Галка была младше на класс и представляла собой очищенную от всех обычных выпуклостей и всё же чем-то невероятно женственную фигурку. Когда-то в отношении Галки Тоем было сделано заключение: «В этой девчонке срослись притягательно-отталкивающие особли́вости».

Вместе же: Галка и Ермила являли собой не объединяемые ничем противоположности. А недоумение многих по этому поводу лишь прессовало взаимное стремление друг к другу этих экстремальных разностей. Один неосторжно-бестолковый парень, назвавший Галку «тараканьей титечкой», был немедленно усажен Ермилой на пол в самом углу сортира и вынужден был сплюнуть вместе с кровью пару совершенно здоровых зубов. Правда, через неделю он принёс Ермиле «официальные извинения при всех» и получил погоняло Фикса. На том весь конфликт был окончательно преодолён и полностью вычерпан из злопамяти Ермилы, да и Фиксы тоже. Недоумения, как и непонимание отношений между Ермилой и Галкой сменились, пожалуй, искренним восторгом в наблюдении за столь заботливыми друг к другу противоположностями.

– С Новым годом, Той! – Ермила заковал плечи приятеля своей бугристой лапой. – Вот, решили заглянуть, поздравиться.

– А, как узнал-то? – Той дёрнул плечом, желая высвободиться из-под вдобавок ещё и тяжеленной руки Ермилы.

– Чирба сдал.

– А он-то откуда? Да, в общем, какая разница. Заходи… те. Ты-то хоть слезь уже, – обратился Той к Галке, продолжавшей сидеть на руке Ермилы.

– Привет Тойчик, с Новым годом. С новым частем! – Галка спрыгнула на пол “подросла нацыпочки” и, обхватив за шею, чмокнула Тоя в щёку. Той обнял Галку за “чересчурную стройность” и переставил её через порожек в коридор, до сих пор ещё затемнённый.

– С Новым годом! – Ермила поздравительно сгрёб Тоя своими чреслами и туго, кратко прижал к себе. – Чё, как тут у вас? Без поножовщины? – высмехнул Ермила издёвку и ввалился в коридор, втащив за собой Тоя.

– Гимнастические упражнения преодолены. Пора переходить к водным процедурам, – отдал Той алаверды пьяным баритоном. – Правда, некоторые несознательные товарищи только-только откинулись от бессознательной спячки.

– Ну, допустим, что Чирба остался там, откуда мы идём, – начал вычислять “несознательного” Ермила. – Бодун, Сикун, Фикса – это не твой хоровод… Но тут рассуждения Ермилы сбил колотун, обуявший дверь сортира. Она несколько раз кряду попыталась вырваться из объятий косяка прямо в проход между кухней и коридором, но тот оказался поупрямей и не допустил попыток незаконной перепланировки помещения, да и с нарушением интима туалета косяк тоже явно не был согласен. Попытку противоправного сговора двери с тем, кто был внутри, урегулировала стоявшая в карауле Люба:

– Осторожно, открываю, – громко сказала она и плавно-медленно начала перемещать створку двери вовнутрь сортира.

Тамошний Анастас, поначалу не поняв манёвра своей деревянной подельницы, снова пару раз вдарил по ней и один раз даже – ногой. Но силы его организма, ошарашенного изрядной долей алкоголя, были весьма ограничены, и поэтому Анастас прекратил бессмысленное членовредительство. А несколько секунд спустя ему доподлинно открылся и сам коварный замысел строителей: Анастас из последних сил потянул дверь за ручку на себя и высвободил своему телу выход из этой клетки с одурело журчавшей водой.

– Понастроют, бл! Хер проссышь! – устало вымолвил небезгрешный старшеклассник и был тут же поддержан от заноса бдительной Любой, которая весьма тщательно, но и максимально незаметно довершила необходимое устройство одежд, зашторив ширинку брюк Анастаса. Это действо не было ни вульгарным, ни вызывающим, а было продиктовано лишь необходимостью помощи рукам Анастаса, обессиленным в неравной борьбе с дверью. Впрочем, не надо сбрасывать со счетов и то, что мозг Анастаса в этот момент был полностью (включая память) отмобилизован на раскрытие заговора строительных норм и правил и ему было не до каких-то там пуговок. В итоге всё и к всеобщему удовольствию завершилось обхватыванием Любиных бёдер пухлой ладонью Анастаса и удивлённым разглядыванием мизансцены его узко-опухшими глазами.

Свет уже был включен везде, где можно было предположить наличие выключателя. Узкий коридорчик малогабаритной, но современно не коммунальной, а отдельной квартиры, был напичкан школьниками самого старшего из классов средней школы. Недовольство от вероломно прерванного интима смешалось с интригой неопределённости продолжения и преобразовалось в единодушное желание.

– Надо бы устаканить гостей.

– Чё, там ещё осталось ли?

– Закусить – точно есть чем.

– Да зачем закусон-то! Так… занюхаем.

– Картошки же много… и “оливье”.

– Той, а есть ещё выпивка-то? Скока брали?

– Может за брагой к “Шинкарихе” сбегать? Давайте, скинемся… Чё у кого есть из мелочи?

– Мальчики, вы что… эту дрянь пить будете?

– Чё значит, бл, дрянь? Шерсти́ давай по карманам! Праздник, сука, или нет? Башка трещит!.. Дрянь, бляблин!

– Закрой пасть хорошист-двоешник.

– Да ладно Той. Всё… Ну, всё. Так чё-то вырвалось.

– Анастасик, не ругайся, пжалса.

– Галка? А ты-то… тя вроде не было?! Дак и Ермила што ли тут? Фу ты, бля! Чё-то я заспал… А сёдня кстати какое?

– Девятое. День победы. Вот и зелень уже вылупилась, – Ермила непонятно откуда, но откуда-то из себя вытащил поллитровку в зелёном стекле.

Эффект от услышанного и увиденного проявился на лице Анастаса двояко: удивление от даты, мало напоминающей одежду Ермилы, захлебнулось в радости от зелёной бутылки, запечатанной сургучом, а попытка анализа ситуации утонула в желании немедленно распечатать и разлить. Анастас попытался было выудить искусительницу из руки Ермилы, но только одного этого желания оказалось недостаточно и приунывший Анастас остался с пустыми руками и больной с похмелья головой. А частью воодушевлённая компания под напором Ермилы перебралась в «большую комнату»…

Её также цинично прозывали «гостиной». Откровенная безответственность этого прозвища заключалась в том, что этому помещению скорее следовало дать какое-либо из действительно присущих ему назначений: либо детская – общая, либо дочко – сыночкина, либо родительская, либо тёщина и ещё большая масса других вариаций. В общем, новая более совершенная форма общественного устройства пока ещё не обеспечила имение советскими людьми гостиной, несмотря даже на то, что все настойчиво от неё этого ждали и уже достаточно давненько. Следует, правда, отдать должное “руководяще – направляющей” – она обещала всё это построить к 80-му году и даже под запись в протоколе очередного съезда. Некоторое сомнение вызывала лишь недостаточная конкретность того, что́ в нём этом построенном будет и сколько. Нет, коммунизм – это достижимая цель, никто не возражает! Но что в нём будет внутри? Вот, к примеру, будет ли в нём настоящая гостиная? Никто и никогда конкретно этого не обещал. А поэтому каждый советский человек изредка фантазировал на тему: что от него заберут по его возможностям, а главное – что конкретно включат в перечень его потребностей. Консенсусом же становилась назначенная дата окончательной достройки, хотя и не для всех, потому что кому-то казалось, что надо бы и пораньше… а то, не ровен час, можно и не дожить…

Между тем компания не мешкала. Было распечатано как принесенное, так и заначенное. Абсолютное равенство в уровне налитости гранёных стаканов доказывало то, что разливальщик вопреки всему не только не утратил, а и усовершенствовал свой навык. Разбор стаканов и обгляд обстановки привёл к выплескам тихих смешков и одновременно к громогласному гоготу в сторону наливальщика:

– Счетовод.

– Двоечник.

– На этот раз скидываться не будем.

Апофеозом же возникшего веселья стало извлечение «наливалой» из-за своей спины зелёной стекляшки и демонстрация наличия в ней своей пайки, которая издавала какое-то особенно удовлетворённое бульканье при бережном побалтывании “пузырём”.

– Всем сестра́м по серьгам, а молодцу – храбрецу… – тут Фасоль задумался и тем самым смазал произведённый им восторг публики.