В результате работы теоретиков и экспериментаторов проводились очень тесно при постоянном взаимодействии. Мы встречались по несколько раз в неделю, делились задумками и находками, которые исходили и от экспериментаторов, и от теоретиков. Составлялись планы совместных работ, писались отчеты перед опытами. Юлий Борисович Харитон требовал, чтобы в отчете приводились расчеты, сделанные до опыта, так как вера в наши знания и умение при совпадении экспериментов с расчетами, сделанными после опыта, может вызывать улыбки. Мы часто вместе с Чернышевым сидели во время эксперимента в каземате на взрывной площадке, отсчитывая секунды до взрыва. Мы выбирали те осциллографы, которые могли дать сразу после взрыва ту информацию, которая позволяла судить о качестве проведенного эксперимента. Обнимались при успешных результатах и печалились при неудачах. Конечно, ответственность Владимира Константиновича за результаты эксперимента была гораздо большая, так как он переживал не только за получаемые научные результаты, связанные с целью эксперимента, но и за выполнение всех процедур, от создания экспериментального устройства до диагностики.
Были многочисленные встречи с американскими коллегами. Они вместе с нами и не меньше нас волновались при ожидании экспериментального взрыва. Эксперименты делались как на взрывных площадках ВНИИЭФ, так и LANL. Были переживания за срабатывание той аппаратуры, за которую отвечал тот или иной американец или наш физик. Оказалось, что, несмотря на огромную разницу между нашими странами в идеологии, вероисповедании, экономическом уровне, ученые были очень похожи и понимали друг друга с полуслова. Было много общего между учеными нашей страны и США. В их среде мы чувствовали себя так же непринужденно, как и в среде ученых нашей страны. Были шутки, «подковырки» - и вместе с тем во всех случаях чувствовалось взаимоуважение людей и забота о том, чтобы не поставить собеседника в неудобное положение. Эксперименты обычно проходили ночью, а на второй день (иногда на третий) после эксперимента и после обсуждения результатов все вместе поднимали бокалы за полученные успехи и за будущие планы. В тостах многое друг о друге и о наших работах можно сказать такое, что в обычной обстановке по разным причинам не скажешь. Владимир Константинович был мастер таких тостов. Судя по ним, я уверен, что из него вышел бы не только великий физик (как было в жизни), но и очень хороший политик и дипломат. Не раз в таких тостах закладывались основы наших будущих контрактов с зарубежными коллегами.
Нам с Владимиром Константиновичем много приходилось ездить по совместным работам в разные страны. Часы проводить в аэропортах и недели – проживания в гостиницах. Чаще всего мы жили в соседних номерах, но неоднократно жили с ним и в одном гостиничном номере. Проводили длительные вечерние, а иногда и ночные непростые разговоры. Во всех этих поездках мы нещадно эксплуатировали прекрасное знание Чернышевым английского и немецкого языков. Выручало это нас и на научных обсуждениях, и в походах по магазинам, и в частных беседах, которые велись в экскурсиях, при поездках в гости к иностранным коллегам. Чернышев был очень интересным собеседником. Велись длительные беседы при подготовке научных выступлений, при разработке международных контрактов, по совместным планам и исследованиям. Чтобы описать все это, нужна книга, и я уверен, что, будь сегодня жив Владимир Константинович, мы бы сейчас ее писали. С годами интерес к такой работе возрастает, а писать вместе мы умели.
Поскольку эта книга рассчитана на читателей самых разных специальностей, автор старался не входить в научно-технические детали, ограничиваясь лишь самыми необходимыми пояснениями. К сожалению, о главной части работ Владимира Константиновича я не могу писать вследствие того, что они непосредственно связаны с тематикой ВНИИЭФ. Поэтому мое изложение однобоко, в статье больше говорится о работах, связанных с Лос-Аламосом, так как эти работы открыты.
В связи со сказанным нельзя не отметить недооценку многими людьми – в первую очередь чиновниками – той огромной жертвы, которую приносит ученый, занимаясь секретной работой. В отличие от многих других профессий, работа ученого будет считаться научной, если она сделана впервые в мире, т.е. ученый в каждой своей научной работе должен ставить мировой рекорд. Практически единственным критерием мирового рейтинга ученого, его роли в научной жизни мира является его имидж – это то, что он сделал. И если общество ученых не знает его работ, то это огромная потеря для ученого. Такая жертва была принесена В.К. Чернышевым. Мало кто знает, что большинство его научных работ сделаны впервые в мире. За закрытые работы В.К. Чернышев получил Ленинскую и две Государственных премии, а практически за те, о которых говорится в этой статье, одну премию Правительства РФ (за часть этих работ он получил премию Эрвина Маркса). У меня и у знающих В.К. Чернышева людей, с которыми были беседы на эту тему, нет сомнений в том, что, если бы были опубликованы все его работы, то в нашем институте был бы еще один академик – В.К. Чернышев.
Глазами американских ученых: Владимир Константинович Чернышев и международное научно-техническое сотрудничество
Ирвин Р. Линдемут, Роберт И. Рейновски
(Лос-Аламосская Национальная Лаборатория - LANL, Лос-Аламос, Нью-Мексико, США)
22 сентября 1993 года (в день, когда Борис Ельцин распустил Российский парламент) Российский Федеральный ядерный центр – Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики (ВНИИЭФ) и Лос-Аламосская национальная лаборатория (LANL) объединили усилия для проведения совместного эксперимента во ВНИИЭФ. Совместная российско-американская команда осуществила сборку, провела и диагностировала сложный (генератор/фьюз/лайнер) эксперимент, в основе которого был разработанный В.К. Чернышевым дисковый взрывомагнитный генератор, являющийся уникальным устройством импульсной мощности ВНИИЭФ. До окончания холодной войны данный эксперимент и многие другие последующие совместные российско-американские экспериментальные работы были бы невозможны из-за того, что ВНИИЭФ и LANL– два института, которые разработали первое ядерное оружие для своих стран.
Лос-Аламосская национальная лаборатория была основана в 1943 году по распоряжению Роберта Оппенгеймера на засекреченной территории в штате Нью-Мексико, когда правительство Соединенных Штатов взяло на себя обязательство разработать атомную бомбу как оружие, способное положить конец военным действиям второй мировой войны. За последующие пять десятилетий LANL превратилась в ключевую многопрофильную лабораторию, ведущую и секретные, и несекретные работы. Хотя разработка ядерного оружия и осталась самой важной миссией лаборатории, занятия фундаментальной и прикладной наукой сделали LANL признанным лидером в мировом научном сообществе. Когда Лос-Аламос стал открытым сообществом в 50-е годы, ученые из многих стран начали продолжающийся процесс сотрудничества с коллегами из Лос-Аламоса, чтобы принести во благо науки то, что может дать только равный и свободный обмен идеями.
Первые пятьдесят лет существования Всероссийский научно-исследовательский институт экспериментальной физики провел в совершенно другой обстановке. С момента основания в 1946 году по распоряжению академика Ю.Б. Харитона лучшие физики Советского Союза были собраны в секретном месте – примерно в 300 милях к востоку от Москвы – для разработки в короткие сроки атомной бомбы, которая положила бы конец монополии США. Побуждаемые таким же обязательством перед национальной безопасностью, что и американские коллеги, ученые ВНИИЭФ работали почти в полной анонимности до тех пор, пока советское правительство не подтвердило существование ВНИИЭФ в 1990 году. Тем не менее, интеллектуальная атмосфера в советском ядерно-оружейном комплексе была чрезвычайно стимулирующей и привела к многочисленным научным достижениям, которые лишь относительно недавно стали влиять на проблемы, представляющие фундаментальный научный интерес.
