– Привет, – сказала Тамара, протягивая руку. – Меня зовут Тамара, а это Андрюша, мой друг.
– Здоро́во, – протянул руку Андрей. – У тебя необычное имя. Никогда не встречал.
– Я знаю, – чувствуя боль от крепкого пожатия Андрея, но не подавая вида, ответил Авиэль. – Это в честь дяди. Он умер во время блокады. Вообще-то все меня зовут Авик.
– Смотрите, у них тоже жидяра появился, – широко оскалясь своим огромным ртом, протянул Колька Федорчук из соседнего 10-го «Б» класса своему однокласснику Витьке Стрельцову и тут же отлетел к стене от удара Андрея в грудь. Ударившись о стену, Колька медленно сполз на пол, а Витька тут же дал стрекача.
– Ты чего?! Охренел? – придя в себя и потирая грудь, прохрипел Федорчук.
– В следующий раз попадешь в больницу, – спокойно сказал Андрей.
– Он у меня борец за справедливость, – то ли с гордостью, то ли с насмешкой произнесла Тамара.
– Спасибо, Андрей, – улыбнулся Авик и не очень уверенно добавил: – Но я тоже могу за себя постоять.
С тех пор они стали неразлучной троицей.
Второе событие, которое тоже было связано с Авиком, началось довольно буднично, а вот его последствия в дальнейшем изменили их жизни. В конце весны, почти перед самыми выпускными экзаменами, Авик впервые пригласил их к себе домой послушать классную пластинку. Он, как и Тамара, тоже жил в отдельной квартире и тоже в трехкомнатной, но квартира Эпштейнов отличалась размерами и скромностью обстановки. Почти все стены были заставлены книжными шкафами. Когда они вошли, отец Авика Григорий Исаевич Эпштейн сидел в гостиной в кресле с большим блокнотом на коленях и что-то записывал. Услышав открывающуюся дверь, он поднял голову.
– Я думал, ты в театре, – удивленно глядя на отца, сказал Авик.
– Извини, малыш, репетиция отменилась, – вставая с кресла, ответил Григорий Исаевич.
Вошедшие с сыном юноша и девушка были, скорее всего, его возраста, но выглядели старше, особенно мальчик: высокий, широкоплечий, с довольно грубым, но, несмотря на это, притягивающим к себе лицом, вызывающим доверие и симпатию; у девочки была прекрасная фигурка, яркое и даже красивое лицо, но с какой-то необъяснимой червоточинкой, отчего при взгляде на нее возникало скорее ощущение настороженности, нежели очарования. «Вместо того чтобы наслаждаться девичьей красотой, ищу в ней изъяны. Первый признак старости!» – с горечью подумал Эпштейн.
– Да вы проходите, не стесняйтесь. Я пойду к себе в кабинет.
Отец Авика работал главным режиссером Ленинградского драматического театра и по совместительству вел курс актерского мастерства в театральном институте.
– Папа, познакомься – это Тамара, а это Андрюшка. Помнишь, я тебе о них говорил?
– Рад познакомиться, – улыбнулся Григорий Исаевич, пожимая руку Тамаре. – Мне Авик рассказал, как вы за него вступились. Очень благородно, молодой человек, – обратился он к Андрею, протягивая ему руку. – Ну, молодежь, вы тут развлекайтесь, а я пойду к себе поработаю, – добавил он и направился к двери в кабинет, но, не доходя, остановился. – Послушайте, ребята, у меня к вам есть предложение. Вы любите рыбачить?
– Не-ет, – протянула Тамара. – Это же скукота.
– Ну как сказать, – улыбнулся Григорий Исаевич. – Ну а вы? – продолжая улыбаться, обратился он к Андрею.
– Не знаю. Никогда не пробовал, – пожал плечами Андрей.
– Признаться, я тоже. Но здесь дело не в самой рыбалке, а где она будет и с кем. Вы были когда-нибудь на Карельском перешейке? – спросил Григорий Исаевич.
Друзья в ответ покачали головами.
– Вот видите. А место это красоты необыкновенной. И повезет нас туда мой хороший знакомый – киноактер Георгий Жженов. Наверняка слышали о таком? – спросил Григорий Исаевич. Жженов, в прошлом актер ленинградского театра, которым руководил Эпштейн, когда появлялся в Питере, всегда встречался со своим бывшим худруком, которого очень ценил и как режиссера, и как человека.
– Конечно! Он в «Ошибке резидента» играл и совсем недавно в «Конце вечности», – сказал Андрей.
– Андрюшка у меня вообще на кино помешанный, – насмешливо проговорила Тамара и потрепала Андрея по голове.
И ее собственническое «Андрюшка у меня», и как снисходительно она взъерошила волосы у мальчика, заставив того отстраниться, покоробили Григория Исаевича, да и, как он заметил, обоих мальчиков тоже.
– Давайте тогда сделаем так. На рыбалку мы с Георгием Степановичем едем в воскресенье рано утром – мне надо на вечерний спектакль вернуться, – так что в субботу милости просим: ночуйте у нас. И вы, Тамара, если передумаете, разумеется, тоже – места всем хватит.
– Не-а, не передумаю. В кино лучше пойду.
Григорию Исаевичу сразу бросилось в глаза, что его Авик расстроился отказом девушки, а лицо Андрюши оставалось непроницаемым. «Или ему действительно безразлично, или умеет играть», – подумал Григорий Исаевич, что, на его профессиональный взгляд, было еще лучше.
В субботу Андрюша остался ночевать у Авика. Мать Авика умерла давно, но в доме совершенно не чувствовалось отсутствие женщины: было чисто, аккуратно и уютно. Авик сам постелил ему на диване в гостиной. Впервые в своей жизни Андрей ночевал не дома, и ему было все непривычно: и накрахмаленное до хруста постельное белье, и мягкий диван, и отсутствие бабушкиного храпа в узкой нише, где их кровати стояли спинка к спинке. Он долго не мог заснуть и думал о том, о чем раньше никогда не задумывался: насколько убого живет его семья, как тяжело работает его мать – больная женщина, которую давным-давно бросил его пьяница отец; что он вместо матери, которая, придя домой, просто валится с ног, сам убирает всю их коммунальную квартиру, когда приходит их очередь; что у него никогда не было даже выходной рубашки, не говоря уже о вторых брюках; а главное, что он никогда не знал, что такое наесться досыта. Он не испытывал чувства зависти – оно было ему просто незнакомо, но тем не менее он твердо решил, что, когда вырастет, он будет жить вот так, как живут Авик и его отец. Правда, как у него это получится, он сейчас себе не очень представлял. О том, чтобы поступать в институт, он никогда не задумывался. В его семье высшего образования ни у кого не было, да и учился он весьма посредственно. На школьных уроках (кроме литературы) он витал в облаках: его парта была около окна и он периодически поглядывал в него, рассматривая прохожих и придумывая про них разные истории. «Ничего, рабочие тоже хорошо зарабатывают и нормально живут, если не пьют, как мой отец…» – успокоил он себя и заснул.
Была еще глубокая ночь, когда Григорий Исаевич с трудом растолкал спящих ребят. Они быстро собрались и вышли из дома. Жженов уже ждал их, прислонившись к капоту своей черной «Волги».
– Доброе утро. А где ваши удочки? – широко улыбаясь известной всей стране улыбкой, спросил он.
– Да из нас рыбаки никудышные, Георгий Степанович. Пока вы будете рыбачить, мы с ребятами природой полюбуемся, побродим по лесу, вокруг озера погуляем. Они, оказывается, на Карельском перешейке никогда не были, – сделав нарочито осуждающее лицо, сказал Григорий Исаевич.
– Ну вот сейчас мы это и исправим. Неужели это Авик? – разглядывая Авика, сказал Жженов. – Одно лицо вы, Григорий Исаевич. От одноклассниц, наверное, прохода нет.
– Он у меня однолюб, – потрепал Авика по голове Григорий Исаевич.
Авик недовольно повел головой, освобождаясь от руки отца, и почему-то виновато посмотрел на Андрея.
Чувство вины перед Андреем мучило Авика уже неделю. В прошлую субботу ему неожиданно позвонила Тамара и предложила пойти вечером в кино. Авик с радостью согласился и спросил, договорилась ли она уже с Андрюшкой.
– При чем здесь Андрюшка? Мы что, с тобой не можем вдвоем пойти? Или ты его боишься? – с вызовом спросила Тамара.
– Да нет, не боюсь. Но как-то… – промямлил Авик.
– Никаких «как-то». Я хочу пойти в кино только с тобой, и все тут.
От этих слов Тамары у Авика от ликования заколотилось сердце, а возникшее сначала чувство вины перед Андреем сразу куда-то исчезло, словно и не возникало. Хотя это чувство если не вины – виноватым он себя не считал, то неловкости он испытывал уже давно, а именно с тех пор, как неожиданно осознал, что по уши и бесповоротно влюбился в Тамару. Что Тамара и Андрей не просто друзья, Авик понял сразу, как только подружился с ними, но и влюбился он в нее, как ему тогда показалось, тоже, как только увидел ее. В предыдущей школе у него была девочка, Карина Аршинова, высокая, стройная, с такими же, как и у него, жгуче-черными волосами, с черными же густыми бровями, под которыми горели огромные черные глаза. Мальчишки к ней никогда не подходили, а он как-то рискнул и пригласил ее на каток. Она удивленно на него посмотрела и согласилась. В следующий раз они пошли вместе в кино. В темном зале маленького кинотеатра «Нева» он долго думал, взять ли ее за руку, но так и не рискнул, главное, потому, что у него сильно потели руки и ему было стыдно. Встречался он с Кариной недолго, потому что скоро они с отцом переехали в Московский район. Перед отъездом он пригласил ее в мороженицу и потом, прощаясь, долго не решался ее поцеловать и так и не поцеловал. И вот теперь в его жизни появилась Тамара, а вместе с ней – настоящая любовь. В этом он нисколько не сомневался. Первым его порывом было рассказать обо всем Андрюше. Но, немного поколебавшись, он этот порыв как совершенно идиотский отверг – Андрей и Тамара любят друг друга, и, если он полезет со своей любовью, кроме прекращения их дружбы, это ни к чему не приведет. Но после свидания с Тамарой он уже был уверен, что тоже ей нравится. По дороге в кино она держала его за руку, а во время сеанса, когда она наклонилась к нему и, положив свою ладонь на его руку, что-то прошептала о происходящем на экране, то уже до конца фильма руку его так и не отпустила. И, возвращаясь домой, они опять держались за руки, а прощаясь около ее парадной, она невинно чмокнула его в щеку. Дома, в разговорах с отцом и затем почти всю ночь, пока не заснул под утро, он ни о чем другом, кроме их свидания и сладкого чувства, что Тамара тоже что-то к нему испытывает, думать не мог. Мысли об Андрее пришли лишь на следующий день, когда он пошел в школу. Увидев его в классе, Авик уже твердо пришел к выводу, что надо рассказать. Но решиться на это он никак не мог и рассказал только о походе в кино, причем предупредив перед этим Тамару.
