Потом стало легче. Молодая баронесса привыкла к грубости нравов, суровости природы, даже к бесконечным зимним ночам. И неожиданно обнаружила понимание и мрачное одобрение в голубых глазах, что смотрели на неё из-под густых рыжих бровей.
…Спустя два года после свадьбы она сидела в беседке, надёжно укрытой разросшимся жасмином. Шейн держал её за руку, не таясь, оглаживал взглядом шею и обтянутую плотным шёлком грудь и говорил, говорил, говорил…
— Ясно, ради чего ты приехала в такую даль. Ни одна женщина в здравом уме не выбрала бы моего дурного братца без расчёта. Вот только ему всё равно, спать с тобой или с какой-нибудь грязной скотницей, а достойные женщины чахнут, если некому ценить их красоту.
— Тенрик — барон и хозяин этих земель, а ты? — смеялась Элеонора. — Кто ты, чтобы так разговаривать с баронессой Эслинг?
Ей нравилось поддразнивать Шейна: он забавно хмурился, а в глазах загорался недобрый огонь.
— Скоро я буду здесь королём, — заявил он и придвинулся ближе. — Северу больше не нужна защита Империи и, стало быть, не нужен Тенрик. Стань моей, Эйлин, и я сделаю тебя королевой.
— Королевой прибрежных разбойников? — насмешливо уточнила Элеонора. — Вас разобьют в два счёта, стоит только заявить о неповиновении. Ты не был в Империи и не видел, сколько воинов у Его Величества.
— Да пусть приходят! — небрежно дёрнул плечом Шейн. — Мы заманим их в горы, рассеем и разобьём. Верь мне, Эйлин. Я всё продумал. Отец поддерживает меня и все достойные люди тоже. Мы победим.
Его пальцы пробирались всё выше под кружево широкого рукава, и Элеонора не отнимала руки. Тенрик никогда не прикасался к ней так — властно, настойчиво, нарочно дразня её и распаляя. Равно как и никто из тех, кто ухаживал за ней в Империи, кому она дарила первые танцы и поцелуи — с молчаливого согласия матери, считавшей, что девочка должна знать, что к чему, до того как наденет брачный убор. Два года супружеской жизни научили её меньшему, чем эти краткие встречи в беседке, полные огня и почти невыносимого предвкушения.
— И как же ты уберёшь с дороги Тенрика? — спросила Элеонора. Тело таяло от желания, но ум оставался холодным и острым, как лезвие ножа. — Ты не сможешь убить его в честном бою, иначе прослывёшь братоубийцей, и люди за тобой не пойдут. Значит, отравишь?
— Нет. Еда на Севере — святое. Есть другой способ. Давно хотел тебе показать…
Свободной рукой он достал из-за спины небольшую шкатулку. В ней оказался камень густого красного цвета. Элеонора протянула руку, чтобы взять, но Шейн не позволил.
— Кровь дракона, — пояснил он, откладывая шкатулку и снова обнимая Элеонору. — Если бросить несколько таких камней в горящий очаг, они сгорят бесследно, но перед этим отравят воздух. Я не видел их в деле, но слышал, будто за одну ночь они могут сделать могучего воина беспомощным, а самое большее за неделю — убить. Никто и не узнает. Мало ли чем мог заболеть мой любезный брат…
Последние слова он выдохнул ей в ухо. Элеонора откинула голову, позволяя губам скользить по щеке, шее, вырезу платья, опалять ямку между ключиц. Пальцы Шейна ловко расстёгивали застёжки на груди, сминали шёлк на бедре, но когда подол пополз вверх, Элеонора вывернулась из объятий и быстро пробежалась по мелким пуговицам, возвращая наряду благопристойный вид.
— Присягни Империи, верни мне титул, данный при рождении, и раздели со мной власть над Севером, — сказала она. — Тогда я стану твоей.
Шейн вновь усмехнулся и откинулся на спинку скамьи.
— Неплохо! Ты своего не упустишь. Но, видишь ли, выбор у тебя небогатый. Сама знаешь — если за пять лет не родишь Тенрику сына, он сможет потребовать развода. А ты не родишь. Можешь мне поверить. И кому будет нужна бывшая подстилка северного дикаря? Мать рассказывала мне, как южане относятся к нам. Найти другого мужа из благородных будет трудно, отказаться от Севера — ещё труднее, и ты всё равно придёшь ко мне. Но за эти годы твоё сладкое вино прокиснет. Стоит ли ждать?
— Не тебе волноваться об этом, — Элеонора почувствовала, что неудержимо краснеет — от унизительных слов, от бесстыдных взглядов и ласк, от огня, что разливался по жилам. Она резко поднялась, отряхнула юбки и вскинула голову. — Я много раз слушала, как врут юнцы и мужчины, которым семя ударило в голову, но ты, Шейн Эслинг, перещеголял их всех. Ищи себе племенную кобылу в другом месте! Я верна своему мужу и императору и нахожусь под их защитой.
— Погляжу я на тебя, когда южный цветок не принесёт плодов! — впечаталось ей в спину.
Элеонора выгнулась на подушках, оглаживая бёдра, и тут же села, обняв себя так крепко, что ложбинка грудей высоко показалась из кружевного ворота. Шейн был прав, он уже тогда всё знал — Тенрик с одинаковым пылом делил ложе с ней, наследницей одного из старейших и знатнейших родов, и любой служанкой. Ни одна не понесла. Восемнадцатилетняя Элеонора узнавала о похождениях мужа с яростью и обидой, в двадцать лет следила за ними с задумчивым любопытством, а к нынешним двадцати пяти преисполнилась брезгливого презрения. Быть может, отдайся она тогда Шейну и выдай ребёнка за законного наследника… Элеонору передёрнуло. Жаркие поцелуи и прикосновения ощущались так же ярко, как и годы назад, однако сейчас Шейн стоял под стенами с обещанным войском, безжалостно рубил головы её защитникам, и не было сомнений, какая участь ожидает баронессу, если замок падёт.
Впрочем…
План сложился мгновенно. Шейн поможет ей, как и хотел. Что бы он ни думал теперь по этому поводу.
Первый удар колокола, возвещавший наступление утра, Элеонора встретила в спокойной уверенности. Стрелки часов перечеркнули циферблат вертикальной линией. Заспанные служанки поднимались, протирали глаза, перешёптывались, кто пойдёт за водой для умывания, а кто разбудит госпожу. Элеонора решительно выбралась из-под тёплого одеяла.
— Найдите сотника Ардерика, — велела она, — и скажите, что я хочу видеть его после завтрака. А лучше — до.
***
Эслинге был в осаде, и замковый колокол теперь звонил каждые три часа. Его глубокий, вибрирующий звон разносился далеко по округе. Говорили, в тихую погоду его слышали даже в Лиаме, за три дневных перехода. В подземельях замка звон тоже можно было уловить, если прислониться к стене — через дрожь камней, пронизывавшую гранитную громаду от верха башни до основания. Беззвучный гул сперва наполнял кладку стен, откликался в лопатках и хребте, омывал изнутри рёбра, затем уходил в пол и оттуда поднимался по ступням, коленям, бёдрам, отзываясь тревожным, болезненным удовольствием.
Такко оторвался от стены и открыл глаза. В нижних коридорах стояла тишина. Было слышно, как в боковых проходах стучат крысиные коготки, а с потолка капает вода. Иногда даже можно было услышать, как наверху бьют часы, и порадоваться, что скоро смена стражи. Но сегодня Такко оказался в другом конце замка, куда не проникали звуки сверху.
Его назначали обходить нижние коридоры чаще других. Сын ювелира, ребёнком он облазал столько пещер и старых шахт, что не боялся ни темноты, ни каменной толщи над головой. Путаные ходы Эслинге могли в буквальном смысле загнать в тупик любого, кто прожил здесь меньше года, но Такко как-то ориентировался и плутал реже остальных, не переставая удивляться, насколько баронский замок не похож на замок маркграфа Олларда. Тот был построен по единожды выверенным чертежам и напоминал хорошо продуманный механизм. Новые наследники могли возводить и разрушать перегородки, обновлять внутреннее убранство, но общий вид оставался неизменным. Эслинге же словно был символом вечного раздора в семье. Каждый следующий владелец пристраивал комнаты и стены и прокладывал проходы и лестницы, никак не сообразуясь с уже имеющимися. Ничего общего с размеренной чёткостью, сквозившей в каждой линии Оллардовского владения.
Такко зябко передёрнулся и резко обернулся, весь обратившись в слух — в боковом проходе отчётливо слышались шаги. Тихие, но хорошо различимые. Такко неслышно отступил к освещённому коридору, чтобы позвать подмогу, но никого не увидел. Видимо, другие воины таились во тьме; кричать же Такко не решился, боясь спугнуть незваного гостя. Положив стрелу на тетиву, он так же неслышно направился в проход.
