Вся эта история закончилась не только комично, но и горько, по крайне мере для Нины, которая все это затеяла. Коммунальная квартира, куда их поселили, была небольшая – всего три комнаты. Квартира была ведомственная и принадлежала «Скороходу», где работали все населяющие ее жильцы. Одну, малюсенькую, занимала Клара, средних лет квадратная женщина, работающая браковщицей, вторую, чуть побольше, непросыхающий пьяница и очень плохой художник Серега, который что-то малевал в клубе обувного гиганта, а в третью, и самую большую, вселили семью эмигрантов с загнивающего Запада. Когда их привезли в коммунальную квартиру, у семьи, и особенно у Нины, сразу испортилось настроение и появились первые сомнения в ее решении вернуться на советскую родину. Соседи встретили семью настороженно и без особенной радости: буржуи есть буржуи, да еще с гармошкой (по радио объявили, что ребенок у себя дома, в капиталистической Италии, был уличным музыкантом и даже под дождем за гроши играл на гармошке – так они назвали его роскошный, перламутрового цвета аккордеон). Прошло не так уж много времени, и события посыпались на Нинину голову с такой быстротой, что ее раздумье о возвращении домой (так она про себя уже называла Италию) переросли в убежденность. Началось с того, что Джино каким-то образом умудрился, работая с клеем, оттяпать себе половину указательного пальца на правой руке.

– Ванька, твою мать! – увидев его на кухне, пьяно заорал Серега. Он почему-то решил, что Джино по-русски будет Иван, и с его легкой руки на «Скороходе» это имя прилипло к итальяшке, как за глаза называли Джино на фабрике. – Как ты, хрен итальянский, умудрился клеем себе оттяпать палец?

– Не клей, – покачал головой Джино, сказались годы войны, и он довольно сносно, правда, с сильным акцентом говорил по-русски. – Случайно в машину рука попал.

Джино для убедительности показал забинтованную ладонь.

– А че от тебя ждать-то? Нерусский он и есть нерусский. С такой прытью ты скоро всех пальцев лишишься. Чем бабу тогда ублажать будешь, когда импотентом станешь? А? То-то и оно.

– Impotente? – по-итальянски переспросил Джино.

– Да, да, импотенте, кем же еще! – радостно ухмыляясь, подтвердил Серега.

– Почему я должен стать impotente? – удивился Джино.

– А кто вас, итальяшек, знает. Ладно уж. Пойдем-ка лучше хряпнем. Обмоем, так сказать, твою инвалидность. Но следующая бутыль – твоя.

На следующий день Серега потребовал опохмелиться и послал Джино за бутылкой. Так и проходила теперь жизнь Джино, тоскующего по своей любимой солнечной поющей Италии и всем своим жарким итальянским сердцем ненавидевшего мрачную холодную Россию. По несколько раз в неделю, а бывало и чаще, благо Нина работала во вторую смену, он сидел у Сереги за бутылкой водки, которую чаще всего приносил сам. Уже хорошо выпив, Джино приводил маленького Сандрино с его аккордеоном, и Серега сразу начинал орать свою любимую песню «Каховка, Каховка – родная винтовка…»; Джино старательно подхватывал окончания куплетов и отстукивал ритм кулаками по столу; а потом Джино по-итальянски пел «Чао аморе, чао», и уже Серега, как мог, ему подвывал. Так Джино Барбиери превратился в обыкновенного русского пьянчужку. Нина, приходя с работы и заставая пьяного мужа, сначала возмущалась, а потом обреченно махнула рукой – знала, куда везла. Но того, что произошло потом, Нина никак не ожидала. Квадратная соседка Клара после первой реакции на шумного итальянца не смогла устоять перед его обаянием, легкостью, ну и, конечно, сексуальностью и в одну из таких попоек – она тоже работала в первую смену – перехватила пьяного Джино в коридоре и затащила к себе. На квадратные формы Клары утонченный итальянец сначала по-пьянке не отреагировал, а потом ему уже было не отвязаться, пока не произошло неизбежное – Нина, как-то отпросившись с работы (у нее сильно поднялась температура), вошла в квартиру как раз в тот момент, когда Джино в одних трусах выходил из комнаты соседки. И если пьянство мужа она как-то могла терпеть, то измена, да еще у себя под боком, да еще с такой уродиной, была для нее абсолютно неприемлема. Сначала она выгнала жить мужа к соседке, а вскоре, не обращая внимания на его клятвы и слезы, забрала сына и вернулась в Италию. Как у нее это получилось, в доме не знали – было только известно, что она ездила в Москву. О ее возвращении в Италию и газеты, и радио, естественно, молчали, как молчали и об ее оставшемся в СССР муже. На фабрике и в доме еще долго осуждали предательницу и жалели брошенного ею спившегося итальянца, который уже давно стал одним из них, да и звали его все теперь не Джино и даже не Иван, а просто Ванька.

Еще прежде, чем браться за сценарий, Андрей долго раздумывал, стоит ли ему описывать военный период героев: партизанский отряд, продвижение Советской армии до Берлина, побег в западный сектор, жизнь в Италии. После бесконечных размышлений он решил все военные действия показать кадрами из кинохроники.

Закончив с конспектом сюжета, Андрей написал, как учили во ВГИКе, синопсис (краткое содержание сюжета) будущего сценария под названием «Ваня Барбиери» и показал Дмитрию Федоровичу Круглову, своему первому режиссеру-постановщику. Тот при нем прочитал и, сделав несколько замечаний по сюжету, одобрил. Потом Круглов сам отнес заявку на сценарий в «Ленфильм». И они стали ждать. Художественный совет сценарий принял, но тоже сделал несколько замечаний, правда, уже более серьезных, а одно из них категоричное. В сценарии было несколько эпизодов у пивного ларька, где после окончания рабочего дня группка рабочих, включая Серегу и Джино, собиралась и распивала бутылку водки, смешивая ее в своих пивных кружках с пивом. По поводу этого эпизода Круглов и Андрей взбунтовались, категорически отказавшись его убирать. Они доказывали: эпизод нисколько не порочит русского рабочего, а просто отображает нашу действительность, и, между прочим, итальянец тоже принимает в этом участие. После долгих споров режиссер эпизод все же отстоял, и фильм был запущен в производство.

Режиссер-постановщик Круглов со своим оператором Земским и Андреем занялись отбором актеров и поиском натуры (места съемок). Бюджет на картину выделили маленький, и когда Круглов сделал попытку провести съемки нескольких эпизодов в Италии, где жила семья Барбиери до переезда в СССР, на студии в ответ даже рассмеялись: страна перестраивается, острая нехватка денег – скажите спасибо, что мы вам вообще выделяем какие-то деньги. Так что описание жизни семьи Барбиери в Анконе пришлось оставить за кадром, хотя Круглов горячо доказывал, что, не показывая, как семья жила в Италии, невозможно будет передать, чего они лишились, переехав в СССР. На это им ответили, что они недооценивают русского зрителя (СССР уже развалился, и в стране все стало называться русским), а он – зритель – давно уже стал грамотным и во всем разбирается. Сцены в коммунальной квартире решили снимать в павильоне, заводские – на самом «Скороходе», а военными кадрами занялся второй режиссер, просматривая ленты кинохроники, которые потом монтажер включит в фильм. Когда начались актерские пробы, Андрей сказал, что хотел бы сыграть роль пьяницы Сереги.

– А ты сам когда-нибудь напивался? – спросил Круглов.

– Нет, я вообще очень мало пью, если только за компанию, и то когда очень настаивают. Но у меня отец был пьяница, и я знаю, что это такое, – ответил Андрей и тут же изобразил своего пьяного отца.

Сделал он это так похоже и естественно, что Круглов сразу согласился на пробу с ним, но предупредил его, что утвердит только после того, как пройдут пробу остальные актеры, приглашенные на эту роль. После окончания проб Андрей все-таки был утвержден. Когда пробы на главные роли закончились, Андрей вместе с режиссером, оператором и художником стал писать режиссерский сценарий (разработку подробного плана съемок). После окончания подготовительного процесса была отобрана съемочная группа, и съемки начались.

Еще на репетициях Круглов поразился тому, как Андрей без актерского образования, без какого-либо актерского опыта не испытывал неудобств от происходящего вокруг него на площадке: яркого света софитов, направленной на него камеры, людей, наблюдающих его; как он моментально и естественно переносился в свою роль.