– А ты картовь не брани, пищу нашу, – назидательно первый, оптимистичный.
– Эх, на Японской да на войне! – бодро пропел какой-то солдатик.
«Иль она приснилась мне?» – невольно добавил про себя Сергей. Рядом прошли офицеры, беседуя о чём-то вполголоса. Сергей медленно встал с ящика и очень неумело отдал честь. Старший офицер бравого вида с чёрной бородой с проседью усмехнулся и спросил его имя и часть. После доклада Серёжи, офицер вспомнил, что служил некогда под началом полковника Охотина и спросил, а не Гордеевич ли будет отчество подпоручика? После положительного ответа, офицер пригласил Сергея с ними на чай:
– Наверное, Вы никогда раньше не служили, подпоручик Охотин?
– Никак нет, Ваше Высокоблагородие! – ответил Серёжа, не будучи уверенным ни в погонах, ни в порядке обращения согласно званию.
– Оно и заметно. Уж извините. А как Вы оказались на фронте?
– Добровольцем, Ваше Высокоблагородие.
– Вот это да! Поздравляю! В наше время маловато добровольцев. С последней Турецкой кампанией не сравнить. Отцовская кровь! А какой род занятий Вы избрали до фронта?
– Литераторство, Ваше Высокоблагородие.
– Удивительно! Интересно, сможете ли Вы попасть из своей винтовки в тот камень на бугре? – хитро прищурился полковник.
Солнце садилось и чётко обозначило силуэт камня, обтекая его удлинившимися лучами. Серёжу аж пот прошиб: уж чего, а метко стрелять он научиться не успел. Дали пару раз пострелять, да и то патронов оказалось очень ограниченно. Он приложил приклад к плечу и начал судорожно сжимать левый глаз. Прицел был не в фокусе, очки ли, глаза ли подводили. Выстрел не удался, хотя камень не представлял особой сложности. Когда он понурившись сел рядом с бородатым офицером в маньчжурской фанзе, прямо на глиняный пол к низкому столику, офицеры обменялись взглядами и старший решительно сказал:
– Господин Охотин, мы слишком ценим таких смелых людей как Вы, чтобы посылать их в качестве мяса для японских пушек. В силу недостатка Вашего зрения, в силу того, что нам нужны живые литераторы-патриоты, а не только декаденты, я потребую перевода Вашего в тыл. Там Ваши мозги нам пригодятся. Будете при медицинской части, курсы фельдшера освоите срочно. Там людей ой как не хватает. России нужны свои киплинги, а не только толстые. Толстой велик, но и великого вреда от него хватает. У нас если и есть киплинги, кто имперские амбиции защищает – то бездари. Пишите правду и во славу России, молодой человек!
Сергей совсем растерялся и сумел с трудом вымолвить:
– Ваше Высокоблагородие, не хотел бы я при госпитале. Не умею я по этой части ничего. На передовой хоть особых знаний не нужно, понятнее…
– Вот тут Вы ошибаетесь, сударь, спросите отца своего, если мне не верите. Нужны и ещё как, иначе будет и на Вас, подпоручик, кровь солдатская. Не отмолите потом. Война это не игрушки. Нестроевщина ещё не нюхавшая пороху всё прибывает, свежаки одни, а ими умело руководить надо. Иначе – кровь лишняя – во век не отмоешься.
Моложавого вида ординарец принёс на стол застиранную скатёрку, развернул и извлёк из внутреннего кармана узкую бутыль с мутновато-белой жидкостью.
– Сей минют, Вашескородье, – выскочил из фанзы и вновь появился уже с горшком горячих щей и краюхой хлеба, – Вот и щец поспел, Вашескородье!
– Садись с нами, Евдоким, не впервой.
– Слушаюсь!
– Вот, господин Охотин, наш Евдоким Ерофеевич не так давно нам с подполковником жизнь спас. Вот прямо так взял, да спас. И такое бывает на войне.
– Вы сейчас с фронта, Ваше Высокоблагородие?
– Эх ты, барин-барин, какой же он тебе Ваше Высокоблагородие? Да Александр Алексеевич уже давным-давно полковничьи погоны носит.
– Да, чинопочитание в русской армии слабеет, – рассмеялся младший офицер, – Бывало в прошениях обращались к генералу: «Ваше Превосходительство, высокочтимый…» и тому подобное. Всё это в прошлом.
Серёжа готов был провалиться сквозь землю и, наконец, сообразил и обратился по уставу:
– Простите за недопонимание, Ваше Высокородие214!
– Какие всё мелочи, господин подпоручик. Вы мне симпатичны уже тем, что сытую столичную жизнь добровольно на риск и грязь сменили. Ну и к тому же – сын Охотина. Молодым ещё отца Вашего помню, бравым. Отчаянный был офицер!
– Выпьем сегодня за то, чтобы в России не иссякали такие люди, как Вы, подпоручик, чтоб матери рождали и впредь сынов царю и Отечеству преданных! Вот, господин подполковник наш находился недавно в плену японском, но не в лагере для военнопленных, а был просто бесконвойным, жил в японских семьях и вскоре отпустили его под честное слово с обязательством не участвовать в дальнейших боевых действиях. Больше всего его удивило то, что в японских семьях самым ценным домашним предметом была родовая книга – семейные хроники. О чём говорит сей факт? О том, как важна для этого народа традиция и честь семьи! А что у нас теперь? Вот то-то и оно… Поэтому, Вы на меня произвели такое впечатление, господин Охотин-Младший, поступком своим прям-таки японским. Да знаете, японец дерется вдесятеро с большим вдохновением, чем наш русский. Ямато Дасаки – боевой дух рыцарей-самураев жив, представьте себе! И солдат и офицер готовы самое жизнь за микадо-императора положить! Ещё и за счастье сочтёт – протянуть ноги за Божественного повелителя Страны Восходящего Солнца. У них пропагандируется паназиатская идея, и представление об избранности расы Ямато, её особой исторической миссии. А у нас какой настрой? «Да лишь бы меня не послали на фронт» – вот какой! Ладно ещё крестьянскую семью взять: им кормилец нужен, да и всей стране кормилец-то необходим, крестьянин. А городские бездельники? Вот кого надо палкой на передовую гнать!
– Александр Алексеевич Гернгросс знает, что говорит, – поддакнул подполковник, – он и в Балканской участвовал, где отличился под руководством самого Скобелева, ординарцем у него служил215. Потом он и Боксёрское восстание подавлял. Ветеран Туркестана, Маньчжурии и КВЖД! За спины солдат не прячется – скобелевская школа.
– За оборону Харбина Святого Егория получил, – вставил ординарец, – Ваш Бродь, давайте следующую за Александра Алексеича, а?
– Отлично, Евдоким, за него самого поднимаем! Долей сули!
– Да будет вам меня чествовать! Даже японцев ещё в плен не брал. Никак себя можно сказать ещё не проявил в новой заварушке.
Выпили по первой.
– Ты лучше расскажи, Евдоким, что солдаты в палатках говорят, каков в народе настрой? – обратился к ординарцу подполковник.
– Народ – дура, Ваш Бродь! Народ от сохи и никакого государственного понятия не имеет. Так вот и говорит, а что нам, мол, здесь делать – за тридевять земель от своей хаты, мол за чужую землю кровь льём…
– Кроме моих казачков с КВЖД тут и воевать-то не с кем, – задумчиво молвил Гернгросс, поглаживая обширную лысину на голове, – Одни новобранцы да дурни. А что про высокое начальство говорить… Господин Куропаткин никак ни на что не может решиться. А уже не один месяц войны прошёл, и пора бы из Маньчжурии на прорыв к Порт-Артуру идти. На что Мищенко воевода славный, а без толку на Ялу всю весну проторчал216. Не дали ему ничего сделать. Какие замечательные люди есть среди офицеров в Маньчжурии! Так, казаки-уссурийцы, амурцы и забайкальцы не имеют достаточно своих офицеров, но многие кадровые, как бароны Пётр Врангель и Унгерн фон Штернберг, прибывают на фронт добровольцами и становятся во главе забайкальских казаков. Деникин, уже в чине полковника, тоже руководит казачьими частями. Но проявить инициативу славным военачальникам у нас не больно-то дают. Корея незаметно стала японской. Уже и Владивосток на осадном положении – дожили! Подводные лодки во Владивосток привезли, а использовать никак не собрались. Кругобайкальская железная дорога так и не доделана, вот и затягивается подвоз боеприпасов. С весны пришлось по льду Байкала дорогу временно проложить. А у япошек-то подвоз налажен. Вот в чём беда. Наливай, Евдоким! С чёрной думой, кручиной на сердце не должно нам, офицерам!