Запаздывание же тёти Нюши к началу утреннего перекура было связано с тем, что в её обязанности входил также контроль над переодеванием первоклашек, у которых в раздевалке было своё небольшое отделение с низкими вешалками.

Полная же свобода курения наступала с началом большой перемены, потому что тётя Нюша тоже имела большой перерыв в работе и возвращалась в школу только к окончанию последнего урока. Жила тётя Нюша в соседнем со школой бараке и это позволяло ей работать на несколько ставок. Семьи у неё не было, и её одиночество заполнялось непрерывным трудом с небольшими паузами. На всю школу она была единственной уборщицей. В её обязанности по уборке входило почти всё: раздевалки, коридоры, туалеты, столовая, учительская и кабинет директора. Классы и спортзал «будущее страны» мыло самостоятельно; этот наряд действовал на все классы, начиная с седьмого. За каждым классом был закреплён свой кабинет. Обязанность следовало отправлять через день – три раза в неделю. Внутри каждого класса существовал свой график. В целом же, это было совсем не обременительно, а в ряде случаев даже вполне азартно…

Итак, тётя Нюша в тот день, как и обычно, привнесла упорядоченность в разбившиеся по интересам и возрастам компашки. Мат поутих и стал менее ярким, а в мелковозрастны́х стайках он и вовсе заглох.

Той стоял вместе со своей постоянной компанией. Она была очень стабильна и насчитывала пять человек.

Долговязый Фасоль (Фрол Солев) красноречиво жестикулируя, пытался травить старый всем известный анекдот, но как всегда с добавлением чего-то своего, по его мнению, усиливающего эффект. При этом он ужасно смешно выпучивал и округлял глаза, с придыхом загагыкивая концы фраз.

Толстый (Влад Тонков) и Тюль (Валерка Тюленев) безо всякого интереса ожидали окончания “номера” и весьма показно́ уклонялись от длиннющих падающих сверху вниз жестикуляций Фасоля.

Анастас (Антон Армяковский), надув щеки и сопя через нос, крайне заинтересованно внимал Фасолю, что ещё больше распаляло рассказчика и удлиняло анекдот новыми ещё более никчёмными подробностями.

– К шести на каток надо приходить, – эти неожиданные слова Тоя возвернули всех в состояние молчаливого внимания, – может с “карьерскими” сыграем. Ну, или если чё – между собой. Мячиком тока. Лёд уже уходит… да и вода на нём стоит. Анастас, мячик, говорю, не забудь!

Анастас хрюкнул, сдувая щёки, и послушно кивнул.

– У меня, блин, крюк у клюшки вовсе разлохматился, – виновато забубнил Фасоль и, опустив глаза, принялся отряхивать чистый рукав пиджака.

Все давно знали, что Фасоль – из-за своей нескладности – не любил хоккей, да и на коньках уверенно стоял лишь до первого хорошего виража, при въезде на который ноги у него разъезжались в разные стороны, и он становился совершенно неуправляемым собой. И в этом случае направление его движения зависело лишь от дефектов льда или помехи в виде игрока или сугроба, в общем, всего, что могло встретиться на его пути вплоть до полного приземления. И если это был игрок – не важно, свой или чужой – Фасоль заграбастывал его длиннющими руками и превращал в свою дополнительную опору, а учитывая вес и рост Фасоля – в опору ненадёжную и хлипкую. Исход же всегда был один – всё это, вместе с фигурным матом, обрушивалось на лед, причём Фасоль непременно оказывался сверху, то есть ему всегда удавалось падать “на мягкое”. Разъединение “фигуры” после падения происходило не так быстро, как этого хотелось бы “временной опоре”. Длинные конечности Фасоля, подгребающие под себя всё, что было на льду, составляли серьёзное препятствие для быстрого освобождения.

Той, зная и хорошо изучив эти “вяжущие” качества Фасоля, старался непременно привлечь его к играм между дворами. При игре же между своими Той позволял Фасолю либо стоять на воротах в валенках без коньков (в этом случае играли только мячиком), либо просто судить игру, и это было любимое амплуа Фасоля. Хотя, в принципе, судить игру Фасоль тоже не очень любил, потому что назначать штрафные нужно было с оглядкой на Тоя, а его отношение к назначенному штрафному не всегда просто было угадать.

– Надо бы у трудовика изоленты подтянуть, чтобы Фасолю клюшку уделать. Я присмотрел, где он её затырил, – Анастас раздёрнув улыбку, глянул на Тоя.

– Мастерская закрыта. Сегодня труда нет. Что-то другое придумаем, – сказал Той и косорыло прикусил губу.

– Сёдня у девятого “б” “дрочка” напильником… кажись четвёртым уроком. А Михеч с обеда “примет”… так он и вспомнит, что я не из “б”! – резонно возразил Анастас и хохотнул.

– Тогда возьми там ещё и кусок фанеры… где лобзики на стеллаже лежат… вот стока на стока, – Той пальцами показал размеры, – чтоб лишнего не пилякать! – утвердил он словами показанный размер.

– Да понял я, понял! – Анастас оглядел парней с видом победителя.

– Сделаешь всё минут за десять. Перед классом достанешь из рюкзака карты, войдёшь и скажешь: дома забыл новые контурки, бегал домой, вот, мол, и опоздал. Я сразу географичке затарабаню какую-нибудь херню, она про твой дневник забудет – со мной начнёт разбираться, – проинструктировал Той Анастаса.

– Да ладно. Мне чё. Пусть пишет. Мамка дневник уж сто лет как не смотрит.

Анастас жил без отца. Но как казалось парням при редких встречах с матерью Анастаса – она была весьма строгих правил. Нет, конечно, она его не охаживала ремнём за провинности, но наряжала работой по дому и сараю, а к этому Анастас был весьма ленив.

– Да ладно, парни, чё выдумывать-то. Я с этой “палкой” ещё хорошо смогу в воротах на валенках постоять, – попытался было Фасоль разрушить проговорённый план.

– Всё, решили! – закрыл обсуждение Той и дальше уже никому не следовало что-либо дополнять и уж тем более пытаться изменять.

И тут неожиданно засуетился Толстый. Сдвинув Анастаса, он втиснулся между Тюлем и Тоем, чтобы хорошо видеть заходивших в школу десятиклассников. «Большаки» всегда накапливались на крыльце школы и втягивались в обитель знаний только пред самым звонком. Толстый же расположился так, чтобы не пропустить Райку – предмет своего обожания. Райка, по мнению многих, включая и учителей, была самая красивая девчонка в школе. В неё были тайно влюблены многие парни и даже из седьмых классов, не говоря уже о девятых. Райка была сестрой Гешки, учившегося в классе Тоя и он, бывая в гостях у одноклассника, тоже недвусмысленно поглядывал на изящные чёрточки губ и глаз сестры Гешки. Райка тоже примечала Тоя, но с некоей снисходительностью взрослой девушки к симпатичному мальчишечке. Их взгляды, встречаясь, взаимно удерживались друг на друге и порой неприлично долго, а разъединялись прохождением мимо друг друга, либо под воздействием окружающих, переключивших на них своё внимание.

Некурящая часть десятиклассников, уплотнившись и негромко переговариваясь как ледокол продиралась сквозь “мелкоту”, заполонившую весь холл, отодвигала эту “шугу” к стенам коридора и, высвободившись из толчеи, уже рассредоточено вплывала на лестницу, ведущую к знаниям. Затем, расщелбанив по сторонам окурки, в школу влетали курильщики; они выхла́пывали из себя остатки дыма и, при необходимости раздавая «мелкоте» подзатыльники, бежали к лестнице.

В компанию Тоя, затесавшись между Фасолем и Анастасом, приблудил Хлюпа – одноклассник и хулиганская “шестёрка”. Той к нему не благоволил, но и не относился с категорическим неприятием. Он воспринимал Хлюпу как интерьер чужой квартиры – ну есть и есть.

Хлюпа что-то дерзил Анастасу по поводу его сестры десятиклассницы – прыщеватой “серой мыши”, оступившейся на ступеньке и стоявшей теперь в нерешительности на лестничной площадке. Анастас натирал кожу на своих щеках желваками и, раскрасив их в малиновый цвет, тем не менее, продолжал молчать. Фасоль слушал этот трёп и хмылил улыбку, обозначавшую то ли презрение, то ли недоумение, то ли ехидство. А в результате у него получилась этакая смесь стыда, коварства и сочувствия.

Той прислушался к Хлюпиной гнусавости и, резко взмахнув рукой, выбросил в него “раскидайчик”. Мягкий шарик, растянув резинку, торкнул Хлюпе по губам и послушно вернулся в ладонь Тоя.