Забегая вперёд, скажу, что через пару месяцев с небольшим всё-таки с Авророй Ивановной пришлось расстаться. Писала она неважно, довольно сухо, пересыпая фразы канцеляризмами, без какого-либо намёка на нормальный литературный язык, не говоря уже о каких-либо элементах образности. Имел я неосторожность её несколько раз в довольно резкой форме за это покритиковать на редакционных летучках-планёрках – для меня в этом плане были все равны в редакции. Пока я жил в гостинице, она даже несколько раз пыталась откровенно подольститься: приносила в редакцию мне домашние пирожки да оладьи. Но и это не помогло: где бы я ни работал, любимчиков не заводил никогда, уважал только тех, кто выделялся творческим отношением к труду и стремлением к совершенствованию профессиональных качеств. С остальными всегда старался быть корректным, но в то же время по-прежнему требовательным. В конце концов Аврора Ивановна подала заявление об увольнении по собственному желанию, которое я без каких-либо сожалений тут же и подписал. Она уехала во Владивосток, и след её на долгие годы для меня затерялся. Только где-то в конце лихих 90-х она снова ненадолго проявилась, но уже на политической арене – в качестве пресс-секретаря хорошо известного в те годы приморцам регионального депутата Черепкова, отличавшегося от многих своих прочих коллег подчёркнутыми радикальными настроениями.

Из «боевых штыков», то бишь творческих работников, в редакции мне достались ещё три представительницы женского пола. Это были заведующая отделом писем Лена Ефименко, раньше работавшая в районной библиотеке, ответственный секретарь Валя Федотова, бывшая учительница, и совсем ещё юная девчушка в качестве фотокорреспондента, имя и фамилию которой я, к великому сожалению, уже запамятовал. Все они были в журналистике самоучками, но с явными задатками в творческом плане. И очень старались быть всегда на достойном уровне. Из этой группы личного состава редакции особенно выделялась Валентина Александровна Федотова. Была она родом из староверческой казачьей семьи Забайкалья, после окончания пединститута в Чите приехала с мужем по распределению в Яковлевку, а здесь уже пошла работать в редакцию, где её муж, Иннокентий Федотов, тоже потомственный забайкальский казак, к тому времени уже освоил профессию линотиписта и работал бригадиром в местной типографии.

Эта очень хорошая семейная пара, честно скажу, здорово помогла мне освоиться на новом рабочем месте. Так, Иннокентий всегда надёжно руководил работой типографии, которая тоже находилась в моём подчинении, и ни разу не подводил редакцию. Длительное время мне приходилось работать без заместителя, но всегда и совсем незаметно для посторонних людей эту роль одновременно с обязанностями ответственного секретаря надёжно исполняла Валентина Александровна. Кроме всего прочего, она очень хорошо писала, особенно удавались рассказы на лирико-житейские темы, которые она публиковала на страницах «Сельского труженика» под псевдонимом «В. Лесная», всем казавшейся просто девичьей фамилией. Однако люди ошибались, как и я первоначально. Кстати, её девичья фамилия – Лескова сохранилась в партбилете: она вступила в партию, очевидно, до замужества. В конце концов я её официально утвердил своим заместителем. А через год всего по моей собственной наводке и рекомендации райкома партии крайком КПСС направил её на дневное обучение в Хабаровскую ВПШ, по окончании которой она более двадцати лет была редактором «Сельского труженика».

Все эти годы нам нередко приходилось встречаться на различных краевых совещаниях руководителей СМИ Приморского края. Последний раз нам удалось встретиться где-то в начале нулевых годов, когда вступил в управление краем губернатор Дарькин. Новый приморский владыка тогда устроил грандиозный фуршет для журналистов и руководителей всех СМИ края в честь собственной инаугурации. Проходила эта встреча в роскошном зале того самого дворца в пригороде Владивостока, в Сад-городе, в котором в середине 70-х встречались Леонид Брежнев с Джеральдом Фордом, и американский президент подарил нашему генсеку волчью шубу в обмен на русскую шапку-ушанку из роскошного меха. (Тогда поговаривали у нас, что Форду подарили эту шубу жители Аляски, через которую он летел к нам в Приморье, а поскольку такие подарки американским президентам не предусмотрены установленным регламентом, то он во избежание возможного скандала вроде бы решил от неё избавиться под таким благовидным предлогом. А вот как Форд избавился от ответного подарка Брежнева, история об этом похоже умалчивает.) Вот там в этом представительском дворце все мои старые друзья-коллеги собрались за одним большим праздничным столом, щедро сервированным неизвестно за чей счёт разными холодными и горячими закусками и в изумительном изобилии различными винами-водками-коньяками. Было весело, шумно, все вспоминали, как сказал поэт, «минувшие дни и битвы, в которых рубились они». Это был настоящий праздник для всех нас, для многих так и вообще итоговый, как, например, для меня, грешного. И всё же где-то в глубине души у меня осталось об этом массовом гульбище воспоминание как о пире во время чумы. Время было такое соответствующее. А, может быть, и потому, что от Валентины Александровны я узнал тогда печальную весть: наша всегда жизнерадостная толстушка Елена Григорьевна Ефименко, настоящая душа коллектива в те прежние годы, неожиданно ушла из жизни…

Однако несмотря на то, что меня в общем-то вполне доброжелательно местные власти приняли в этом маленьком сельском районе, а, может быть, как раз именно поэтому, я всё-таки в первые три-четыре месяца работы на новом месте сумел создать что-то похожее на конфликтную ситуацию с райкомом партии и райисполкомом. А дело было вот в чём.

Ключи от квартиры я получил практически сразу, всего лишь неделю-полторы перекантовавшись в гостинице. Но она мне совсем не понравилась. Была она в единственном двухэтажном кирпичном доме, почти такая же, как у нас в Лесозаводске: с водяным отоплением, но с дровяной печкой на кухне, с дровами и «услугами» во дворе и с водой питьевой из колодца через улицу. А все сельские улицы были застроены деревянными типовыми и индивидуальными домами с палисадниками и довольно просторными приусадебными участками. Как раз этим и привлекло нас с Иринкой это переселение в район: она и я – оба мы выросли в таких же сельских местах, в таких же деревянных домах с печными трубами на крышах, с маленькими палисадниками с цветочными клумбами и весёлыми деревцами, заглядывающими в наши окна. А тут – на тебе: снова холодные каменные стены, второй этаж, вода в колодце за десятки метров и по-прежнему никаких коммунальных удобств, кроме общественного нужника во дворе. Да ещё к тому же даже мизерной грядки возле дома и в помине нет. А как без этого жить в селе?

Загрустил я сразу же, но делать нечего: переехал в эту нежеланную квартиру из гостиницы. Правда, при удобном случае всё-таки пожаловался на этот счёт первому секретарю. Олег Петрович, отдать ему должное, вполне искренне посочувствовал мне, но развёл с сожалением руками, мол, ничем помочь не может – нет других квартир в райцентре. Что тут поделаешь, пришлось смириться. Однако не стал торопить переезд семьи, тем более, что Ирина ещё работала в городе на маслозаводе, а за городом, в пойме Уссури и на самом речном берегу оставался неубранным наш небольшой огородик. Поэтому и прописываться не стал в новой квартире. И, пожалуй, правильно сделал, потому что совсем скоро ситуация эта в корне изменилась.

А случилось вот что: как только уволилась Аврора Ивановна, сразу же, автоматически, типография лишилась и своего главного линотиписта. Дело в том, что им работал муж уволившейся, человек поразительно молчаливый (порой казалось, что если он в течение рабочего дня скажет хотя бы пару слов, то наверняка среди лета снег пойдёт!), однако, с другой стороны, ещё более удивительно работоспособный и в совершенстве знающий своё дело и довольно-таки тонкую по характеру, если можно так сказать, и устройству свою рабочую машину под названием линотип. Уже давно в типографиях нет таких наборных строкоотливных машин – им на смену пришёл всемогущий волшебник Компьютер. Но тогда в этой сельской типографии мы очень сильно ощутили на себе потерю такого мастеровитого и по сути безответного кадра. Конечно, Иннокентий Федотов тоже хорошо знал линотип со всеми немалыми его капризами и практически так же виртуозно, как и высокоскоростная машинистка на пишущей машинке, работал на строконаборной клавиатуре этого истинно полиграфического чуда конца XIX и почти всего XX века. Но он был бригадиром, отвечал за бесперебойную работу всей типографии и мог только по необходимости подстраховывать работу штатного линотиписта. И сразу же выпуск газеты залихорадило, люди стали работать почти до полуночи, так как Иннокентию приходилось не только работать на обоих наборных машинах по очереди, но и ремонтировать выходящие из строя друг за другом эти давно уже не новые механизмы. В конце концов и сам бригадир выдохся, и пришлось даже к набору газетных полос подключить ручных наборщиков, как и в достопамятные допотопные времена. Но и тут оказалась загвоздка: наличных свинцовых литер необходимых кеглей хватало всего лишь для набора не более чем на полторы газетные полосы, да и с этой работой два наличных ручных наборщика с трудом справлялись, прихватывая нередко даже неурочные часы.