— Найду. И тебе всё равно придётся выбирать. Нельзя лизать зад южанам, когда в тебе северная кровь. — Шейн наконец поднялся, и от Тенрика не укрылось, что он берёг руку, задетую мечом сотника. — Помни, брат: в конце концов топтать землю останется один из нас.

— Я тебя не предам.

— А я тебя — легко. Но от жены-дуры, так и быть, избавлю.

— Поклонись от меня отцу, — негромко бросил Тенрик ему в спину.

Шейн не ответил. Затерялся в непроглядной тьме, и Тенрик не смог вспомнить, был ли у него с собой фонарь или хоть факел.

— Так зачем вы это сделали?

За окнами сгущалась тьма. Тенрик поднял глаза и встретился с двумя провалами на бледном лице, откуда на него глядела неотвратимая гибель.

— На благо Севера, — выговорил он, почти не разжимая губ.

Пустота внутри хрустнула, как весенний лёд, и под рёбрами медленно расползлась старая, горькая обида. Это Шейн заварил, ославил Эслингов как изменников и предателей, и теперь бродит бесплотной тенью вокруг, посмеиваясь над оставшимся в дураках братом. А Тенрику одному отвечать за всё.

Или не одному.

— Она пыталась меня отравить, — слова выходили из горла медленно, неохотно. — Я не пожелал оставаться с ней под одной крышей. Справа позади вас стоит ларец, в нём — свидетельство её преступления.

Следовало отдать графу должное — спиной он не повернулся. Ощупью нашёл ларец, открыл и поднёс к огню обугленный кусок драконьей крови. Тенрик поёжился — показалось, что в воздухе снова разлился запах унижения и позора.

— Как это произошло?

— Я пришёл к ней, как муж к жене. Она дождалась, пока я засну, и подбросила камень в жаровню.

— Как же вы спаслись?

— Тот, кто советовал отравить меня, не предупредил, что нагретая драконья кровь воняет, как протухшее яйцо.

— Так у неё были сообщники?

Тенрик прикусил язык. Шейна уже не спасти — ни жизнь, ни доброе имя. Но Тенрик не приложит к этому руку. Не предаст брата.

Шейн обошёлся бы с тобой хуже, — шепнул внутренний голос. — Казнил бы, как предателя. Тенрик упрямо боднул головой воздух: он ничего не скажет против брата.

Маркграф отложил очередной свиток и сложил руки на груди.

— Вы открыто обвиняете госпожу Элеонору в измене и покушении на свою жизнь?

Тенрик глубоко вдохнул:

— Да. Обвиняю. Больше того. В соответствии с законом, я запер её в покоях в ожидании суда равных. Однако сотник Ардерик оспорил моё решение и закон Империи и освободил её.

— Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

— Дарвел. Он был при нашей беседе с сотником и свидетель тому, что моя жена ни в чём не нуждалась в своём коротком заключении.

— Ваш Дарвел — честный человек. Стало быть, вы утратили веру в справедливость императорского суда и решили сами избавиться от супруги? Неосторожно. Очень. На юге этого нынче не одобряют.

Тенрик молчал. Самое верное против пустословов, привыкших тратить жизнь на болтовню, прятаться за вежливыми вывертами и ловить других на слове.

Была тысяча причин не доверять Шейну и не во всём полагаться на Дарвела, но они были своими, северянами. Этот же, развалившийся в кресле напротив, был чужаком. Пусть судит Эйлин и её сотника, а их с Шейном рассудит время. И Север.

Маркграф давно ушёл, забрав с собой кипу книг и свитков. Свечи прогорели, а Тенрик всё сидел, глядя в пол. Вошёл слуга, начал растапливать печь и шарахнулся, не сразу заметив хозяина в темноте.

========== 8-1. Мёртвая кровь, живая кровь ==========

— Да я за солеварни глотки перегрызу!

Голоса из столовой доносились сквозь толщу перекрытий неясным шумом, но Ардерику казалось, что он различает каждое слово. О чём ещё могли кричать лиамцы, особенно распив бочонок-другой баронского эля? Повезло, что, едва перевалив через первый хребет, они переругались — мол, стоило содрать с барона побольше, чем лес на отстройку. Повезло, что, услышав замковый колокол, решили вернуться. Теперь, устроив раненых, они второй час пировали и хвалились друг перед другом, как хорошо разбили врага и утёрли Шейну нос. Только странный это вышел пир, на котором не было ни хозяина, ни хозяйки.

Где-то в глубинах замка маркграф допрашивал Эслинга. Ардерик дорого бы дал, чтобы посмотреть, да хоть послушать у дверей! Но, препроводив барона в покои, Оллард оставил пятерых для охраны, ещё пятерых отправил к баронессе, а Ардерику объявил, что он может быть свободен. Пришлось убраться несолоно хлебавши. Стоило навестить Элеонору, но её разместили в других покоях, где — Ардерик не знал, а расспрашивать не решился. Тем более, Верен всё чаще прислонялся к стене и устало жмурился. Теперь он спал, удобно устроив раненую ногу на толстых шкурах, а Ардерик мерил небольшую спальню шагами, потирал заново разболевшийся бок, встряхивал плечами, ноющими после битвы, и не находил себе места.

Ещё утром казалось, что Эслинге испытал все отмеренные ему потрясения, но будущее вновь повисло на волоске. И раньше было ясно, что «дипломатическое поручение» маркграфа в восточных землях было лишь предлогом, нынче же рвение, с которым он поспешил схватить барона, наводило на разные мысли.

Догадка насчёт наследника была хороша для доверчивого Верена, который наконец перестал искать встреч со старым другом. Сам Ардерик чем больше наблюдал за графом и его лучником, тем больше уверялся — не всё так просто. Не мог Оллард не видеть, что из мальчишки наследник — как из Эслинга император. Секретарь, ученик, оруженосец может и выйдет с годами, но хозяин обширных земель и мастерских… даже представить смешно. Их связывало что-то другое — то ли данное неведомому другу обещание заботиться о парне, а может, и правда кровное родство. Да какое теперь дело. Важнее было понять, для чего Оллард явился на Север, да ещё в разгар зимы. И отчего так ретиво кинулся арестовывать барона, ни на миг не усомнившись в словах служанки.

Ардерик рылся в памяти, вспоминал всё, что слышал об Оллардах, даже как пару раз видел их в столице ещё мальчишкой, всю семейку, затянутую в чёрное, молчаливую; нынешний маркграф тогда то ли искал невесту, то ли как раз обручился… Странный род — хозяева механических мастерских, владельцы обширных лесных угодий, строители лучших мостов и такие домоседы, что в столице их видели не каждый год. Вот на кой ляд им ещё и Север? Не Вилларды же, те-то рады ухватить и меньший кусок, лишь бы чужой…

Подозрительным казалось даже то, что Оллард, прежде чем идти в Эслинге, заручился поддержкой соседей. Что-то не видно было, чтобы он так же осторожничал в погоне за Шейном, а значит мог действовать по строгому указу столицы: с одной лишь сотней не лезть. Но тогда в столице давно полагали, что барон нечист на руку и что воевать придётся не с горсткой дикарей. Выходило, что Ардерика и его сотню послали на верную смерть. Эту мысль Ардерик упорно гнал прочь. Слишком отчётливо помнились слова императора: он полагался и доверял, надеялся и вручал судьбу Севера, и оттого мрамор тронного зала под коленом казался мягче пуха, а тяжесть кольчуги оборачивалась крыльями за спиной.

Стал бы Оллард разговаривать на равных, пока они шли по пустоши, если бы Ардерика уже вычеркнули из списка живых? Но разве не позволил бы присутствовать на допросе, если бы доверял?.. если бы приказано было доверять?.. Ардерик мог с ходу назвать десятка полтора вельмож, которых обидел резким словом или грубой победой на турнире, но разве стоили те обиды, чтобы платить за них кровью? Даже тяжба с Виллардами — разве стоил клочок земли сотни непричастных жизней? Что за змеиный клубок у них там, с какого бока его распутывать, чтобы не ужалило?

А сливками на молоке была жизнь, что могла носить под сердцем Элеонора. Жизнь, что, не зародившись толком, уже была подчинена чьим-то интересам. Ардерик почти молился, чтобы там ничего не было, чтобы Элеонора смогла сохранить своё положение как-то ещё… напрасные, но такие желанные мысли. Тьма с ними, с титулами, не будет Ардерику добра от того, что его сын, его кровь будет править Севером! Так подсказывал разум. Самолюбие же нашёптывало обратное.