– Что? – спросила я в ответ.

Он слегка наклонился ко мне, и мне потребовалось много усилий, чтобы не отпрянуть назад.

– У тебя что, телефон сломался? – повторил он. Его голос снова стал низким и угрожающим.

– Нет, – призналась я.

– Так объясни, если ты не избегаешь меня, то почему не отвечаешь на мои звонки? И, Таб, я говорю тебе это сейчас, чтобы у тебя было достаточно времени придумать другое оправдание. Когда оставляю сообщение, я хочу знать, почему оно остается без ответа.

Я уставилась на него, а он на меня.

Я облизнула верхнюю губу, и он проследил за моим движением. Выражение его лица стало жестким, и внезапно по комнате словно прокатился тихий раскат грома.

И тогда я поняла, что больше не выдержу.

– Я знаю о ней, – прошептала я, и да – это прозвучало как обвинение.

– Повтори? – попросил он.

– Я знаю о ней. О твоей женщине.

Его брови поползли вверх.

– Ну и что?

Ну и что?

– Ну, ты мне о ней не рассказывал, – заметила я.

– Извини, Таб, я не знал, что мне нужно докладывать тебе о том, кого я трахаю, – выпалил он в ответ.

Ой.

Это было больно, но у меня не было выбора. Я прошла через это и взяла себя в руки.

– У нас все хорошо, – тихо сказала я.

– Нет не хорошо, – ответил он.

Снова ой.

Но я заслужила это, полностью заслужила, и у меня не было выбора, кроме как пройти через это. Так что с трудом, но я сделала это.

– Ладно, Шай, я поняла и это круто. Все это круто. Ты был рядом, и я ценю это. Ты мне очень помог. Теперь ты сорвался с крючка.

Его глаза сузились, ощущение раската грома вернулось, и он скрестил руки на груди.

– Я сорвался с крючка?

Я снова кивнула.

– Да. Я... это... я понимаю. Это круто. Мы в порядке. Я все понимаю и хочу, чтобы ты знал – я ценю все, что ты сделал, но ты можешь... Ну, теперь ты свободен от дежурства. Ты можешь делать... что угодно.

– Я могу делать все, что угодно, – повторил он.

Мне захотелось, чтобы он не делал этого, не повторял того, что я сказала. Это выводило меня из себя.

– Да.

– Давай посмотрим, правильно ли я все понял, детка. Ты узнаешь, что у меня есть женщина и замораживаешь меня, а я гадаю какого хрена ты вытворяешь. Ты не говоришь мне об этом. Ты мне не звонишь. Ты не отвечаешь на мои звонки. Ты не отвечаешь на мои сообщения. Ты даже не находишься дома чертову половину времени, чтобы я мог тебя увидеть. А теперь ты отдаешь мне приказы?

– Это не то, что я делаю, – ответила я.

– У тебя было время придумать оправдание для этого, но, милая, ты все равно сделала все это дерьмо.

– Ты не говорил мне о ней, – напомнила я ему.

– И что же? – Шай вернулся к старому, и на его резкие слова я вскинула руку, начиная злиться.

– Шай, ты проводил со мной время, пока был с ней в течение нескольких месяцев и не сказал мне?

– Похоже на то, – ответил он, и я покачала головой.

– Это не круто.

– Что не круто, так это вся эта чушь, Таб. У тебя проблема, – он наклонился ко мне, – ты говоришь со мной. Тебе есть что сказать, – он наклонился ближе, – скажи это мне. Чего ты, бл*дь, не делаешь – так это не отмораживаешь мне задницу.

Ладно, черт, он был прав.

– Ладно, ладно, Шай. Ты прав, – сдалась я. – Мне следовало поговорить с тобой.

– Я, бл*дь, знаю, что прав, Табби, – отрезал он, все еще серьезно злясь.

– Я сдаюсь, Шай, – заметила я.

– Нет, это не так. Ты будешь покорно думать, что я отступлю, когда ты не ответишь на мой гребаный вопрос, – огрызнулся он, и теперь я была напугана и немного зла, но также смущена.

– Какой вопрос? – спросила я.

– У меня есть женщина, ты узнаешь об этом, и какого хрена ты меня поэтому отмораживаешь?

Ой-ей.

Это не хорошо. В основном потому, что у меня не было ответа.

Нет, это было неправдой, ответ лежал глубоко внутри. Так глубоко, что я даже не признавалась себе, что это было, поэтому я, конечно, не могла признаться в этом Шаю.

Поэтому я сымпровизировала.

– Мне просто больно, что ты мне не сказал. Ты скрывал это от меня, и я этого не понимаю.

– Тогда ладно, – мгновенно ответил он. – Если ты хочешь это вытащить, мы так и сделаем. Завтра вечером ты встретишься со мной и Розали на ужине, и сама увидишь.

Это было неожиданностью, мгновенной, ошеломляющей, такой огромной, что живот свело судорогой, как будто меня ударили.

Я уставилась на него не в силах дышать, боль наполнила организм, и я увидела, как с его лица исчезла часть гнева, сменившись нахлынувшим беспокойством.

Он не пропустил мою реакцию.

С другой стороны, Шай никогда ничего не упускал. Не тогда, когда это было связано со мной.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Нет, – прошептала я.

Он опустил руки и сделал шаг ко мне.

Я сделала шаг назад.

Он остановился и склонил голову набок.

– У тебя судорога?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет.

– Табби, детка, какого хрена?

– Я не могу этого сделать, – объявила я, не зная, откуда исходят эти четыре слова. Я просто знала, что они исходят откуда-то из глубины, и я имела в виду именно это, как никогда в жизни не имела в виду ничего другого.

Его брови сошлись на переносице.

– Ты не можешь этого сделать?

Я отрицательно покачала головой.

– Что сделать? – он просил разъяснений.

Я подняла руку и помахала ею между ним и мной.

– Это.

Его взгляд скользнул по моей руке, затем переместился на мое лицо.

– Ты и я? – спросил Шай.

«Ты и я».

«Ты и я».

Никогда не будет ни его, ни меня.

Мои внутренности, скрученные в узлы, сжались еще сильнее, боль была мучительной.

Он уставился на меня, его глаза скользили по моим чертам, и я с ужасом и восхищением наблюдала сквозь боль, как его лицо становилось ужасающе темным.

– Ты, должно быть, издеваешься надо мной, – прошептал он затем.

Я не знала, издеваюсь ли я. Не знала, какого черта я делаю.

– Скажи мне, Таб, что ты издеваешься надо мной, – потребовал он.

– Честно говоря, Шай, я не знаю, что делаю, – призналась я.

– Да, – выдавил он. – Ты стоишь здесь и говоришь мне, что много лет назад, бл*дь, ты была влюблена в меня, а я все испортил. Ты затаила обиду на эти гребаные годы, затем ты потеряла все и только тогда впустила меня обратно. Теперь ты обнаруживаешь, что у меня есть жизнь без тебя, есть женщина, и ты не можешь с этим справиться. Несколько гребаных месяцев я слушал, как ты говоришь о нем. Я обнимал тебя, пока ты плакала о нем. Теперь ты вываливаешь мне вот это вот дерьмо?

В этом он тоже был прав.

Боже! Что я делаю?

– Шай... – я попыталась контролировать спровоцированные повреждения.

Я потерпела неудачу.

Эффектно.

Ущерб был нанесен, и контролировать его было невозможно.

– Нет, – отрезал он. – Тебе нужно исчезнуть, чтобы привести голову в порядок, Табби? Так, бл*дь, сделай это. Это работает для меня. Я не езжу на аттракционах, которые мне не нравятся, и я только что узнал, что был на аттракционе, о котором не знал, и мне это не нравится. Так что загляни в свою голову и разберись с этим, Таб, но не возвращайся ко мне, пока не разберешься со всем. Не раньше, детка. Мне не нужно это дерьмо в моей жизни. Я не собираюсь видеть тебя в этом дерьме, и быть привязанным к тебе ниточками. Я сам себя освобождаю. Ты приходишь ко мне, не разобравшись со своим дерьмом, ты хочешь, чтобы твоя голова была в порядке и тащишь меня за собой, но знаешь, можешь идти к черту со всем этим.

С этими словами он вытащил ключи из джинсов, скрутил мой ключ с кольца, и мое сердце сжалось, когда он бросил его на кофейный столик. Затем Шай подошел к двери, вышел и захлопнул ее за собой.

Я неуклюже подошла к двери и заперла ее.

Так же неуклюже подошла к дивану и села на край.

Я слышала, как ревут харлеевские трубы, и невидящим взглядом уставилась на стену, слушая, как они рычат, пока не перестала их слышать.