В длинном коридоре достаточно темно, но я все же могу разглядеть, куда ведет бурая дорожка – между коробками, сложенными вдоль стен, мимо кухни в кабинет Нолана. Если честно, я понятия не имею, что он там делает, когда запирается один, но дверь в его кабинет, украшенная витражной вставкой в виде геометрического пазла, всегда закрыта – даже когда его нет дома. А сейчас открыта.

– Нолан, ты дома?

По-прежнему нет ответа, но теперь я могу различить невнятные звуки, доносящиеся из кабинета. Снова этот чертов джаз T’ain’t No Sin[5], одна из его любимых песен. Один и тот же такт повторяется из раза в раз, словно пластинку заело. Нолану вряд ли это понравится.

Здесь красная дорожка расширяется, просачиваясь между дощечками паркета и разветвляясь, словно вспухшие вены.

– Ты оставил дверь открытой…

Я иду вдоль дорожки, ведущей к кабинету. Кровавый след становится все более вязким и густым. Я знаю, что из пакета не могло вылиться столько «крови». Я знаю это. Может быть, Нолана вызвали в студию, и он не успел навести порядок. Тогда мне нужно успеть прибраться до его возвращения. Это было бы оптимально.

Мне неловко заходить в кабинет Нолана без разрешения. Но для этого требуется всего лишь два быстрых шага. Я попадаю в невидимое облако сигарного дыма. На большом дубовом столе в горстке пепла лежит окурок. Рядом с пепельницей. Рядом, а не в ней – как будто сигара выпала из рук, а потом ее забыли убрать. Здесь точно что-то не так.

Хватит. Хватит! Что за детский сад, Лола.

В кабинете Нолана еще ничего не упаковано. Он любит оставлять свое рабочее пространство как есть. На стенах – полки с книгами, наградами и фотографиями со съемок разных фильмов. Дело жизни, предмет гордости. На столе – мое фото в рамочке. Маминого нет.

Лорелея давным-давно самоустранилась из нашей жизни, так что для нее места на письменном столе не нашлось. Но зато она была изображена на обрамленной афише «Ночной птицы» – единственного фильма, в котором она когда-либо снималась. Это культовая работа Нолана, отснятая в родном городе Лорелеи – Харроу-Лейке, штат Индиана. «Ночная птица» уж точно заслуживала почетного места на стене папиного кабинета. А вот Лорелея – нет.

Я выключаю проигрыватель, и жизнерадостная мелодия резко обрывается. Теперь я слышу телефон. Он лежит на боку на письменном столе, и из трубки доносятся тихие тревожные гудки. Я тянусь за трубкой, чтобы повесить ее, и тут замечаю его. Не может быть. Нолан лежит, прислонившись к небольшому книжному шкафу и скрестив руки на груди, словно решил немного отдохнуть. Внезапно я чувствую себя полной дурой: напридумывала себе, будто что-то не так. Конечно же, это шутка. Хотя… Нолан никогда не шутит, тем более в таком стиле. Я чувствую покалывание в пальцах и крепко сжимаю кулаки.

– Нолан!

Нет ответа. Он пытается сфокусировать взгляд, но глаза закатываются. Он прерывисто дышит, раздувая ноздри. Боль – острая боль. Думаю, я не раз видела такое – на экране и съемочной площадке, но никогда в жизни. Он прикидывается – иначе и быть не может. Изображает. Хотя на Нолана это совсем не похоже. Если только… он не решил проучить меня. Наказать за то, что я ушла из дома. Как я должна реагировать? Что сейчас было бы оптимально? Но нет. Он весь в крови. Кровь стекает сквозь его пальцы. Телефон лежит в луже рядом с ним, темный экран покрыт беспорядочными отпечатками. Это просто море крови.

Нужно скорее убрать, пока Нолан не увидел.

Эта идея влетает в мою голову, словно мыльный пузырь, и мне становится смешно. Потому что сейчас это совсем не оптимальная мысль. Потому что… Потому что ему больно, черт побери. Очень больно. Правда обрушивается на меня с такой силой и безжалостностью, что становится трудно дышать. Я судорожно бросаюсь к Нолану, но ноги не слушаются, и я с размаху падаю на колени. Ухватившись за край стола, я пытаюсь подняться, но внезапно меня останавливает странный звук. Как будто кто-то щелкает пальцами снова и снова – только слишком быстро. Или стучит зубами – только слишком громко. Щелк, щелк, щелк, щелк, ЩЕЛК. Звук эхом разносится по квартире и замирает у открытой двери. Резко обернувшись, я ударяюсь локтем о край стола. Громкий треск. Плечо пронзает острая боль. Но в дверном проеме никого нет. Щелканье прекратилось. Осталась лишь звенящая пустота.

Что это было?

Я подползаю поближе к Нолану, ожидая услышать шаги или грохот захлопнувшейся двери, но тишину нарушает лишь бешеный стук моего сердца. Не знаю, что это было, но теперь странный щелкающий звук исчез.

– Лола, – говорит Нолан, но это скорее похоже на стон.

Я не знаю, что делать, с чего начать. Нужно понять, откуда идет кровь, но я не могу собраться с силами и прикоснуться к нему.

– Лола, мне… нужна… «ско…»

Недосказанные слова Нолана неожиданно отрезвляют меня. Я хватаю телефон, сажусь рядом и набираю 911. Каким-то чудом мне удается спокойно сообщить оператору всю информацию, которой я владею, хотя в моей голове звучит другой голос. Я слышу монотонное беспрерывное шипение: «Он умрет, оставит меня совсем одну, исчезнет…»

– Лола, к вам уже едет «скорая», – говорит оператор. – К нам поступил звонок от вашего отца.

Конечно. Неужели я всерьез могла подумать, что он просто лежал здесь и ждал, пока я вернусь домой? Нет. Даже здесь, даже сейчас Нолан все уладил сам.

– Он… истекает кровью. Думаю, его ранили ножом. Очень, очень много крови!

– Все будет хорошо, Лола. А теперь послушайте меня…

Следуя указаниям оператора, я бегу в ванную, хватаю полотенце и заставляю себя прижать его к животу отца. Я не хочу смотреть вниз, не хочу видеть, из-за чего телефон выскальзывает из рук. Нолан не должен увидеть, насколько я напугана.

Если бы мы не поругались. Если бы я не оставила его одного… Он не лежал бы теперь в таком состоянии. Это я виновата. Это все моя вина.

Кажется, проходит тысяча лет, и вот я наконец слышу шаги за дверью и бодрые отрывистые реплики врачей. Нолан стонет от боли и замолкает. Он потерял сознание или?..

– Нет, нет, нет, нет, НЕТ! – одержимо повторяю я в такт ударам наших сердец.

1. Огромное количество людей выживает после ножевых ранений. Гораздо больше, чем вы думаете. Если не задеты крупнейшие артерии (сонная в шее и бедренная в паху) и помощь подоспеет вовремя – человек, скорее всего, выживет[6].

2. В зависимости от места поражения (три ранения в нижней части живота или одно в верхней части бедра) смерть может наступить лишь через несколько часов – если, конечно, наступит. Повторюсь: большинство выживает.

3. Если жертва нападения теряет более сорока процентов крови, незамедлительно требуются интенсивные реанимационные мероприятия, а затем, очевидно, переливание крови. (Интересно, чью кровь перельют Нолану?)

Помню, как-то раз я читала в новостях про четырех русских подростков, похищенных сатанистами. Каждого из них пырнули ножом 666 раз, а затем съели. Шестьсот шестьдесят шесть раз. Интересно, будет ли человек вообще похож на самого себя после стольких ножевых ранений? Едва ли. Хотя в таком случае этим сатанистам было не так уж сложно съесть своих жертв. Черт! Почему я вообще думаю об этом?

Я сижу в больничном зале ожидания и провожу черной ручкой, которую кто-то оставил рядом со сборником кроссвордов, по своим венам. Начинаю с самых крупных. Три яркие жирные линии начинаются в сгибе локтя и заканчиваются у основания большого пальца. Затем я обвожу более тонкие вены, сплетая и соединяя их. Теперь темные трещины покрывают поверхность моих пальцев, костяшек, кисти и все предплечье. И вот линии начинают расплываться, превращаясь в желобки между паркетными досками, и наполняются тягучей красной жидкостью…