Снова распахнулась дверь. Такко обернулся, и его будто облили ледяной водой. В тесный проём ввели, вернее, втащили ещё двоих пленников. Взгляд выхватывал детали: порванная рубаха, рассеченная бровь, брошенные на стол мечи, один с потемневшей лентой под рукоятью… Такко уставился на Верена и Кайлена, не веря глазам, и тут же опустил голову, желая провалиться сквозь землю, лишь бы не встречаться взглядом с другом.

— А вот и добыча покрупнее, — усмехнулся Шейн. — Этих я хорошо знаю.

— Этих все знают, — угрюмо подтвердил местный и мстительно толкнул Верена в плечо.

— Неужто полезли выручать этого недомерка?

— Так и было. Шли точно за ним.

— А вас вроде было пятеро, — Шейн окинул взглядом троих провожатых, те злобно покосились на Верена. Такко приметил тёмные полосы на мече под лентой и зажмурился от стыда — его-то скрутили сразу, всё равно что сдался без боя!

Шейн небрежно взял Веренов меч, взвесил, подбросил. С ухмылкой подцепил пальцем ленту.

— Правая рука сотника и главный предатель Севера, — усмехнулся он. — И оба рискнули жизнью ради этой мелочи? — Он остановился напротив Такко. — Стало быть, и ты не простой ученик счетовода?

— Не там ищешь предателей, — неожиданно завил Кайлен. — Мы — посланники. У нас для тебя кое-что есть. От баронессы Элеоноры.

Старуха у окна подняла голову, женщина рядом с ней, напротив, опустила глаза и усерднее заработала иглой. В углу тоже шевельнулась какая-то тень.

— Вот как, — протянул Шейн. — Что ж, я чту закон и посланников не трону. Развяжите его. Выкладывай, что там прислала красотка!

Кайлен потёр освобождённые руки и развернул на столе вышитый ландышами платок, до того спрятанный за пазухой. Там оказалась горсть красноватых камней — киноварь, не сразу вспомнил Такко. Которой едва не отравили барона зимой.

Так вот что дала Кайлену баронесса! И этот жук молчал всю дорогу!

— Значит, вернула мой подарочек, — усмехнулся Шейн. — Отец, гляди-ка! Хозяйка Севера прислала нам драконову кровь! Намекает, будто мы ей неугодны!

В углу снова шевельнулось, встрепенулось, и оттуда вылетел ворон, будто соткавшийся из тьмы. Шейн протянул руку, и ворон сел на кожаный наруч, озираясь и топорща перья. Такко было решил, что младший Эслинг помешался, как следом из угла послышался хриплый голос:

— Не припомню, чтобы в Бор-Линге цвели ландыши.

— Отродясь у нас этой дряни не видали! — отозвалась старуха.

Она отложила пряжу, поднялась и вдвоём с Шейном они вытолкнули из темноты кресло, в котором сидел седой, как лунь, старик. Кресло стояло на низкой тележке, но куда больше Такко удивило лицо старика: словно слепленное из двух половин, из которых жила только одна, другая же застыла перекошенной маской. Шейн развернул кресло так, чтобы старик видел пленников, и обратился к Кайлену.

— Что ж, посланник, назовись и изложи своё дело перед настоящим Хозяином Севера, как подобает.

Пока Кайлен собирался с словами, Такко разглядывал старого барона — в том, что это именно он, сомневаться не приходилось. Когда-то он был крупным и сильным мужчиной, на это указывали разворот широких плеч и могучие ладони, из которых ныне двигалась только одна. Ноги укутаны волчьей шкурой, на вязаной рубахе — знакомый выпуклый узор. Старик сидел спиной к окнам, глаза терялись в тёмных провалах под густыми бровями, но верилось, что они сверкают той же синевой, что у Шейна. А у матери глаза наверняка были светло-карие, как у барона Тенрика.

— Я Кайлен из Лосиной долины, — разнеслось наконец по залу, — и послан баронессой Элеонорой, Хозяйкой Севера. Она говорит, что сто лет назад Эслинги поклялись Империи в верности, а вы нарушили эту клятву. Говорит, что в будущем году ландыши будут цвести по всему Северу, и горе оленям, что осмелятся щипать их, забыв о ядовитых ягодах. А ещё говорит, что лучше Эслингам самим отдать власть, чем её вырвут вместе с руками. Вот, — он перевёл дух, покосился на оленя на каминном гербе и положил рядом с камнями письмо. — Здесь её слова записаны её же рукой и заверены печатью.

— Сам-то читать умеешь, посланник? — Шейн просмотрел письмо, передал отцу и снова повернулся к Кайлену. — Это что же, она не нашла никого достойнее тебя? У вас там полно учёных людей, которые и говорят получше, и выглядят поприличнее.

— Это чтобы ты видел, что устами баронессы Элеоноры говорит сам Север, — без запинки отчеканил Кайлен.

— И не жаль ей было отправить тебя в логово врага? Мало же южане ценят северные жизни!

Кайлен смешался:

— Она не посылала… сказала держать камни и письмо при себе и ждать удобный случай.

— Значит, ты явился сюда, не спрося старших. Неужто решил выслужиться и загладить позор на пиру? Да ты глупец!

— Ещё глупее было тебе явиться на пир и перессорить всех!

— Никакое дело не может считаться глупым, если ты преуспел, — ухмыльнулся Шейн. Взял со стола меч Кайлена — ещё не опробованный в бою, полученный в день присяги, поймал лезвием свет из окна. Снова усмехнулся, перехватив негодующий взгляд. — Ты не только дурак, но ещё и дерзок не в меру. Но я чту старый закон и не трону посланника, как обещал. Что ещё передала баронесса?

— Больше ничего.

— А что думаешь ты сам, Кайлен из Лосиной долины?

— Думаю, что ты обманул наших отцов и братьев, пообещав им скорую победу. И что этой зимой мы голодали, как раньше, а на празднике были лепёшки из коры и мха — из-за тебя! Старики говорят, что без южного зерна Северу не прокормить столько людей, сколько живёт сейчас. Но никто не готов умирать, чтобы остальным хватило. Поэтому я присягнул Империи и не жалею об этом, и никто из моих людей не жалеет.

— Из твоих людей! Молоко на губах не обсохло, а называешь сорванцов, что бегают за тобой, своими людьми! Что ж, я тебя выслушал. Возвращайся туда, где тебя кормят, и скажи, что если жене моего брата и тем, кто по ней сохнет, нужна власть — пусть приходят и попробуют забрать. Пока жив барон Эслинг, — он кивнул на отца, — Север говорит моими устами. А теперь — торжественный обед в честь посланцев баронессы!

Женщина помоложе, шившая у окна, поднялась и вскоре вернулась с миской и тремя кружками. Пленников толкнули к столу, усадили на старинные резные стулья.

— Жрите!

От миски пахло восхитительно. Такко невольно скосил глаза — в аппетитном рыбном бульоне лежали острые кости. Крупные громоздились горкой, мелкие плавали в жиже. Даже если кто-то забыл бы о гордости и попытался отхлебнуть, исколол бы рот. Такко выпрямился, насколько позволяла хватка, вскинул голову, встретился взглядом с Вереном и снова уставился в миску. Лучше бы ему эти кости в глотку забили, чем умирать от стыда и вины!

— Что, не нравится похлёбка? — рявкнул Шейн. — Вот так всякому, кто разевает рот на Север, он встанет поперёк горла. А теперь пейте!

Сзади обхватила крепкая рука, чашка уперлась в губы; Такко отвернулся, но немного напитка выплеснулось, и губы свело от горечи.

— Как вам северный мёд? Не для изнеженных южан, а?

Шейн стоял, подбоченясь, с вороном на руке, и насмехался.

— Передай это всё жене моего брата, Кайлен, предатель из какой-то там долины. А теперь убирайся, лосиная вошь!

Местный схватил Кайлена за плечо, тот сердито дёрнулся:

— Мои друзья пойдут со мной. Они тоже посланцы баронессы, и ты не имеешь права трогать их по закону Севера!

— Ага, стану я судить имперцев по закону Севера! — расхохотался Шейн. — Эти двое останутся посмотреть битву за Бор-Линге. Только я ещё не решил, будут они стоять на стене или висеть. Впрочем, передай своим, что если они уберутся отсюда и поклянутся впредь не совать носа за рубежные камни, я, может, и верну парней живыми и даже почти целыми.

Упирающегося Кайлена вытолкали за дверь. Такко покосился на Верена, всё ещё не решаясь смотреть в глаза. И понесло же его на эту троллеву тропу! Сам-то он выкрутился бы, хвала маркграфу, отобравшему медальон с гербом и стрелы, которые зимой попортили немало камнеедских шкур. Но Верена узнали сразу, и всё из-за Такко!