подумал он, понимая, что в картонной коробке о консервы с фасолью продолжает биться

бутылка. Даниэль положил еду на кухонный стол, и обнаружил неприятный сюрприз, — руки

сильно дрожали. Он был готов, но почувствовать такое своим телом было совершенно

другим видом ощущений.

«Бороться с двумя проблемами лучше, чем с одной», — подумал он.

Отказ от алкоголя вызвал бессонницу и тремор, отказ от кокаина — онемение и

депрессию, а также, как он уже убедился, — галлюцинации. Если повезёт, они найдут между

собой равновесие.

Даниэль вовсе не был голоден, но возня на кухне, позволяла отвлечься и занять

некоторое время. Несколько дней в болезни, а затем начнётся его великолепный отпуск. Он

мог это сделать. Открыв двери кладовой, Даниэль с удовольствием заметил, что Бетт

(настоящая), позаботилась обо всем. Были сделаны запасы всех видов.

Обонятельная память поразила его мозг так же быстро и ясно, как удар стилетом. Как

в подобной этой кухне, давным-давно, будучи ребёнком сидел он с книгами, и как его звала

очень сладким голосом женщина, пока суетилась у плиты: Даниэль, хватит учиться, сделай

перерыв, полдник почти готов…

«Ладно, будут блины».

«Было бы неплохо, — подумал, нагревая железную сковороду, — было бы здорово, если и Лорен они тоже нравятся с кленовым сиропом».

* * *

Он проснулся посреди ночи мокрый от пота. Боль, словно удары молотка, разбивала

голову, и его трясло от невыносимых спазмов рвоты. Даниэль попытался добраться до

ванной, но в темноте не смог найти дорогу; думая, что находиться у себя дома, он с силой

ударился ногой о шкаф, который не должен был стоять на пути согласно устаревшим

ментальным картам.

Боль усугубила боль, но она привела его в сознание и вернула к реальности. Даниэль

включил свет, нашел туалет и вырвал в него даже то, чего не знал, что имел. Дрожь стала

более сильной, теперь она сотрясала всё тело, и он едва смог удержать в руке стакан воды, запивая двойную дозу обезболивающих. Мужчина заставил себя пить, потому что читал: в

эти моменты обезвоживание может стать дополнительной проблемой. Прикладывая

огромные усилия, он вернулся в постель.

Ему было так плохо, что он распластался на кровати, без возможности снова заснуть; настороженный ум был начеку, тело сотрясалось от потоков страданий и конвульсий. Ничто

из того, что он испытывал до сих пор, даже издалека не напоминало то, как организм

реагировал на внезапную утрату обычного топлива. Даниэль принудительно закрыл глаза, чтобы не оглядываться по сторонам в поиске того, что могло смягчить его мучения.

Потребность в капле алкоголя была такой сильной, что ему почти казалось — он

раздвоился. Один, — Даниэль инертный и дрожащий, — остался лежать залитый холодным

потом, его мышцы болели от напряжения, а мозг пульсировал ножевыми ударами синхронно

с сердцем. Другой же, — Джей Кей — встал, пошатываясь пошёл на кухню, дотянулся до

самой высокой полки и неуверенно приклеил губы к запретной бутылке, обожающим языком

облизал прозрачные капли, позволил им с вожделением скользить по его подбородку, шее, груди. Мужчине казалось, он видит самого себя обнажённым, поливается этой

благословенной жидкостью, чувствует, как она течёт в груди, в мозге, в каждой артерии

вплоть до тех, что расположены в пенисе. Представлял, как под благотворным воздействием

джина набух член, и что перед ним на коленях стояла Лорен. Она забирала полупустую

бутылку из его руки, и выливала остальное на утолщенный член и яйца, а затем наклонялась, чтобы вылизать каждую разлитую каплю, пытая Джей Кея до смерти, не давая кончить.

Пока он ласкал это видение одновременного блаженства и проклятия, обезболивающее постепенно стало успокаивать боли, втягивая его в забытьё, которое

внезапно превратилось в тяжелый сон без сновидений.

Наступил день, когда он пришёл в сознание. Тремор несколько уменьшился, как и

тошнота, сменившаяся раздражающим ощущением кислотного спазма в желудке. Головная

боль ещё оставалась сильной, но терпимой, похожая скорее на плотный свинцовый туман, чем на гвоздь, который прошедшей ночью пронзал его мозговые оболочки.

Возможно, худшее уже позади, но Даниэля охватило сомнение, и он пошёл на кухню, чтобы проверить, была ли бутылка полной или в бессознательном состоянии он выпил из

неё. Шкаф был закрыт, а джин в целости. Мужчина с облегчением выдохнул. Первый раунд

остался за ним.

Даниэль позволил себе долгий холодный душ, заставивший почувствовать

необходимость срочно закинуть что-то в желудок. По привычке взглянув на отражение

своего голого торса, его мысли перешли от отросшей щетины к тому, что он спрятал в

электрической бритве. Мысль пронзила с быстротой молнии. Он чувствовал себя словно

лошадь, пойманная в лассо, и как робот подошёл к чемодану, стал дико его обыскивать, пульс

стучал со скоростью в тысячу ударов, а желание вдохнуть дорожку, держало его, как

натянутый до предела лук.

Он яростно открыл отделение, где спрятал пакетики, с облегчением вздохнул, увидев

их. В защищенной целлофаном прозрачности он мог дотронуться до порошка, погладить, даже приблизить к ноздрям, не боясь, что, хотя бы одно зерно проникнет в него. Разве это не

та же самая игра, в которую он играл с Лорен? Приближаясь, позволяя расти желанию, даже

обманывая себя, что оно скоро исполнится, а затем удаляться с разочарованием, но ещё

больше властвуя над собой.

При мысли о девушке, о её слезах, невинности, он покачал головой. С девственницей

игру вёл он. Однако с белым порошком он был на стороне раба. Именно наркотики

доставляли его туда, куда хотели, а не наоборот. Это внезапное осознание сильно разозлило

Даниэля, и он с силой удержал себя, чтобы не выбросить пакетики в канализацию.

«Я не боюсь тебя, сейчас я — тот, кто контролирует тебя».

Он пошёл на кухню, чтобы успокоить ощущение кислоты в желудке, но долгое время

раздумывал перед провизией, чтобы понять, что он сможет проглотить, не рискуя

немедленно вернуть всё назад. Наконец определился: ломтик хлеба, намазанный арахисовым

маслом.

Знакомый вкус дал утешение. Даниэль поглощал хлеб очень маленькими укусами, чтобы не поддаваться чувству тошноты, которое продолжало его охватывать. Каждый

кусочек он пережёвывал в течение долгого времени и проглатывал с глотком молока.

Никакой спешки, никаких встреч, никаких звонков по мобильному телефону, нарочно

оставленном выключенным, никаких вопросов или ожидаемых ответов. Больше не было

алиби или оправданий.

Он должен был выяснить, мёртв ли он, как все говорили или думали. И понять, что

делать, в том или ином случае.

«Жизнь — это бродячая тень, бедного актёра, который суетится и тратит время

на сцене, и кроме этого ничего о ней не знает. Это история, рассказанная идиотом, полная

шума и ярости, ничего незначащая».

Из ниоткуда в памяти воскресли шаги Макбета, которого они с такой страстью

декламировали в этих стенах. Никогда не верить в успех, никогда не обманывать себя.

Никогда не поддаваться на уловку, которую ставят перед нами наши собственные желания.

Никогда не позволять амбициям отнимать у нас наши слабости.

«Мы были молоды и чисты. При каждом вдохе с нами говорило искусство, соблазняло

нас, использовало наши самые глубокие ресурсы, а мы уступали как неопытные любовники в

руках проницательной примадонны. И как же я потом поступил? Я пытался избежать

пустоты, тревог, ожидания, страха старения, беспокойства оттого, что разонравлюсь

публике. Я пробовал заполнить пустоту сексом, алкоголем, наркотиками, работой, окружающими меня льстецами. Избегая боли, я потерял свой голос, талант, себя самого.