— Нет, — ухмыльнулся друг. — Я просто возьму тебя с собой — разве можно отправляться в такое увлекательное путешествие в одиночку?..

В больницу он все равно приходил. Молча сидел на диванчике под дверью палаты, честно не заходя внутрь. Время от времени появлялся Эл, или Кир, или оба сразу, смотрели на него со странно-одинаковыми выражениями, переглядывались и качали головами.

А он ждал.

Еще три дня.

Время, казалось, замедлилось, растянулось, долгие-долгие минуты растеклись ртутными шариками — блестящими, ядовитыми. Дни в ожидании новостей стали пустыми и холодными, как лес перед зимой, когда все листья уже облетели, а снега еще нет, и прозрачный, колкий от мороза воздух звенит от тягостного предчувствия.

Лето вступало в свои права, отцветали одуванчики, группа закрыла шесть прорывов, Фин поцарапал сферобайк о шлагбаум на служебной стоянке и говорить мог только о типах эмалей…

Вечером после смены Кир поймал Ильнара на крыльце Управления и коротко сообщил:

— Ниту выписывают.

Голова еще только осмысливала сказанное, а ноги уже рванулись вниз по ступенькам, но командир успел цапнуть интуита за рукав ветровки:

— Стоять.

Ильнар нетерпеливо взглянул на него. Какое может быть «стоять», когда… но под серьезным взглядом капитана спорить расхотелось быстро.

— Она решила, что хочет уехать. К родителям. В Аллитор.

Аллитор. Три тысячи километров от Баоны.

— Когда?

— Поезд через час… Еще раз стоять.

Рукав затрещал, Ильнар зло дернул плечом, и шов, не выдержав, разошелся. Интуит раздраженно выдохнул и стянул разорванную куртку.

— Что еще?

Кир укоризненно покачал головой и кивнул в сторону стоянки:

— Я на машине.

Он без стука распахнул дверь в палату, и Нита, сидевшая на низком подоконнике, подняла голову. На ней было совершенно неожиданное длинное платье — темно-серое, свободное, даже мешковатое, придававшее ее фигуре какую-то подростковую угловатость и хрупкость. Она держала на ладони серебряную стрекозу, и прорвавшиеся сквозь кроны деревьев за окном солнечные лучи дрожали на тонких крыльях, словно стрекоза и впрямь была живой.

— Я хотела отдать ее тебе, — беспечно произнесла Нита, словно продолжая неоконченный разговор. — А потом подумала — нет уж. С нею меня и похоронят.

Ильнар в три стремительных шага пересек комнату, но Нита поймала его за руку, не позволяя себя обнять.

— Сядь. Пожалуйста.

Он медленно опустился на стул, не отпуская ее ладони, не отводя взгляда от ее лица. Нита смотрела на него сверху вниз, и солнечные зайчики играли в ее волосах.

— Нарри… Солнышко ты мое бестолковое, — она погладила его по щеке, и он накрыл ее ладонь своей, осторожно прижал — ее пальцы казались невероятно тонкими и хрупкими. Она улыбнулась и, медленно покачав головой, повторила: — Бес-тол-ко-во-е.

— Почему?

— Почему солнышко? Твое имя происходит от староимперского «Илле-Нарро», это означает «зимнее солнце». Не знал?

Он помотал головой — не знал и никогда не интересовался, и какая разница вообще?

— Почему ты уезжаешь?

Нита пожала плечами и, повернув голову, прижалась виском к оконному стеклу, выглянула на улицу, словно не желая встречаться с ним взглядом.

— Я говорила с Элом. Он отлично умеет делать вид, что все под контролем, но я пообещала сломать ему что-нибудь, если не расскажет правду. Знаешь… — она помолчала, потом решительно выпрямилась и посмотрела ему в глаза. — Меня уже нельзя вылечить. Осталось два месяца. Может быть, три.

На фоне белой стены Нита казалась нарисованной карандашом, тонкая, полупрозрачная, нереальная… Ильнар невольно сжал ее руки крепче, словно она могла прямо сейчас исчезнуть, раствориться в солнечных лучах. Она тут же поморщилась и выдернула ладони из его рук, осторожно помассировала пальцы. И заговорила — медленно, ровно, глядя куда-то мимо него.

Кир сразу сказал, что ей лучше вернуться к родителям, какая уж работа с проклятием в ауре. Но ей тогда казалось: вернуться — значит сдаться. А сдаваться не хотелось. Врачи пообещали год, может, полтора, и она решила — раз так, буду приносить пользу. Работать, пока можется, дышать, пока дышится, — и героически погибнуть в каком-нибудь разрыве, спасая мирных граждан от потустороннего…

Пару раз ей это почти удалось. Но Кир был внимателен, а еще он очень не любил терять людей на выездах.

— Мы с ним несколько раз крупно поругались, я даже сняла отдельную квартиру. Начала курить, ему назло, дурацкий такой, подростковый протест против всего на свете… Бросила таблетки, мне казалось, они не помогают. После очередного приступа вообще сорвалась, попыталась решить дело быстрее, но… — Она умолкла на секунду, вздохнула и призналась: — Испугалась. В последний момент позвонила Киру. Он примчался, наорал, сказал, что еще одна глупость — вышвырнет меня из группы и лично отвезет к родителям. Я пообещала, что глупостей не будет.

Она кривовато улыбнулась и запрокинула голову, прижавшись затылком к стене. Губы ее вздрагивали, и когда Ильнар снова взял ее за руку, она не сопротивлялась. Всхлипнула, попыталась вытереть глаза и со смущенной улыбкой взглянула на него из-под мокрых ресниц.

— А потом я окончательно сошла с ума. И влюбилась. — Ее улыбка на мгновение стала озорной и мечтательной, но тут же снова потускнела. — И знаешь, что теперь хуже всего? Хуже всего знать, что я умру и мне будет все равно. А вот тебе будет больно из-за меня.

Будет, наверно. И сейчас уже больно и страшно видеть ее такой, видеть ее слезы и чувствовать себя беспомощным идиотом, который ничего, ни-че-го не может сделать. Разве что…

— Я поеду с тобой.

— Не поедешь.

— Поеду.

Он упрямо наклонил голову, готовясь спорить, но она нежно и грустно улыбнулась и снова покачала головой.

— Нарри… Ты останешься здесь. Будешь жить, работать, встретишь хорошую девушку, женишься наконец и будешь очень счастлив. А вот глупостей делать не будешь.

— Типа таких? — он коснулся губами шрамов на ее запястье. Она тихонько рассмеялась, взъерошила его волосы свободной рукой и, наклонившись, заглянула в глаза:

— Таких — в особенности. Обещаешь?

Он упрямо стиснул зубы.

— Нет.

Она выпрямилась и легкомысленно пожала плечами.

— Ну и ладно. Кир уже пообещал за тебя. И Эл тоже.

Ильнар шипяще выдохнул. Он терпеть не мог, когда решали за него. Он не хотел думать про ее смерть, не хотел верить — только быть рядом столько, сколько сможет. Каждый день. Каждую змееву минуту…

— Останься. Пусть будет два месяца, или три, неважно, я…

Нита приложила палец к его губам, и он умолк.

— Будет большим свинством взять и умереть за три тысячи километров от родителей, не находишь? Им придется тащиться сюда на похороны, или везти тело через полстраны, а попрощаться толком не выйдет… Нужно хоть иногда думать о семье.

— А я, значит, в твою семью не вхожу.

Это было обидно, и злило, и он попытался подняться, но Нита протянула руки и обхватила его лицо ладонями, заставив смотреть ей в глаза. Огромные синие глаза на бледном лице, и мокрые дорожки на щеках, и почему, ну почему все именно так?!

— Ты ближе, — тихо сказала она, таким тоном, что он поверил — и впервые за долгое время испугался. — Ты так близко, как только возможно. И поэтому я не хочу, чтобы ты видел, как я умираю. Ты запомнишь меня вот такой — молодой, здоровой и красивой. А чтобы тебе лучше помнилось…

Она соскочила с подоконника и потянула его за собой, вынуждая подняться. Встала близко-близко, так что Ильнар видел свое отражение в ее глазах, прижалась всем телом и шепнула:

— Закрой глаза.

Он послушался. Сердце колотилось, как сумасшедшее, она стояла рядом, положив ладони ему на плечи, и ее пальцы казались горячими даже сквозь рубашку.

— Я сейчас уйду. Не ходи за мной, не надо. Не звони. Не пиши. Сделаешь только хуже. Я приняла решение, и менять его не хочу. Отпусти меня. Пожалуйста.