— У меня для тебя подарочек.
Шейн заявился в её покои поздним вечером, по имперским меркам — время, немыслимое для визитов к замужней даме. Элеонора покосилась на служанок, вышивавших в углу, и вопросительно вскинула брови. Её жизни на Севере шёл седьмой год, прошлой зимой Шейн открыто заявил, что скоро вернёт своему краю независимость, и любезничать с ним Элеонора не собиралась.
Шейн вынул из рукава тонкую трубку, в которой нетрудно было узнать свёрнутые письма.
— Ты что, писал мне признания светлыми летними ночами? — усмехнулась Элеонора и протянула руку. — Отдавай и уходи, час поздний.
— Истинно так, писал, — ответил ей в тон Шейн, — только не признания и не я. Почитай парочку, может, сгонит сон.
Два листа, высвобождённые из тугой трубки, неприятно щекотали пальцы. Элеонора вмиг узнала печать и почерк Рамфорта, нахмурилась и торопливо свернула письма.
— Почитаю на досуге, — бросила она и повернулась к спальне.
Любой воспитанный мужчина уже понял бы, что его выпроваживают. Шейн же стоял упрямой северной скалой:
— Прочти сейчас.
— Что ж, поглядим, чего ради ты отнимаешь моё время, — хмыкнула Элеонора, разворачивая письмо так, чтобы служанки ненароком не приметили печати. Пробежалась по строчкам и спустя мгновения вскинула на Шейна яростный взгляд.
Скупыми и точными словами сотник Рамфорт писал отцу Элеоноры, маркграфу Талларду, обо всём, что происходило в последние годы:
«Мы наблюдаем в семье Эслингов прискорбный раскол. Нынешней зимой брат барона открыто заявил о неподчинении Империи. Он собирает силы в северных и восточных землях. Местные жители равно уважают обоих братьев, так что мятежники не имеют недостатка в людях и припасах. Нам пока неизвестны силы, которыми они располагают, но несомненно, что за год-другой здесь сумеют составить войско, способное пошатнуть мир на Севере. Нынче же набеги наносят заметный урон благополучию страны и нашей численности. Мы теряем людей в бесчисленных мелких стычках. Прошу выслать подкрепление в размере самое меньшее двух сотен, из коих арбалетчиков — от пяти десятков, мечников же…»
Элеоноре стоило больших усилий не скомкать письмо. Прискорбный раскол, стало быть! Да что Рамфорт возомнил о себе! Как осмелился судить, какое влияние она имеет на Тенрика! А следом её охватил страх. Она знала отца: с него станется явиться на Север самому и тем отнять у неё власть и славу.
— Вы побледнели, баронесса, — усмехнулся Шейн. — Не желаете пройтись? Воздух Севера пойдёт вам на пользу.
Элеонора облила его гневным взглядом и, не оборачиваясь на служанок, сделала им знак выйти. Шёлест юбок, тихий стук дверей — и Элеонора подступила к Шейну вплотную:
— Где ты это взял?!
— Какая разница? Что, обрадовала тебя весть о скором приходе имперских войск?
Тенрик не осмеливался говорить с ней так — с гремучей смесью насмешки и власти. Элеонора мысленно выругалась, ощущая, как внизу живота против её воли рождается сладкая дрожь. Шейна хотелось дразнить — чтобы ощутить силу, превосходящую её собственную.
— Наконец-то я увижу, как тебя вздёрнут на самой высокой сосне, — процедила она.
— Не спеши радоваться, цветочек. Здесь, — Шейн похлопал оставшимися письмами по ладони, — все послания, что твой вояка слал на юг. Все до одного. Два дарю, так и быть, а за остальные придётся побороться.
Стук сердца отсчитывал мгновения. Элеонора прожгла Шейна ненавидящим взглядом:
— Оставь себе. Пригодятся заворачивать вонючую рыбу, когда снова поедешь с побережья. Я напишу сама и отправлю не с гонцом, а с голубем. И не отцу, а сразу в столицу.
— Отчего же не написала раньше?
— Давала тебе шанс раскаяться.
— Что ж, я раскаялся, — улыбнулся Шейн открыто и обезоруживающе. — Не трудись, цветочек, я сам отправлю гонца, завтра же. Быть может, это отчасти искупит мою вину перед блистательной короной…
Он шагнул к двери, и Элеонора едва сдержалась, чтобы не остановить его. Нельзя выдавать себя. Но письма никак не должны были уйти на юг. Не нужно ей подкрепление. У неё сто с лишним превосходных отцовских воинов и с полсотни верных Империи северян. Более чем достаточно, чтобы подавить любой мятеж. Рамфорт вечно перестраховывается.
Шаг, ещё шаг… А ведь безрассудство — второе имя Шейна. С него станется и вправду отослать письма. Зря, что ли, он орал на минувшем Переломе, будто в горах ему не страшны и тысяча имперцев…
— Оставь письма, — теперь в голосе Элеоноры звучал металл. — Я тебе не верю.
Шейн возвращался к ней медленно: почти подкрадывался с какой-то звериной грацией, которой и близко не было в обстоятельных движениях Тенрика. Так же медленно дёрнул ленту, которой были перевязаны письма, и Элеонора обругала себя за неуместное тепло внизу — слишком легко было представить, что это лента на её корсаже.
— А возьми, — вкрадчиво проговорил Шейн. — Один, два, три… здесь письма за каждый год. Могу поручиться, что на юг не ушла ни одна просьба о помощи. Мои парни хорошо следят за Северным трактом.
Элеонора протянула руку, но Шейн отдёрнул свою, стоило пальцам коснуться бумаги.
— Забыл сказать, что письма жене и прочей родне уходили без препятствий. Полное молчание вызвало бы подозрение. Знаешь, за вашими гонцами присматривала такая толпа, что даже и не знаю, что потребовать взамен.
Взгляд Шейна скользнул по открытой шее Элеоноры и вырезу платья, рождая неуместный трепет. Элеонора в ответ прикусила губу и оперлась на стол так, чтобы подчеркнуть соблазнительный изгиб талии и бёдер.
— Что ж, я замолвлю словечко, когда тебя будут вести на казнь как изменника. Доволен? Попрошу заменить виселицу на тюрьму до конца твоих дней.
— Только если в твоей спальне.
— Идёт. Прикую тебя к полу возле кровати, чтобы по утрам вместо ковра опускать ноги на твою мохнатую спину.
Шейн усмехнулся:
— А мы бы с тобой поладили, цветочек. Точно не хочешь сбежать со мной, а? Через годик-другой вернёшься сюда королевой свободного Севера.
— И вместе с тобой сложу голову за измену, — отозвалась Элеонора. — Благодарю, я ещё не утратила разум, в отличие от тебя.
— Не утратила, — кивнул Шейн. — А потому из кожи вон вылезешь, чтобы заполучить эти письма.
У Элеоноры ломило скулы от гневной гримасы, против воли искажавшей лицо.
— Ладно, — буркнул Шейн. — Под тобой вот-вот пол задымится. Держи.
Он положил исписанные листы на стол, и Элеонора поспешила подгрести их к себе и прижать к столу. Скользнула взглядом по строкам — да, это были отчёты Рамфорта. Отчёты, не позволявшие усомниться в том, что дела на Севере обстоят куда хуже, чем в письмах Элеоноры.
— Всё же ты растерял свой разум, пока скакал по горам, — бросила она Шейну, прижимая бумаги к груди. — Отдал письма и ничего не получил взамен.
— Ещё как получил. Теперь я знаю, что ты будешь меня прикрывать, нравится тебе или нет. Ты не отправишь письма, ведь тогда сюда явится толпа южан, и не видать вам с братцем титулов. Теперь мы с тобой союзники. Доброй ночи, красотка.
Тогда Элеонора хотела сразу швырнуть письма в огонь, но, подумав, убрала в шкатулку. Ровные строчки дышали надеждой на помощь. Сжечь эту надежду не поднималась рука.
Тогда она была уверена, что переиграет Шейна, и приготовилась ждать. И дождалась: Тенрик в очередной раз поругался с отцом за право распоряжаться в доме, Шейн заявил, что братцу осталось сидеть на своём месте буквально пару лет, сама Элеонора обстоятельно и со вкусом сцепилась со свекровью — всё легло одно к одному, даже непомерно богатый урожай, частью осевший в кладовых Бор-Линге. Из Эслинге на север потянулись обозы, а Шейн ввалился к Элеоноре попрощаться, заодно вручив ларец с драконовой кровью.
Когда Элеонора вошла к Рамфорту, он стоял у окна с обнажённым мечом и ловил лезвием свет. Ему не пришлось ничего объяснять: люди давно были готовы, и место для засады он наметил давно. Люди Шейна должны были попасться в ловушку, но вместо этого туда угодил сам сотник Рамфорт, недооценив коварный нрав предгорий.
