– Вот я и научилась! Не хуже тебя! И если я кого из современных не знаю, то там и знать некого! В кино одни дебилы, в сериалах – тем более, а в книгах порнография у вас!
– У кого?! Имя! Название!
– Буду я запоминать всякое фуфло!
– Нет, девочка моя, там не все фуфло, но ты признать не хочешь, что вам так удобно! Жить в безымянном мире! Все одинаковые, все равные, что Лев Толстой, что какой-нибудь блогер – всё едино.
– Какой блогер? Имя!
– Не подлавливай! Все они на одно лицо!
– Ну и не надо тогда обвинять в том, чего сам не знаешь!
– Я знаю то, что обязан знать любой культурный человек!
– А я некультурная, нечего тогда говорить со мной!
– Да уже жалею, что начал! Что бесит – не просто пустота, агрессивная пустота!
Так они переругивались, все более бессвязно, а потом Юна предложила:
– Хорошо, докажи!
– Что?
– Что то, что ты говоришь, что оно хорошее, – действительно хорошее! Любимое кино покажи мне, и тогда посмотрим, кто прав!
– Покажу, но ты, скорее всего, видела. Его все видели.
– Название?
– «День сурка».
– Что-то слышала, но не помню. Давай смотреть.
Грошев принес ноутбук, но сидеть за столом и смотреть было неудобно, переместились в спальню-гостиную, устроились полулежа, поперек дивана-кровати, поставив ноутбук в середку меж собой.
Грошев знал этот фильм почти наизусть и вряд ли пересматривал бы, но присутствие Юны, впервые видевшей эту парадоксальную, смешную и лиричную историю,
Ночь вторая
оживляло интерес к ней; Грошев поглядывал на Юну, которая сначала смотрела снисходительно и словно по принуждению, но увлеклась, все чаще улыбалась. Ей нравилось, Грошев был рад.
Фильм закончился.
– Вот, – сказал Грошев с удовлетворением учителя, показавшего ученикам, как решается задачка. И даже математическое выражение добавил: – Что и требовалось доказать!
– А что доказать?
– Только не говори, что тебе было неинтересно!
– Нет, нормальная комедюшка такая. Воспитательная.
– Чего? – удивился Грошев. – Ну-ка объясни, только без мата, надоело. Воспитательная комедюшка?
– Конечно. У мужика началась интересная жизнь, всякие приключения, а кончилось чем?
– Реальной любовью. С хорошей женщиной.
– Да она сожрет его через неделю! Такая вся правильная, за мир пьет, стишки любит, все у нее как положено, носки вместе, тапки врозь, она ему такой распорядок устроит, будет по ниточке ходить, а через год от нее с собой покончит без всяких дней сурков! Я таких полно встречала: это надо так, это так, а если что не так, то все, ты для них не человек! А когда дети появятся, совсем пипец. Это не мат, а синоним.
– Какое слово знаем!
– Я знаю больше, чем ты забыл! Такие тетки мужиков сразу задвигают куда подальше, начинают деток мучить. Нет, правда, мораль тут какая? Найди нормальную жену, сиди и не рыпайся! Люби то, что есть! У американцев все про это: сиди и не рыпайся.
– Неправда. У них, наоборот, то и дело бунт против правил.
– Это в кино. Пусть в кино бунтуют, а ты смотри и радуйся. И тоже как будто побунтовал.
Не очень приятно было признавать Грошеву, но он понимал, что эта девчонка во многом права. Она своим девственным умишком увидела в его любимом фильме то, чего он не замечал. Да, все пришло к любви, но – к кому любовь? Ведь и правда, героиня, если вглядеться, – пошлая посредственность, ограниченная раз и навсегда устоявшимися вкусами. За мир пьет – в самом деле, это же пародия на глупеньких победительниц конкурсов красоты, у которых в набор обязательных фраз входит «Пусть будет мир во всем мире!». Герой был недоволен своей жизнью, работой, но чего-то хотел, а теперь осядет в этом городишке, купит домик, жена установит строгие правила семейного распорядка, да и он сам-то не подарок, если до сорока лет не женился и не нашел подруги, наверняка в быту тот еще крокодил и зануда. Права Юна, они друг другу такой день сурка создадут, что будет страшней фантастического.
– Знаешь, – сказал он, – а у меня ведь тоже есть сценарий фильма. Давно написал – сам для себя, для своего удовольствия. Хочешь, почитаю?
– Не сейчас. Если не ляжем спать, то опять напьемся. Я почти уже.
– Я тоже.
– Тогда спокойной ночи?
– Спокойной ночи.
День третий
«Проснувшись, Михаилу было хуже, чем вчера».
Именно такую безграмотную фразу издевательски произнес мозг Грошева, когда он очнулся. Причем казалось, что мозг отделен от него, сидит в кресле черным чертом, будучи при этом невидимым, положил ногу на ногу, покачивает копытом и ехидно наблюдает за разлепляющим глаза подопечным. И молча спрашивает:
«Худо тебе, бедолага?»
«Очень».
«Но ты ведь знал, что так и будет?»
«Знал».
«Тогда зачем?»
«Бессмысленный вопрос».
«И как? Помирать будем или что будем?»
«Отстань!»
И мозг-черт, как ни странно, отстал.
Так и помереть недолго, в самом-то деле. Надо девушку позвать. Как ее… Что-то необычное. Илона? Нет, короче, но похоже. Похоже на Аню, но не Аня. Яна? Да, вроде.
– Яна! – позвал Грошев. – Яночка!
Вошла девушка.
– Доброе утречко, дядя Миша, – сказала она. – А меня Юна зовут, будем знакомы.
– Не издевайся. У меня спросонья бывает… Память…
– Воды дать?
– Да. И немного…
– Нет. Кончилось.
– Врешь! Я точно помню, там оставалось!
– Михаил, послушай. Я это тысячу раз проходила. У матери была такая история. Если на второй и даже третий день выдержать, то все обойдется. Если нет, то запой на неделю. А потом – пятьдесят на пятьдесят, рулетка: или умрешь, или, если повезет, останешься живой. Хочешь сыграть?
– Я лучше знаю, что мне делать!
– Нет, теперь я знаю. Я терплю, и ты сможешь!
– Сучка, прекрати меня мучать! Тварь! Скотина! – завыл Грошев, выворачивая рот, зная, что выглядит безобразно, но в этом была своя похмельная хитрость: девчонка увидит, что интеллигентный и порядочный человек совсем потерял контроль над собой, значит, ему совсем плохо.
Юна ответила с неожиданной мягкостью:
– Михаил, миленький, потерпи, у тебя таблетки на кухне, принести?
– Дура! Если я с похмелья помру, тебе легче будет?
– Не помрешь. Мать ни разу не померла. Нет, померла, но потом и не от этого. Принести таблеток?
Грошев закрыл глаза. В девушке ощущалось непреклонное упорство. А мозг говорил, став из черта соболезнующим ангелом-хранителем: она права, надо выдержать, перетерпеть. Соглашаться с ним не хотелось.
– Чуть-чуть, пять капель! – жалобным тенорком попросил Грошев.
– Не надо. Сам же понимаешь. Принести таблетки?
– Давай.
Юна принесла таблетки, стакан с водой, потом чаю с молоком, умеренно горячего. Помогла Грошеву приподняться (кстати, подушка, постельное белье – когда это все появилось?), он по глоточку выхлебал всю кружку. Попытался встать.
– В туалет? – догадалась Юна. – Пойдем.
Опираясь на нее, Грошев добрел до туалета. Там посидел по-женски, потому что стоять не было сил. Кое-как натянул трусы (а кто и когда его раздел до трусов?), выполз из туалета, добрался, обхваченный Юной за талию, до кресла-кровати. Сел, потом лег на бок, спиной к ней. Мягкое и прохладное упало сверху – накрыла одеялом. Спасибо. Ничего. Раньше обходилось, и теперь обойдется.
Он проспал до вечера, а после Юна возилась с ним: водила в туалет, давала таблетки, поила чаем, сидела рядом, держала за руку, Грошева прошибло на чувствительность, он прошептал:
– Спасительница ты моя. Я почти в норме. Теперь немного можно.
– Ни к чему. Ты даже и не хочешь, ты по инерции.
– Хочу!
– Но не так же, как раньше?
– Нет. Раньше по-больному хотел, а теперь по-здоровому.
– А здоровые могут и не пить. У тебя снотворное есть какое-нибудь?
– Есть. Там… Принеси коробку с лекарствами, сам возьму.
– Только лишнего не заглоти.
