Прошло чуть больше четырех месяцев, моя продленная виза истекала, и я начинал слышать зов открытой дороги, поэтому я покинул остров Суванос и свое сообщество новых друзей и отправился на юг, всегда выбирая самый медленный и дешевый способ транспортировки. Я остановился на нескольких других небольших островах по пути в Окинаву, Тайвань и, наконец, Гонконг. Я еще не был готов покинуть острова Тихого океана, поэтому вместо того, чтобы ехать в Индию, я решил побаловать себя отпуском (в рамках моего продолжительного отпуска) и направился на восток, на Филиппины, а затем в Микронезию. После пяти или шести месяцев там и других приключений я вернулся в Калифорнию, где записался на программу почвоведения и питания растений в Калифорнийском университете в Беркли.
Обратно в школу
Мне повезло, что я изучал почвы в Калифорнии а не в одной из других университетских сельскохозяйственных программ, которые были переданы агробизнесу. Студенты и профессора Беркли были здесь только по одной причине - все мы любили землю. Исследования, конечно, проводились, но по большей части они касались основных вопросов о природе самой почвы, а не только о том, как ее использовать для получения прибыли.
Когда я закончил среднюю школу, я помню, как вздохнул с облегчением, потому что мне никогда больше не придется проходить еще один курс естествознания. Теперь, по иронии судьбы, я обнаружил, что посвятил год основам химии, физики и биологии, а также курсам ботаники, химии почвы, микробиологии почвы, патологии растений, питанию растений, физиологии растений и множеству других лабораторных и полевых курсов. . Но все было иначе. На этот раз я применил науку к чему-то
Меня это действительно интересовало. Я не особо заботился о лабораторных работах, но мне нравилось находиться в поле, узнавать о формах рельефа, о том, как почва развивается с течением времени, и о взаимоотношениях между растениями, почвой и микроорганизмами, существующими в естественных условиях.
Лучшим курсом в колледже, который я когда-либо посещал, был Soils 105. Это был шестинедельный летний курс, предназначенный в основном для людей, которые однажды будут картографировать почву, должны будут прочитать исследование почвы, управлять ресурсами для государственного учреждения или иным образом работать с почвами. Нас было около двадцати, в основном почвоведы из Беркли и Калифорнийского университета в Дэвисе, но было и несколько студентов-лесников. Мы объехали всю Калифорнию и некоторые районы западной Невады, останавливаясь в определенных местах, чтобы выкопать ямы шнеком или проанализировать дорожные разрезы, которые выявили профиль почвы.
Затем мы поработали в группах, чтобы описать почву, как если бы кто-нибудь проводил исследование почвы. Мы изучили климат, топографию, цвет, текстуру, структуру и другие физические свойства почвы, а также взаимосвязь между различными типами почвы и растительностью. Большую часть времени мы располагались лагерем, но иногда останавливались в университетском общежитии или в ратуше.
Из множества лекций, которые я посетил в то время, одна особенно запомнилась мне. Профессор, который обычно не излучал ничего, кроме спокойствия и хороших вибраций, был до странности суров, пока он перемешивал свои записи, прежде чем начать. «Сегодня, - сказал он, - мы поговорим о сельском хозяйстве».
Он рассказал нам, что происходит, когда почва вспахивается: растительность уничтожается; структура почвы нарушена, что затрудняет свободную циркуляцию воздуха и воды; различные слои почвы смешиваются или переворачиваются; сообщества микроорганизмов отправляются в хаос; длинные пряди грибов, которые так важны для питания растений и поддержания их здоровья, измельчаются; органическое вещество сжигается с ускоренной скоростью, снижая плодородие почвы и ее способность удерживать воду; и голая земля остается открытой для эрозии. Затем он перешел к обсуждению эффектов применения химических удобрений.
В течение полутора лет мы познавали волшебный мир естественной почвы, где минералы, микроорганизмы, корневые волоски, дождевые черви и тому подобное существовали вместе в блаженном состоянии гармоничного совершенства. Земля стала нашим особенным другом. Затем кто-то приходит и разрушает все, протаскивая через нее плуг. Как возмутительно! Некоторые студенты, в том числе я, чуть не плакали. Остальные были в ярости. Затем одна молодая женщина, стоявшая у входа, подняла руку и спросила: «Если вспашка - это так плохо, почему мы это делаем?» Профессор ответил: «Потому что мы не знаем другого способа выращивать достаточно еды». Я осознал эту информацию и поэтому вспомнил позже, когда Я случайно наткнулся на ферму мистера Фукуока.
Незадолго до выпуска я получил письмо от моего друга Билла, которого я встретил в Киото вскоре после приезда в Японию. Он сказал, что он и его жена Хироко, их маленький сын Тайчи и еще несколько человек покинули город и живут на ферме в горах к северу от Киото с площадью около акра. Они решили стать фермерами. Я только что провел два года, сидя в лекционных залах и утомительно работая в лабораториях, так что мне не потребовалось много времени, чтобы решить вернуться в Японию и присоединиться к ним.
Шузанская долина
Долина Сюзан, где жили Билл и Хироко, расположена примерно в тридцати милях к северу от Киото. Дорога туда из города занимает около часа по узкой извилистой дороге через кедры, сосны и смесь лиственных деревьев, в основном дуба, ореха и клена. Азалии росли в подлеске. Когда я впервые увидел долину, она напомнила мне Шангри-ла.
Если не считать случайных автомобилей и линий электропередач, пребывание в Сюзане было похоже на возвращение в прошлое, возвращение в традиционный для Японии период Токугава 1700-х годов.
Здесь были рисовые поля и огороды, фермерские дома с соломенными крышами, бамбуковые рощи и аккуратно подстриженные японские кедры, растущие на склонах гор. Система орошения была такой же, как и раньше, и все еще работала безупречно. Женщины работали на полях в традиционных бело-голубых хлопчатобумажных одеждах, а воздух был наполнен ароматной горной свежестью, которая была одновременно волнующей и опьяняющей. Время от времени мне приходилось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я не сплю. Это был 1974 год, всего через двадцать девять лет после окончания Второй мировой войны. На первый взгляд это было трудно увидеть, но с тех пор произошло много глубоких изменений. Разновидность негабаритных мотокультиваторов, появились в долине в начале 1950-х годов, заменив тягловых лошадей и волов. Вскоре после этого были введены химические удобрения, гербициды и пестициды. Благодаря этим технологиям резко снизилась потребность в человеческом труде. На внесение гербицида на поле площадью в один акр(40 соток) потребовался всего час или около того, но прополка того же поля вручную заняла бы у трех или четырех человек несколько дней. Использование синтетических удобрений сделало изнурительную работу по переработке компоста ненужным, хотя сельские жители по-прежнему держали компостные кучи для своих огородов.
Новые методы были продвинуты оккупационными войсками союзников и поддержаны японскими сельскохозяйственными кооперативами, поэтому почти все сразу переключились на научное сельское хозяйство. Тогда это было не так очевидно, как сейчас, когда современные методы вызывают загрязнение, истощают почву и делают посевы более слабыми и более уязвимыми для насекомых и болезней.
Все эти трудосберегающие устройства стоят денег, поэтому большинству молодых людей пришлось переехать в город в поисках оплачиваемой работы. Очевидная экономия рабочей силы в деревнях сменилась избытком рабочей силой в городе(япошкам пришлось бетонировать берега рек, чтобы чем-то занять население). Между 1955 и 1970 годами сельское население Японии сократилось с 75 до 10 процентов. Сегодня это меньше половины. Оставшиеся фермеры были либо пожилыми людьми, либо семьями старшего сына, оставшегося следить за собственностью.
