Литмир - Электронная Библиотека

Мои полные открытий, пока что мало приятных мне, деньки проходили в двухэтажном каменном доме бабушки знахарки, подле которого была добротная пристройка для скота. На первом этаже располагались кухня, гостиная и камин, который постоянно жгли мужчины, на втором этаже в пяти старых, но тёплых комнатах жила её семья. Я чувствовала, что стесняю их, по-барски расположившись в целой просторной комнате на втором этаже.

– Бабушка, -обратилась я к ней перед тем самым вечером, когда ребятишки уже начинали таскать дрова к обыкновенному костровому месту, – я вижу, что стесняю вашу семью, мне неудобно. Вы итак сделали для меня слишком много, давайте я съеду куда-нибудь в место попроще или буду спать на кухне, сами ведь знаете, как вашим тесно.

– Что ты, что ты, Ара, Ара! – всегда строгая бабушка в такие моменты становилась гиперэмоциональной старушкой, которая размахивала руками, морщила лоб и слегка подпрыгивала на правой ноге от волнения, -даже и слов таких мне не говори! Для чего я столько дней тебя лечила, неблагодарная!

– Бабушка, – я обняла её одной рукой, прижимаясь лицом к шерстяному платку, который пах топлёным молоком, – спасибо за всё, я так и не знаю, как и чем отплатить вам.

Зарина улыбнулась, мягко ухватившись своими сухими морщинистыми заботливыми руками за мои предплечья.

– Придёт время, придёт зима, ещё сполна отплатишь, а и не меня тебе благодарить. Тагар вёз тебя ночью по перевалам. "Дорога смерти", – говорят они, "Дорога Жизни", – говорим мы в ответ.

Его звали Тагар, как будто бы героя какого-то фильма или сказки со счастливым концом, у него был крутой нрав, космос в голове и мягкий взгляд. Его голос был тихим, а прикосновения осторожные и шагал он бесслышно, как призрак, растворяясь в пространстве. Я любила слышать его шаги, затухающие в отдалении, как будто бы звук их стал мне чем-то родным. В этой ускользающей от моего рационально сознания реальности он был единственной ниточкой, связывавшей меня с прошлым, запятой, отделяющей от сумасшествия. И он чаще просто молчал, издалека наблюдая своими светящимися змеиными глазами, мешая разные мази и снадобья, которые бабушка потом накладывала на мою до сих пор искалеченную руку. Его будто бы и не было. Но он был. Всегда. Мое пространство начиналось и заканчивалось им. И я доверяла ему. Когда первые приступы злобы и обиды прошли, я осознала, что доверие – это странное, интимное чувство, – то, что я испытываю к нему. Безоговорочное. Безумное. Бесконечное. Я доверяла ему свою жизнь, будто бы загадочному ангелу-хранителю, которого сам Господь низверг с Небес ради спасения одной крошечной частички пыли, осевшей мольбой о помощи на вездесущей теплой ладони Творения.

Со временем я перестала бояться Тагара. Потому что то ли он был мудрым, то ли хитрым, то ли и впрямь благородным горцем, но обходил меня стороной и знал о понятиях личного пространства, в которое к «городским марсианам», как он любил меня называть, лучше не лезть. Тагар был солнцем, Тагар был ветром, свободным, бескрайним, суровым. Тагар был из другой галлактики, но, в то время как я не знала совсем ничего о его мире, он прекрасно разбирался в моем. И иногда, в некоторые миллимгновения, когда я смотрела в его глаза, мне казалось, что через эти бездонные кольца зрачков, у которых нет дна, на меня смотрит Бог, говорящий бликами, мерцающими и растворяющимися в них.

Что таить? Коль сколько я боялась этого сильного, высокого мужчину с локонами жестких черных волос, столь же сильно я боготворила его, упиваяясь его присутствием и теплом его человеческого существа. Я была очарована им и это, пожалуй, единственное, что останавливало меня от полного утопания в саморазрушающих мыслях внутреннего пожара страданий.

***

Костер жгли большой, красивый, «гори ясно, чтобы не погасло». И горело так, что горы, опоясывавшие эти места, приобретали красноватый, медный оттенок, а долина казалась местом мистичным, возвышенным, будто бы духи танцевали над костром и вокруг него этой ночью. В чёрном небе сияли мириады звезд, тысячи созвездий, искрились галактики и падали, падали дождём, осыпаясь. Луна только набирала свою силу, кладя тонкую бледно-жёлтую дорожку на серо-голубой в темноте снег.

Вокруг костра сидело человек тридцать, кто с сигаретами, кто с трубками, а кто и вовсе с самокрутками, пахло кострищем и настоящим табаком. Неподалеку паслись бараны, глупо «бекая» и «мекая»; ближе к огню спали огромные, почти сливающиеся со снегом, алабаи; женщины присматривали за чайником, гревшимся на огне возле одного из домов. Было зыбко и жарко одновременно. Детишки бегали вокруг костра, чумазые, с красными от мороза и ветра щеками. Они дергали собак за хвосты, счастливые, светлые, как солнце. А я была слабая и худая, истощённая болью, страхом и внутренним одиночеством.

– О-о, калишвили4! – пожилой мужчина с трубкой во рту резво поднялся с бревна, на котором сидел, вырезая карманным ножом деревянную птичку, и подошёл, чтобы заключить меня в объятия. Он пах горами и гарью, и немного сыром, словно бы настоящий горный дух, – счастливая наша девчушка, – он потряс меня за плечи, и я невольно улыбнулась такой искренней заботе, – мы уж думали всё, совсем зачахла, ан нет, смотри какая красавица! Невеста! – и все дружно захохотали, так по-доброму и подбадривающе, не осуждая за мой внешний вид, бледные губы и потухшие глаза.

В темноте я поймала ещё одну улыбку. Тёмную, задорную. Кажется, я даже слышала его голос в гуле всеобщего гомона. Среди моего духовного одиночества, когда я могла видеть глубину этих ярких глаз, я уже не была столь одинока…

Ветер дул неистово, раздувая паруса костра всё ярче и ярче, лицо обдувал холодный ветер середины ноября. Среди этого шебутного, живого народа, я чувствовала себя мёртвой. В голове проигрывалась кинолента из моей последней поездки в Грузию. Эти смешные, немного нелепые люди, жадные до прекрасного и приключений; чуть нагловатый, но добродушный гид и чертовски деловой водитель, который не отрывал уха от телефона и курил какие-то дешёвые сигаретки, свесивши из автобуса локоть. Все произошло так быстро, что я даже не успела испугаться. Мои вещи сгинули в небытие, но, честно говоря, волновало меня это мало. В куртке остался паспорт, телефоню, немного денег, и… моя жизнь. Все, что теперь у меня было – это моя жизнь, подаренная Богом и сохранённая мистическим цыганом.

Я всматривалась в языки пламени и тихо плакала, позволяя слезам течь и течь, в надежде, что остальным либо не будет до меня дела, либо они сочтут, что из-за ветра, вздымавшего вверх вихри залежавшейся листвы, на которую лаяли непородистые собачушки с завитушками вместо хвостов, у меня слезятся глаза.Я не могла смириться с этой трагедией. В автобусе не было ни моих друзей, ни моих родственников, но осознание факта того, что совсем недавно ещё страстные до жизни люди сейчас лежали, изувеченные, где-то в холодном овраге, запускала волну мурашек по моему замёрзшему телу. А я была живая, а я была здесь, потому что Бог протянул мне свою руку. И мне было даже стыдно за то, что я есть!

Я прикрыла глаза, пытаясь восстановить гармонию в своей душе, прислушиваясь к окружающим меня звукам. Эти люди вокруг, насколько же сильными были они, раз оставшись в лютую полуголодную зиму вдали от цивилизации находили в себе силы смеяться так звонко! А может они просто были счастливыми?

Мне хотелось уйти отсюда, куда-то далеко, спрятавшись от самой себя в заброшенном храме, мне просто нужно было почувствовать себя защищённой и чуть менее одинокой. Когда я уже хотела было незаметно ускользнуть, начался оживленный разговор на местном языке, в котором присутствовало много хохота, хохм и улыбок. Принесли гитару. Она мягко легла в руки затерянного в своей личной вселенной его. Огонь рисовал ало-рыжие блики на широких ладонях с длинными узловатыми пальцами, падал на строгий прямой нос с небольшой горбинкой у основания и разлетался на пылинки на кончиках веерообразных ресниц. Он улыбнулся сам себе, чуть прикрыв глаза, вздохнул, медленно перебирая пальцами струны. Мелодия полилась.

5
{"b":"712901","o":1}