— Я был груб, — произнёс Ардерик. — Я… наговорил ужасных слов. Мне нет прощения.

— Друг мой, — у Элеоноры кружилась голова от его близости. — Забудем всё, что было. Я тоже виновата перед вами.

Она шагнула ещё ближе и положила ладони Ардерику на плечи, стиснула, наслаждаясь ощущением крепких мышц, не прикрытых рыхлым и дряблым. Заглянула в серые глаза — в них разгорался тот же огонь, что сжигал Элеонору. Ладони Ардерика легли на её талию, сперва нерешительно, затем крепко обхватили, притянули к себе. Элеонора подняла голову и коснулась губами его обветренных, жёстких губ.

Шейн мог обнимать её так же. Мог так же обдавать её запахом крови и чужой смерти, нетерпеливо собирать складками подол, торопиться коснуться обнажившегося бедра. Элеонора ласкала Ардерика под рубахой, и дыхание замирало, когда она касалась шрамов — длинных от мечей, звездчатых от стрел. Сила, дикая, неукротимая сквозила в каждом касании Ардерика. Мысль, что несколько часов назад он был весь в чужой крови и легко распоряжался жизнью и смертью, отнимала последние остатки выдержки. Тенрик никогда не был таким, даже когда приходил с убоя скота или от постели слуги, покалеченного норовистым быком.

Элеонора не заметила, как оказалась сидящей на столе; обвила Ардерика ногами, откинулась назад, позволяя ему расстегнуть корсаж, и потянулась к шнуровке его штанов. Но прежде надо было расстегнуть пояс с мечом, который сотник и не подумал снять, отправляясь в чужую спальню.

— Нет, — Ардерик скорее выдохнул, чем сказал, и Элеонора не расслышала бы, если бы его ладони не накрыли её руки и не оторвали их от пояса. — Мы не…

Элеонора снова прильнула к его губам, заглушив протест. А когда оторвалась — столкнулась с неожиданно твёрдым взглядом.

— Мой ребёнок не будет носить имя Эслинга, — выдохнул Ардерик. Оправил рубаху, отступил и склонив голову, будто ждал расправы.

Ещё не родился мужчина, который мог устоять перед волшебством Элеоноры. Но Ардерик устоял.

Мир медленно выцветал, обретая обычную блёклость. Сердце всё ещё бешено билось, но ум прояснялся, возвращая ледяную остроту. Элеонора механически оправила подол, стянула на груди корсаж. Ардерик подал ей руку, снимая со стола. Близость снова бросила их друг к другу в объятия, но Ардерик почти оттолкнул Элеонору и держал на вытянутых руках, не в силах ни приблизить, ни отпустить.

— Я не могу, — повторил он, и чем твёрже звучал голос, тем явственнее в глазах плескалась растерянность. — Только не его имя. Ты самая красивая женщина на свете, я никого не желал, как тебя, никем так не восхищался… но… мой первенец, наследник моего рода… и этот…

Элеонора коснулась кончиками пальцев его губ, погладила по щеке и выговорила:

— Я была бы осторожна.

— Сама знаешь, что не была бы.

— Тогда что мешало тебе позаботиться, чтобы ребёнка не было?

— И обмануть тебя?

Он стоял и наблюдал, как Элеонора застёгивала мелкие пуговицы корсажа и расправляла платье.

— Что ж, — свой голос показался Элеоноре чужим, — тогда самое время отдохнуть. Иди ложись. Я спущусь и прослежу за ранеными и прочим.

Ардерик кивнул. Элеоноре хотелось привлечь его к себе, толкнуть на постель, закрыть рот поцелуем так, чтобы не смел возражать… но она вскинула голову и легко толкнула Ардерика к двери в гардеробную.

— Отдыхай. Я попрошу служанок разбудить вас с наступлением сумерек.

Она отвернулась, чтобы не видеть, как он скрывается за дверью. Ум работал чётко: Ардерик желал её, не скрывал этого и рано или поздно перестанет упрямиться. Однако тело не желало мириться, и когда Ардерик окликнул Элеонору от двери, она обернулась, задержав дыхание.

— Надо перенести в замок все припасы из погреба, — сказал Ардерик. — Зерно для лошадей тоже. И самих лошадей увести… Вели, чтобы всё ценное со двора собрали в главной башне.

Тревога кольнула Элеонору под ложечкой.

— Но зачем? Ты же не думаешь, что… Шейн будет хозяйничать во дворе? Что мы не отстоим стены?..

— Разумеется, нет. Но… — Во взгляде Ардерика не было ни недавней растерянности, ни вины, только бесконечная усталость. — Просто сделай, как я сказал.

***

Верен всплывал из глубин сна, как со дна реки. Его качало на волнах дрёмы, тянуло обратно в глубину, но сверху, как солнечные лучи, пробивались голоса и стук посуды. Верену виделось, что они с Такко снова сторожат обозы, заночевали на постоялом дворе и с рассветом отправятся в путь. Затем голос друга перекрыл другой знакомый голос, и Верена словно подбросило в постели. Ардерик разговаривал за дверью, и Верен, мигом всё вспомнив, рванулся одеваться. Впрочем, рвануться не особенно получилось. Всё тело ломило, ныли даже кончики пальцев. Верен потянулся и не сдержал стона, такой болью отозвались измученные мышцы.

Наконец ему удалось размяться, кое-как одеться и выбраться в соседнюю комнату. Ардерик и Такко сидели за столом вместе с Бригиттой и Гретой, а за окнами начинали сгущаться ранние зимние сумерки.

— Наконец-то! Я уже хотел идти за тобой, — приветственно поднял кубок Ардерик. — Руки-ноги шевелятся? Впрочем, вижу… Ешь скорее и идём.

Верен взял протянутую миску и прислонился к подоконнику. Садиться он не решился — ещё не встанешь потом.

— Я как раз рассказывал, как ты вчера отбивался от двоих северян разом, — заявил Такко. — Если так пойдёт, станешь живой легендой.

— Тебе из башни было хорошо видно, да? — поддел друга Верен.

— Да, мне как раз нечего было делать, пока не принесли стрелы, — подхватил Такко. — Сидел любовался, как вы машете мечами, и радовался, что родился лучником.

— Возьми сегодня перо и чернила, — предложил Верен. Как же ему не хватало этих перепалок! — Хоть не даром будешь время терять. Опишешь все наши подвиги, а то и зарисуешь.

— Надо бы, — кивнул Такко. — Впрочем, о тебе и писать не надо. Тут, знаешь, все помнят, как ты в первый день отбивался одним щитом. Запомнят и это.

Верен усмехнулся. В голосе Такко ему послышалась неприкрытая зависть. Но пока он думал, какой шуткой сбить тему, Ардерик опередил:

— Набили животы? Идёмте. Нынче у нас много дел.

В лекарскую Верен не пошёл — там и без того яблоку было негде упасть. Ардерик разговаривал с лекарем один, и когда он вышел на улицу, между его бровями пролегла глубокая складка.

С северной стороны замка кипела работа: под надзором Элеоноры из погреба и конюшни несли мешки и ящики. Здесь же нашёлся и Дарвел, он вместе с другими северянами гнал в замок лошадей. Ардерик подозвал его жестом.

— Мы весь день делали стрелы, — сказал Дарвел, отряхивая руки от прилипших соломинок. — Все, кто не сражался ночью, работали без устали.

— Хорошо, — кивнул Ардерик. — Но нам не хватит стрелков, чтобы держать врагов на расстоянии. Надо укрепить ворота. А когда совсем стемнеет, вывезти сено в поле и раскидать на копны.

— В поле?

— Именно. Да без шума и факелов! А ты, — Ардерик повернулся к Такко, — дуй вон к тем парням и расскажи им всё, что знаешь про огненные стрелы. Может, придумаете что-то получше смолы.

— Огненные стрелы? — переспросил Верен. — Но… зачем?..

Ардерик не ответил. Он смотрел по сторонам, его взгляд задерживался то на опустевшей конюшне, то на кострах под котлами с маслом и смолой. Задержался он и на баронессе, и Верен, как ни старался, не мог понять, что за выражение отразилось на лице. Не сожаление же…

— У нас пять десятков, три из которых полягут в первой же схватке, — пробормотал Ардерик. — Если впустим врагов во двор, считай, замок сдан.

Он перехватил взгляд Верена и ободряюще кивнул:

— Впрочем, пока мы живы, есть надежда. Беги к воротам и помоги там. Заодно разомнёшься. И скажи лучникам, чтобы проверили клинки — если не случится чудо, сегодня у всех будет возможность помахать мечами.

***

На пустошь спустилась густая, непроглядная тьма. Небо снова укутали облака, сыпавшие снегом. Белая взвесь висела перед глазами и скрадывала звуки. Только трещали сучья в кострах, над которыми грелись смола и масло, да изредка хлопали двери в замке — все, кто оказался не годен к бою и не лежал в горячке, тащили в башню остатки припасов из кладовых.