- Да, - произнес Ванник, всматриваясь в лицо стоявшего перед ним узника. – Я подтверждаю, это наш человек, он все говорит верно. Лейтенант Берхард Кёллер, фотограф.

  Ванник сделал шаг вперед и обнял того, кто называл себя лейтенантом Кёллером. Тот устало поднял руки и проговорил по-русски.

  - Товарищ майор, задушите ведь!

  - Ах ты ж черт полосатый! Ну ведь и не верил уже, что найду!

  - Черт возьми, приятно, что все так закончилось, - сказал Девидсон. – Предлагаю, пока будут готовить документы, выпить по чуть-чуть. За вас и нашу победу.

  - Что у вас, майор? – спросил Ванник по-английски. – Виски? Бросьте, у нас с собой есть водка. Отличная русская водка.

  Затем он спросил Бочкарева по-русски:

  - Ты чего такой худой, не кормили?

  - Кормили, только я в плен попал совсем недавно, а до этого все впроголодь. Сами знаете, с подножного корма жиром не напасешься.

  - Погоди, погоди, все тебе будет: и отдых, и жир, и даже персональная ванна. Только до своих доедем.

  - Все закончилось? – спросил Бочкарев. – А то ведь я ничего не знаю.

  - Считай, почти все. В Берлине добивают остатки гарнизона, немцы повсюду сдаются.

  Через полчаса Бочкарев, Ванник, Потапов и Улитов сбежали по ступенькам штаба и двинулись в сторону своего автомобиля. Бочкарева после стопки водки пошатывало, не помогла даже закуска - краюха хлеба с ломтем сала. Бочкарева поддерживали с обоих сторон, хотя он порывался идти сам.

  Они отъехали метров двести от деревеньки, после чего Ванник приказал остановить машину и всем, кроме Бочкарева покинуть её.

  Едва Потапов, Улитов и шофер отошли подальше, Ванник повернулся к Бочкареву.

  - Не утерпели? – слабо усмехнулся Бочкарев. – Да и мне не терпится выговориться. Вы-то как от них сбежали?

  - Во время эвакуации. Четвертого апреля во второй половине дня немцы словно взбесились. Что-то такое произошло, что они срочно начали уходить с базы. Вначале – все диски, остался только один, большой, который находился на ремонте. Потом вывезли персонал. Я постарался уйти последним, видел, как базу взрывали. Кроме Шталмана и тех, кто с ним улетел на «Андромеду», никто не знал, кто я на самом деле, поэтому мною не интересовались. Теперь давай ты, вкратце, время для подробностей будет потом, в Москве. Да, предупреждаю: ты теперь у нас, конкретно – в моем личном подчинении. Все документы подписаны давным-давно. В Москве мы на особом счету, дело государственной важности. Ну, давай, выкладывай.

  - Ох, - сказал Бочкарев, - ничего вы не знаете. И я ничего не знаю...

  Ванник слушал, вначале сидя на переднем сиденье, потом перебравшись к Бочкареву. Потапов и Улитов терпеливо стояли в сторонке, дымили папиросами, а водитель бродил по полю, растирал и нюхал землю привычным крестьянским движением. Бочкарев говорил и говорил, удивляясь, откуда у него столько сил и памяти: про включения «Колокола», про странные и удивительные миры, которые могли завладеть прошлым и стать непреодолимым настоящим, про слова, услышанные, подслушанные в тесной железной каморке.

  - А потом «Колокол» снова включился. И я оказался на каком-то поле, совсем далеко от Берлина, один. Но в этом мире ровно ничего не изменилось. И я до сих пор не понимаю, что послужило причиной – она что-то сделала, или эти пресловутые Неизвестные не разрешили изменение, или же оно произошло, и сейчас где-то совсем рядом, в невидимой, но по прежнему реальной нацистской Германии полным ходом идет перекройка мира. При помощи летающих дисков и прочих их устройств.

  - Да... – протянул Ванник, посмотрел на совсем уж изнемогавших от томительного ничегонеделанья офицеров вдали и сказал.- Ты прав, ничего мы не знаем. Но не переживай, вернемся в Москву, подключим наших ученых, будем учиться, все эти взорванные базы перероем...

  - Обязательно в Москву, товарищ генерал?

  Ванник посмотрел на Бочкарева внимательным взглядом.

  - Не скрывай, рассказывай.

  - Нужно по горячим следам найти Новую Швабию. Ведь Сигрун не зря рассказала мне про проходы и места, где они расположены.

  Ванник задумался, причем, явно не только про Швабию. Возможно, просчитывал последствия возможных действий, а может искал, настоящую причину его, Бочкарева желания попасть на Землю номер два. Нет, ну не говорить же ему последние слова Сигрун, нашептанные тонкими нежными губами в самый последний миг перед расставанием. Да, и не поймет он этого, особенно сейчас.

  А слова... обыкновенные слова, которые, правда, стоят целого будущего, или, по крайней мере, придают ему смысл и цель. «Если ты... меня... любишь, то найдешь...»

  Если ты меня любишь... .