— Поклянись.

Она вытащила нательный крестик на цепочке, поцеловала его.

— Клянусь, что ни мыслями, ни делом, ни словом не буду участвовать в том, что принесет вред жителям этих земель, даже ради спасения жизни моего отца. Клянусь, что сохраню в тайне все, что ты мне доверишь.

Она еще раз поцеловала крест и вопросительно посмотрела на пристально глядящего на нее воина. Тот все еще молчал. Не привык никому настолько доверять. Так многое зависело от его скрытности. А ведь в замке находилась еще и властная, опасная княгиня, которой Любава на его глазах благодарно целовала руку.

— Отец Феофан — монах. Тот, кто уже умер для мира. Он никогда не одобрит плана по своему спасению, которое приведет к пленению десятков людей. Я без стыда не смогу смотреть ему в глаза, если мы его так спасем.

— Мне действительно лучше тебе довериться, — решился Всеслав. — Я не успеваю поступить иначе. Вы обязаны будете по дороге допросить и обезвредить вождя лютичей. Именно он, скорее всего, должен подать сигнал соплеменникам, что крепость беззащитна. Вам самим придется решать, когда рассказать правду Предславе. Осторожнее с ней, Любава, очень тебя прошу. Вы должны предупредить пана Тшебеслава о готовящемся нападении… Я напишу тебе королевскую грамоту, требующую освобождения Рагнара, а сам отправлюсь за подкреплением.

— Ты напишешь… королевскую грамоту?

— Да. Подожди, только корону орлану Пястов на печати приделаю…

Всеслав направился к столу и поднял рогожку. Спустя незначительное время он вручил Любаве грамоту мало отличающуюся от подлинной, королевской.

— Возьми. Отдашь пану Тшебеславу. Ему расскажете, что нужно. И как можно скорее, вместе с княгиней покидайте крепость. Куда хотите. Хоть в леса, хоть в болота. Нас там ждет битва не на жизнь, а на смерть. Придется задержать объединенное войско из германцев и воинственных лютичей. Понимаешь?

Любава прижала к груди грамоту и опустила голову.

— Жаль, что так все кончилось, с грустью сказал Всеслав. — Я было посмел надеяться на счастье… Но я рад, что ты пришла. Рад, что смог тебе довериться. Мы все же не оказались по разные стороны поля битвы. Мне не придется предупреждать пана Тшебеслава о планах княгини, не придется мешать тебе, освобождать своего отца. Мы действуем совместно… Теперь прощай, мне нужно уехать до рассвета.

Он быстро собрался, старательно не глядя на застывшую возле его стола Любаву, убрал лишнее в тайники, опять сказал ей "прощай" и вышел за дверь.

Но больше ни шагу сделать не смог. Ведь он уходил на смерть. Вдруг ему больше не суждено свидеться со своей синеглазой любимой? Ну что ему стоило, хотя бы обнять ее на прощание? В первый и последний раз поцеловать?

А Любава сползла по стенке на пол и беззвучно разрыдалась, внезапно осознав, как пронзительно дорог ей стал только что ушедший человек. И если он погибнет в предстоящем бою, то насколько же безрадостной станет для нее вся оставшаяся жизнь. Она беззвучно плакала, сжавшись, на полу возле стенки завешанной льняным серо-коричневым гобеленом, когда Всеслав вошел обратно в свою горницу. Он тихо опустился рядом с ней на пол и бережно обнял.

— Ты плачешь…

— Из-за того, что ты уходишь, может быть, навсегда, — она сразу успокоилась от радости, что он еще рядом.

— Но ты же меня полюбила, — потрясенно сказал Всеслав.

— Да.

И тогда он осторожно, боясь, что она увернется, поцеловал ее. Ошеломленная нахлынувшими ощущениями Любава уворачиваться не стала.

— Знаешь, я читал твое Евангелие, — благодарно сказал девушке Всеслав, оторвавшись от ее губ через несколько минут, — и, если бы я остался жив, то никогда не смог бы говорить плохо о твоем Христе.

— Может, этого и хватит, чтобы мы встретились после смерти, — ответила Любава, прижавшись к нему. — Я буду ждать этой встречи. И ни за кого другого замуж не выйду. Обещаю. Ты думаешь, что я преувеличиваю?

— Нет, милая, я думаю, что когда моя жизнь повиснет на волоске, твое обещание может придать мне сил, бороться. Иногда нужна такая малость, чтобы одолеть смерть. Воспоминание о когда-то произнесенном обещании…

Он коснулся губами ее закрытых, заплаканных глаз, что давно хотел сделать, но не решался, и отодвинулся.

— Мне и вправду нужно спешить, моя милая. До встречи.

— Я постараюсь оттянуть отъезд княгини, — проговорила Любава ему вслед.

Всеслав помедлил на пороге, не вернуться ли ему в освещенную теплым светом горницу, чтобы еще раз напоследок поцеловать свою неожиданно покорную любимую, но пересилил себя. Вспомнил, что перед смертью все равно не надышишься, и крепко закрыл дверь за собой. А затем отправился будить своих людей. Им нужно было настолько незаметно исчезнуть из Вроцлава, чтобы никто из свиты княгини не заметил ничего подозрительного.

Чтобы оттянуть отъезд княгини, Любаве ничего особенного предпринимать не пришлось. Она всего лишь не стала никого ускорять. Харальд, привыкший к тому, что Любава заранее знает, кто что может забыть, и где находятся, к примеру, запасные порты Добровита, сразу же обратил внимание на тихую и отстраненную от общей суеты девушку.

— Действительно Старгард — приграничная крепость? — еле слышно спросил он. Ночью ему не удалось поговорить с Любавой. Та, опасаясь наблюдения, ушла к себе, не зайдя к друзьям.

— Всеслав до рассвета умчался за подмогой, — так же тихо ответила Любава.

После чего, мгновенно сообразив, что им спешить не стоит, и Харальд с Творимиром незаметно выключились из общей суеты по сбору отряда.

Вместе со всеми новгородцами Сольмир так же отправлялся в Старгард. Он не смог отказаться, ходил кругами, стараясь попасться на глаза княгине, выглядел жалко, сам это понимал, но ничего с собой поделать не мог. Из всего отряда, выехавшего в Польские земли из Муромля, во Вроцлаве оставалась только Ростила. Харальд нанял для охраны "своей женщины" пару воинов, и оставил ей почти все свои деньги, ту немногую часть накопленного за годы службы серебра, которое он имел с собой. И, сообразив, что отряду не желательно спешить, вместо того, чтобы подгонять нерадивых, варяг долго и ласково прощался с любимой. В результате, отряд, включающий в себя помимо тех, кто ехал с Любавой, четверых охраняющих княгиню воинов, саму Предславу и двух ее спутниц-холопок, выехал из Вроцлава очень поздно. Дневной переход по Одре они сделать не успели и остановились в промежуточном пункте, так же имеющем башню повальню, где на нескольких ярусах вповалку ночевали уставшие путники.

Не спавшая всю предыдущую ночь Любава, потому что в остаток ночи после прощания со Всеславом заснуть она так и не смогла, то неожиданно улыбаясь, вспоминая его поцелуй, то застывая от горя, что больше его не увидит, то принимаясь молиться о том, чтобы Господь его сохранил, то раскаиваясь, что не о том молится, этой ночью заснула мгновенно на жестком полу повальни. А незадолго до рассвета ее поднял Творимир, желающий поговорить с девушкой без свидетелей. Они вышли из башни под серое утреннее небо и молча прошли немного по мокрой от росы траве в сторону трех высоких раскидистых лип, росших на холме недалеко от башни.

— Рассказывай, — велел Творимир, останавливаясь под липой. Их теперь из башни не было видно, а сами они могли увидеть любого, кто будет к ним приближаться.

— Я пообещала Всеславу, что сохраню в тайне то, что он мне расскажет, — волнуясь, начала говорить Любава, — но мы так быстро расстались, что я не знаю точно, что можно рассказывать, а что нет.

— Общеизвестно, что Старгард — это крепость…

— Крепость, недавно построенная на польско-германской границе.

— Еще лучше, — мрачно сказал Творимир. — Нам с Харальдом сразу не понравилась мысль, усыплять гарнизон крепости. Еле сдержались при княгине. Как это Предслава ничего не заподозрила? Чего она так к этому Свентобору прикипела?

— Политика, наверное, — невольно подражая своему жениху, ответила Любава. — Вождь славян — лютичей… Всеслав сказал, чтобы вы допросили Свентобора так, чтобы княгиня не заподозрила.