– На здоровье! – отозвалась кассирша. – О Баннике речь ведём.

– Ох, уж эти бани да Банники! – сморщилась пожилая женщина, поставила сумку на стул, присела рядом. – У нас в деревне, откуда я родом, была баня, топилась по-чёрному. Как-то я приехала домой с мужем. Матушка баню затопила и в дом вернулась. А Петруша решил помочь, дров подкинуть. Только было вышел из избы, как вдруг обратно вбегает, бадью[1] с водой хватает, глаза ошалелые, руки, ноги трясутся, на баню показывает и невнятно бормочет: «Пожар… Дым… Двери… Окна…» Ну, тут мы с матушкой смекнули: не видал, видно, парень, как по-чёрному баня топится. Взяла тогда я его за руку и повела показывать. Он – да и вся его семья – раньше в печи мылись.

– По-чёрному – это как? – подняла пытливые глаза Лиля.

– Да просто! У печи трубы нет, на подтопке – бак с водой, а дым выходит в отверстие в крыше, да в раскрытые окна и двери.

– Там же сажа кругом, – то ли спросила, то ли уточнила прагматичная тётя Оля.

– Без сажи не обойтись. И стены, и потолок – всё чёрное. Зато какой воздух! Словами не передать! А сажу, бывало, сырой тряпкой оботрём со скамьи и садимся, ничего в этом страшного нет. Она же как антибактериальное средство действовала.

– Я бы не пошла в такую баню, – вздёрнула и без того курносый нос Оля.

– Ой, зря! Не видали вы, девоньки, настоящей бани!

– Да и ладно, – подмигнула подругам Лиля, попробовала разговорить женщину. – А что Вы о Баннике можете рассказать?

– О Баннике-то? – вопросом на вопрос отозвалась та. Задумчиво вздохнув, начала: – Ох, я ещё девчонкой была, – может, как вы теперь. Раз с подругами в святки решили погадать. Сговорились в полночь вместе к бане пробраться. Дверь настежь распахнули и по очереди подолы задирать стали, ждали, кого какой рукой Банник потрогает.

– И что? Потрогал? – прыснули со смеха девчонки.

– Других нет, а меня коснулся: рука ледяная, шершавая.

– В общественной бане гадать не станешь. В такой мороз подолы не задерёшь, обморозишься, – насупилась Лиля.

– Видать, приглянулась Баннику, изо всех девчонок одна я замуж вышла, – тётя Дуся с силой сжала губы, – остальных война проклятая забрала. Хорошо, что меня сюда на торфоразработки послали, хоть жива осталась.

– Да-а-а, мы все здесь приезжие, – отдалась воспоминаниям Ольга Борисовна. – Комбинат хорошо заботился о рабочих. В войну карточки были: моей тётке шестьсот граммов хлеба в день положено было, мне – двести пятьдесят. Ещё и талоны на дополнительное питание давали.

– Рыжова Евпраксия Ивановна – твоя тётка? А Никитина Александра Ивановна – мать? А кто первым на посёлок жить приехал? – поинтересовалась тётя Дуся.

– Да, они самые. Первыми в тридцать втором году приехали Константин Карпов с женой, мы его дядей Костей звали, а моя тётка чуть позже прибыла. Я к ней из деревни Гуреево Кубено-Озёрского района в сорок третьем приехала. В сорок шестом мама из колхоза с двумя ребятишками сбежала к нам, даже не забрав трудовую книжку. Голод в тот год был жуткий. Неурожай страшный. Мама рассказывала: «Человек идёт, идёт, упадёт, смотришь – мёртвый лежит. Хуже, чем в войну».

– Говорят, здесь пленные поляки жили?!

– Чего тебе поляки-то дались? Жили они в войну в старом бараке, но недолго, мне об этом тётка рассказывала, сама-то я их уже не застала. Посёлок наш не бомбили, немецкие самолёты только до Сокола долетали, хотели разрушить мост через Сухону.

– Ой, пора мне! – Женщина встала, прошла в тамбур, распахнув широко дверь, исчезла в белом морозном мареве.

Девчонки молча, с интересом слушали разговор взрослых. Как только тётя Дуся ушла, они сразу же умчались в раздевалку.

– Вот ключ, запритесь изнутри от греха подальше. Я в прачечной, пока моетесь, бельё прополощу, и вместе домой пойдём.

Лиля взяла у матери ключ, заперла дверь. И, быстренько скинув в раздевалке одежду, прошмыгнула в парилку, плеснула из ковшика воду на раскалённые камни и уселась рядом с подругами.

– Интересно, как выглядит Банник? – рассуждала мечтательная Надя.

– Знаете, а тётя Дуся не рассказала нам о Баннике, которого её муж Петруша видел в этом углу… – Лиля показала рукой под лестницу.

– Откуда знаешь? – сощурила смеющиеся глазки Валя.

Лиля загадочно улыбнулась, прикрыла указательным пальцем рот, будто мать могла её услышать, и вполголоса продолжила:

– Ш-ш-ш… Я подслушала, когда мама с соседкой разговаривала. Оказывается, тот Петруша как-то раз в баню пришёл, когда уже никого из мужиков не осталось. Ни о чём не думая, решил погреться в парилке. И то ли заснул, то и вправду увидел, как Банник недовольно фыркает. Тогда он резво выбежал в раздевалку, сгрёб бельё в охапку и мимо мамы, как ошпаренный, пронёсся, ни слова не сказав. Она лишь на другой день от мужиков обо всём узнала.

– Какой он – Банник? Как выглядит? – ткнула подругу в бок Надя.

– Петруша мужикам рассказывал, будто видел маленького старичка с длинными белыми кудрявыми волосами, покрытого лишь листьями от веника, – подытожила Лиля.

– Да, может, ему сон приснился, а он – Банник, Банник, – махнула рукой Оля.

– А где он живёт? В бане?! – любопытничала Валя.

– Здесь, в углу парилки, и живёт. Слышите? Чешет спину о каменную стену, – не успела Лиля договорить, как действительно послышался какой-то пугающий шорох.

Весёлые улыбки с лиц подруг мгновенно стёрлись, они с оглушительным визгом выскочили из парилки, бросились в раздевалку. Изрядно запыхавшись, встали за закрытой дверью и, задерживая разгорячённое дыхание, прислушивались к каждому шороху. В моечном отделении наступила неловкая тишина. Лиля, как самая смелая, приоткрыла дверь, осмотрела помещение. По правой стене стояла скамья с чистыми тазами, с обеих сторон от неё находились полки, над которыми из стены торчали краны с горячей и холодной водой. На следующей стене – справа дверь в летние души, но она плотно закрыта. Посередине – два душа с перегородкой и одним общим коротким простенком, там тихо. Слева от душа – распахнутая дверь в парилку, и там пусто. По левой стене два больших окна, стёкла покрыты изморозью. Свет уличных фонарей сквозь наледь проникал скупо. В центре бани – два ряда деревянных скамеек.

– Никого нет. Пошли мыться!

Девочки, рассеянно озираясь по сторонам, вернулись в моечное отделение. Ольга, набрав в таз воды, мыла свои длинные, роскошные волосы. Надя встала под горячий душ и тёрла пятки пемзой. Валя сидела на скамье, намыливала мочалку. Когда у Лили закончилась вода, она взяла со скамьи таз и пошла набирать. Только открыла краны, как с жутким шумом распахнулась дверь в летние души. Она зарделась в смущении и завизжала. Тут же погас свет. В тёмном проёме, в клубах морозного воздуха возвышался тёмный силуэт. Блики уличного фонаря сквозь незамёрзшие стёкла окна душевой падали ему на голову, отчего кончики кудряшек казались серебряными. В висках у Лили пульсировала одна мысль: «Это он! Банник! Это ОН!!!» Она закричала:

– Банник! В летних душах Банник!

Подруги на миг замерли, соображая, что случилось. Лиля, ладная, чуть полноватая девчонка, объятая страхом, бросила таз, призрачной тенью скользнула к окну, бесцеремонно залезла на подоконник, с силой дёрнула шпингалет форточки; когда та податливо распахнулась, разом раскрыла и вторую. Не помня себя, вылезла на улицу и спрыгнула в невысокий сугроб. Ледяная корочка под ногами хрустнула, но Лиля, не замечая ничего вокруг, испуганной рысью сделала несколько отчаянных прыжков; выбравшись на тропинку, замерла в ожидании подруг.

За ней следом проворно вылезла ловкая, гибкая, светлоглазая блондинка Надя. Обычно бойкая, открытая, весёлая Валя, откровенно разозлившись, швырнув мочалку в таз, покорно махнула за Надей. Высокая, стройная, своенравная брюнетка Ольга тщетно старалась смыть пену с лица и, плюнув на всё, закинув мыльные волосы на затылок, лихо сиганула на улицу вслед за одноклассницами. Нестерпимый холод обжёг распаренные девичьи тела. В ушах звенел зловещий хохот Банника, казалось, он вот-вот выскочит из форточки. Подруги, толкая друг друга, помчались мимо кочегарки в прачечную.