– Прекрати, Джек, – резко сказала Паула. Она старалась не подавать вида, но в ее глазах читалось беспокойство. – Веди себя прилично.

– Да заткнитесь вы оба, – рассердился я. – Вы меня просто бесите. Давай все обсудим, Джек. За домом, скорее всего, следят, поэтому держись так, чтобы тебя не заметили. Я дам тебе знать, куда мы направляемся, перед самым выходом. Жди пять минут, а затем следуй за нами. Убедись, что не засветился. Мы не можем позволить себе ни малейшей ошибки. Что бы ни случилось, не высовывайся, пока не началась заварушка. Только тогда выходи и стреляй.

Керман с трудом сглотнул:

– Что ты только что сказал?

– Я сказал: выходи и стреляй.

– Вот-вот, именно это. Слушай, а может, мне тоже написать завещание?

– И ради всего святого, постарайся стрелять метко, – продолжал я.

Взглянув на часы, я встал и сунул 38-й в наплечную кобуру под пиджаком.

– Уходим отсюда. Паула, если мы не объявимся до полуночи, свяжись с Мифлином и расскажи ему все.

– Черт возьми, я надеюсь, что все обойдется, – сказал Керман с обеспокоенным видом.

– Будь осторожен, Вик, – сказала, прощаясь, Паула.

Я похлопал ее по плечу:

– Никак не пойму тебя. Ты волнуешься из-за такой ерунды, как похищение, но без всякой жалости отправила меня к наркоманам. Не ребячься, Паула. Подумай о деньгах, которые мы собираемся заработать.

– Ладно, не делай глупостей. – И она попыталась улыбнуться. – И ради бога, не старайся казаться смельчаком перед этой богатой блондинкой.

– Ты меня нервируешь, – сказал я. – Ну все, Джек, пошли отсюда.

Мы направились к лифту.

– Как ты думаешь, мы еще успеем пропустить по стаканчику? – с надеждой спросил Керман, когда лифт опустился на первый этаж.

– Нет, но в машине найдется целая пинта. Только, пожалуйста, Джек, не совершай ошибок. Это очень опасная история.

Керман передернул плечами:

– Для меня она уже началась.

Он спрятался в «бьюике», сев на корточки между сиденьями. Я набросил на него плед.

– Буду наслаждаться каждой минутой, – сказал он, высунув голову из складок пледа. – И как долго, по-твоему, мне сидеть скорчившись?

– Часа три-четыре, не больше.

– Если температура будет под тридцать градусов, то я на своей шкуре почувствую, что такое калькуттская черная яма[3].

– Ничего, к вечеру станет прохладнее, – ответил я, не выказывая никакой жалости, и завел машину. – У тебя есть целая бутылка виски, чтобы скоротать время, только не кури.

– Еще и не курить?

– Слушай, перестань валять дурака. Если ты чем-нибудь выдашь себя, тебе перережут глотку.

Керман заткнулся.

Я снова ехал по частной дороге, ведущей в «Оушен-энд», только на этот раз гораздо увереннее. Медленно свернул на подъездную аллею и остановился у балюстрады.

При неярком свете вечернего солнца дом выглядел очень привлекательно, как, впрочем, и любой дом стоимостью в миллион долларов. Перед главным входом стоял большой черный «кадиллак». Неподалеку два садовника-китайца обрезали куст роз, придавая ему форму зонтика. Они работали с таким усердием, словно розы были их главным источником дохода на ближайшие девять месяцев; впрочем, возможно, так оно и было. Большой бассейн блестел на солнце, но никто в нем не плавал. По другую сторону бархатной лужайки, в нижнем саду, куда спускались террасы, стояли шесть розовых фламинго: они смотрели на меня, длинноногие и капризные, такие же нереальные, как голубое небо на итальянской открытке. В этот день в «Оушен-энде» было все, кроме счастья.

Я посмотрел на дом. Окна были закрыты ярко-зелеными ставнями; кремово-зеленый полосатый тент хлопал от ветра над входной дверью.

– Ну, пока, – тихо сказал я Керману. – Я пошел.

– Желаю приятно провести время. – В его голосе слышалась досада. – Ты там не стесняйся. И клади побольше льда в напитки.

Я прошел по террасе и нажал на кнопку звонка. В застекленную раму двери мне был виден большой холл и тусклый прохладный коридор, ведущий в дальнюю часть дома.

Высокий худой старик вышел мне навстречу и открыл дверь. Он приветливо посмотрел на меня. Было такое чувство, будто дворецкий оценивает мой костюм и охотно купил бы мне что-нибудь получше, чтобы я не позорил дом. Но возможно, я ошибался и старик не обратил на мою одежду никакого внимания.

– Миссис Дедрик ждет меня.

– Как вас зовут, сэр?

– Маллой.

Старик не сдвинулся с места.

– Будьте добры, вашу визитку.

– Ага, а еще у меня есть особая примета – родимое пятно. Не нужно его показать?

Он снисходительно посмеялся, как престарелый дядюшка, играющий с маленькой племянницей.

– Столько представителей прессы пытались встретиться с миссис Дедрик, что мы вынуждены соблюдать меры предосторожности, сэр.

Я рисковал так простоять на входе до скончания века, поэтому вытащил бумажник и показал ему свою визитку – не ту, на которой было название фирмы.

Он отступил в сторону.

– Пожалуйста, подождите в гостиной, сэр.

Я вошел в комнату, где убили Соуки. Мексиканский ковер был отчищен. Не было ни трупа, ни нетронутого виски с содовой, ни окурка сигареты, и даже столешница была починена.

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы принесли мне двойную порцию скотча с большим количеством льда.

– Конечно, сэр.

Дворецкий пересек комнату и подошел к буфету, на котором стояли бутылка «Хейг и Хейг», стаканы, ведерко со льдом и газировка «Уайт-Рок».

Я прислушался к его движениям, но, к своему удивлению, не услышал скрипа костей, хотя он выглядел настолько старым, что этого вполне можно было ожидать. Старик проворно взялся за приготовление напитка. Когда он протянул мне стакан, я почувствовал в его руке силу, способную опрокинуть телегу вместе с лошадью.

– Если хотите, вы можете пока почитать журналы, я принесу их вам.

Я опустился в мягкое кресло, которое приняло меня неохотно, словно делало одолжение, вытянул ноги и осторожно поставил стакан на подлокотник.

– Как вы думаете, ждать придется долго? – спросил я.

– У меня нет опыта в таких делах, сэр, но вполне вероятно, что преступники свяжутся с нами только с наступлением темноты.

Он стоял передо мной вытянувшись, совсем как фламинго, которых я видел в нижнем саду; настоящее воплощение долгой беспорочной службы. Вероятно, ему было за семьдесят, но голубые глаза по-прежнему оставались живыми и ясными. Свою медлительность он компенсировал опытом и деловитостью: прямо персонаж голливудской семейной саги, даже чересчур идеальный, чтобы в него поверили зрители.

– Да, пожалуй, вы правы. Придется подождать добрых три часа, а может, и больше. – Я вытащил пачку сигарет, и прежде чем я успел поднести сигарету ко рту, дворецкий уже держал наготове спичку. – Как я могу к вам обращаться?

Старик вскинул брови:

– Уодлок, сэр.

– Вы служите у миссис Дедрик или у мистера Маршленда?

– У мистера Маршленда, сэр. У миссис Дедрик я служу временно, я очень рад быть ей полезным.

– Вы давно работаете в этой семье?

Он добродушно улыбнулся:

– Пятьдесят лет, сэр. Я двадцать лет работал у мистера Маршленда-старшего и вот уже тридцать лет у мистера Маршленда-младшего.

По-видимому, своим вопросом я сумел его расположить к себе и потому спросил:

– Вы видели мистера Дедрика, когда он был в Нью-Йорке?

Доброжелательное выражение на лице старика мгновенно сменилось настороженным.

– Да, сэр. Он гостил несколько дней у мистера Маршленда.

– А я его не видел. Только разговаривал с ним по телефону и много слышал о нем. Наверное, здесь нет его фотографии. Как он выглядит?

Мне показалось, что в голубых глазах старика мелькнуло неодобрение, но я не был уверен.

– Он хорошо сложен, у него спортивная фигура, смуглый, высокий, красивое лицо. Вряд ли я могу что-то к этому прибавить, сэр.

– Какое он произвел на вас впечатление?

Согнутая спина старика как-то застыла.