиявшей слева пропасти. Когда тягач, не справляясь с тяжёлой гаубицей, сползал на край обрыва, расчеты пулей выскакивали из кабины и шли впереди тягачей. И всё это с полной маскировкой, без света фар. Потом долго стояли. Может, и недолго по времени, но уж очень нудно от неизвестности.