– А я после каждого мытья посуды,– решила заступитья она за себя.

– Вот и мой у себя в Германии после каждого. И в чужой монастырь не лезь со своим уставом!

Протирая покрытие возле раковины, она подняла кофеварку и чайник и, вероятно, немного изменила дислокацию этих предметов. Но незамедлительно услышала:

– Поставь как было,– прокомментировал он ее движения голосом Левитана, сообщающего сводки военных действий.

Ей с такой тоской захотелось домой на Родину, в родную Германию, где все друзья считают ее чудной хозяйкой… А она – дура!!– везла ему рецепты излюбленных ее гостями блюд! Да кому они здесь нужны! Двум хозяйкам на кухне не бывать!

«Боже, так это еще только завтрак! А как же пережить еще обед и ужин, а главное- ночь!

И еще… 3 недели!» Она его уже ненавидела. Но к обеду она уже знала, как нужно подвинуть стул и тарелку, как нужно мыть посуду и какой тряпочкой, что мыть с мылом и без.

Настроение господина Макаренко заметно улучшилось. Он был весьма и весьма доволен (не способной ученицей, конечно, а своим педагогическим талантом, позволившим новобранцу-новобранке так быстро усвоить его уроки!) Поэтому… после обеда была предложена развлекательная программа. И они поехали… на кладбище к маме…

К ночи он стал расслабляться от претензий. Его глазки замаслились нетерпеливым ожиданием, подхалимажем и лестью, а она прокручивала в голове тысячу причин для того, чтобы как-то перебраться в зал на диванчик. Но голос Наташки неумолимо чревовещал в ней:

«А ты думала наши мужья лучше!? Да семейная жизнь – это каждодневный компромисс и подстраивание во имя семьи! Вперед! На мины!». Как жертвенный агнец, принесенный на алтарь семьи, она поволокла себя из кухни, помыв, конечно же, вечернюю посуду «его способом», в спальню, где он настраивал видеомагнитофон, и взяла в руки намечавшийся фильм.

– В этом доме, прежде чем взять что-то в руки, спрашивают разрешения,– указал он ей менторским тоном, но увидев ее реакцию полного шока, тут же принялся извиняться:

– Ну, прости, прости, пожалуйста. Я такой зануда, я знаю. А ты не молчи. Ты дай мне отпор. Я хамлю, борзею, а ты поставь меня на место! – и примирительно ее чмокнул. Но тут же, как вспомнив что-то, выпалил:

– А ты руки помыла? – спросил он, пристраиваясь, чтобы в очередной раз ее чмокнуть.

– Зачем? Я же в моющем средстве мыла только что посуду…

– Вот именно, посуду,– радостно и совершенно миролюбиво подхватил он.

«Ну? Думай, думай, рассуждай», – звучал его подтекст.

– А сейчас будешь прикасаться уже к… ну, к кому? К… мужчине. – Звучал совершенно безобидный голос воспитателя детского сада, подталкивающего детишек к правильному ответу.

Она молча смерила его убийственным взглядом и ушла в ванную принимать свой ежевечерний душ… Выходить не хотелось. Но что-то же нужно было предпринимать!? – И решение было принято.

Она мученически выволокла себя из ванной.

– Я утром уеду,– выдавила она, принятое там решение. Он бросился на колени, обнимал ее ноги и молил:

– Я знаю, ты можешь меня ненавидеть. Ну, прости меня. Я знаю, что могу замучить любую бабу! Не уезжай! Я буду стараться!

«Ты будешь!!!» -иронично пронеслось в ее голове. Но прощать не хотелось. А мужчины с чистыми руками не хотелось вообще. Почему-то возникла тюремная ассоциация: «С чистой совестью!» и, непременно, со словами «на свободу!»

Ночь ушла на мольбы, сопли, извинения и раскаяния.

– Ну, что, что ты струхнула? Не уезжай! Мы с тобой через пару деньков так притремся друг к другу, мы будем такой чудной парой! Да через три недели я бы был уже, как шелковый!

(Ты бы был! Читай: ты была бы уже, как шелковая.) Но ее уже трудно было остановить.

Провожая ее в аэропорту, он был внимателен, тактичен и произнес свой самый главный, припасенный только для нее, аргумент отчаяния:

– Я тебя так приблизил, как никого! Ты единственная женщина, которую я повез на кладбище к маме! Наверное, это было жестоко с ее стороны, но она все же решилась ему ответить:

– Я думаю, что другим твоим женщинам повезло больше, чем мне. Их ты, наверное, водил есть в ресторан, а кладбище в программе заменял на театр.

Так, как дура с намытой шеей, вернулась она домой, где все были так счастливы ее видеть.

И закатила пир! Стол ломился от яств! (А помидоры, помидоры-то не нужно было мыть с мылом!)

Какое же это счастье быть одной!!!

Как-то в моей квартире раздался звонок. Моя сердобольная подруга из Америки, страшно переживающая, что я такая умница-разумница, красавица и пр. и пр. («Такое добро пропадает!» – и одна), дала мой номер телефона своему американскому знакомому. У моей приятельницы, не обремененной особыми принципами, своеобразный подход к подбору кадров: если у мужчины в портмоне больше 100 долларов, то его уже можно рассматривать как кандидата в женихи.

Кандидат оказался выпускником Киевского театрального училища по специальности режиссер массовых мероприятий. И это, знаете ли, очень, как-то, было заметно. Массовик-затейник пер из него изо всех дыр. Так, он звонил, например, задавал вопросы мне, но отвечал на них сам и, знаете ли, так пространно, с анекдотами и прибаутками. Например: «Ну, как дела?» – Я только открывала рот, чтобы рассказать, как же у меня дела, но шансов рассказать о них у меня просто не было. «Небось делаешь то-то или то-то?» – И тут шла серия анекдотов на тему «Чем занимаются обычно женщины». Потом, отталкиваясь от этой мысли, делалась связка: «Знаю я вас, женщин».

И шла новая волна прибауток и шуток про дебильных женщин. Так, «поговорив» с массовиком-затейником минут 30, ничего не узнав о нем, ничего не рассказав о себе, мы прощались, опять- таки с серией анекдотов на тему «Прощание». Он напоминал мне конферансье, которому нужно было развлечь публику, пока опаздывающая звезда выбирается из пробки.

Но ему почему-то показалось, что мы все же родственные души. И он сообщил мне, что приезжает в Германию и берет на неделю для нас путевки в Испанию. Я в шоке. Советуюсь со своей взрослой дочерью.

– Мама, папу не вернешь, надо подумать о себе. Надо в жизни что-то менять.

– Но он столько говорит. Меня уже сейчас раздражает этот словесный понос

– Мужчина стесняется и от стеснения молотит, что попало. Привыкнет – станет меньше говорить. Перевоспитаешь, в конце концов.

И я… согласилась. Но мое условие: свою часть поездки я оплачиваю сама.

Он должен приехать в обед, переночевать у меня, а утром мы едем поездом в Гамбург. Оттуда начинается наше автобусное путешествие в Испанию. Встречаю его на вокзале. Выходит из вагона донкихотовского роста и худобы ковбойская шляпа в ковбойских сапожках на каблучках… Он, не знающий ни единого слова по-немецки, а по-английски говорящий, как советский пятиклассник, вываливается из вагона, окруженный молодежной компанией. Прощаясь, чисто по-американски, со всеми обнимается, братается, всех похлопывает по плечу, говоря каждому «окей?» и «йес?» (Почему-то с вопросительной интонацией…). Очень театрально и пышно поприветствовал меня. И тут же представил меня всей компании, как свою невесту.

– А кто это? – спросила я.

– Да, в поезде познакомились.